О яблонях и яблочках 3

      В комнате стоит удушливый сладковатый запах металла, жжёной серы и, что странно, озона. Невидимое обычному глазу вмешательство, присутствие, которому никто не был рад, остаточным камнем давило на плечи.       Этого не должно было случиться. И в то же время все подсознательно чувствовали, что именно это и произойдёт.       Он приходит незваным гостем. Забирает то, что, как он считает, принадлежит ему по праву, но не берёт больше и не проливает лишнюю кровь. По крайней мере пока, хотя взгляд его, пробивающий до самых костей, заставляет похолодеть от внутреннего ужаса даже таких несокрушимых и равнодушных гигантов как Вельзевул и Марбас.       Они знают: Он знает об их предательстве. И если у Него всё получится, что Он задумал, наказание для них будет жестоким.       И тем не менее Марбас заступает вперёд, своей фигурой заграждая сидящего у обессиленных Кроули и Азирафеля Рафаила. Бессоназнательно защищает и подставляет под удар себя; Вельзевул, на самом деле, делает то же самое. Как и Лилит, которую вместе с Михаил в этот дом приводит Предчувствие и Ожидание Битвы.       Которая, однако, так и не следует.       Вернее… Она идёт. Но не с ними и не так, как они рассчитывали.       Они ждут. Ждут решение, которое примут дети; ждут действий, которые совершат дети. Их судьбы снова зависят не от них самих или других таких же взрослых. Их судьбы снова зависят от ребёнка.       От детей. — Они очень слабы, — Рафаил выдыхает устало, отстраняясь от Азирафеля.       Он сделал всё, что было в его силах, но этого было преступно мало против того, кто рискнул вмешаться ещё в самом начале всего процесса.       Теперь же Ангел Восточных Врат спал глубоким сном, и голова его была повёрнута в сторону супруга. Даже сейчас, находясь на грани, он всё равно остаётся с Кроули и разделяет с ним одну судьбу на двоих.       В то время как слабые пальцы Змия едва ощутимо сжимают чужую руку. Если им и суждено будет уйти, то только вместе, только вдвоём, так, как было в самом Начале. — Эти роды, пусть они уже свершились, всё равно могут стать для них фатальными, — Рафаил впервые чувствует себя таким беспомощным и как врач, и как простой ангел.       Не простой, вернее, нет, но сути это не меняет — он смотрит с непонятной бесконечной виной на Марбаса, будто прося разделить вместе с ним этот груз и ответственность.       Демон не отказывает, опускаясь рядом с Кроули. В спёртом воздухе звенит металлом сладковатый запах крови, жжёной серы и, что странно, озона — он знает и понимает, что всё это значит.       Им остаётся лишь бесконечное тягучее ожидание. Ведь всё теперь в руках двух детей; всё теперь зависит от двух детей, которым предстоит сделать Выбор. ***       Последние недели перед грядущими родами становятся самым сложным временем за весь их и без того непростой срок. Знаменуются невероятной усталостью и истощением, и тяжёлым предчувствием. Предзнаменованием, от которого не уйти и не сбежать. Предзнаменованием, предупреждающим: чему-то вот-вот настанет время завершиться. И было бы очень кстати, если бы это была только лишь беременность.       Впрочем, что бы это ни было, всё равно ангелу и демону суждено разделить друг с другом одну участь на двоих.       Утро, когда всё начинается, — одно из тех редких утр, когда им удаётся провести друг с другом хоть немного времени. Дети, неустанно следящие за ними, тревожно переглядываются друг с другом. Они тоже чувствуют, что вот-вот что-то случится. Что-то, к чему они должны быть готовы.       И они не ошибаются.       Это случается внезапно, даже несмотря на то, что оно вполне ожидаемо. Их срок, на самом деле, должен был приблизиться к концу ещё почти полторы недели назад. Цикл завершается полностью, но плоды дерева не спешат опадать с несущих их веток. Наоборот, задерживаются дольше положенного, и это уже само по себе тревожный сигнал.       Ведь дети, и без того крупные и сильные, забирают у родителей последние силы. Те самые, которые они отдали бы во время родов, давая младенцам жизнь.       И всё же это случается внезапно, хоть и все ждут этот миг с нетерпением. Резкая боль прошивает всё естество Кроули, и он сгибается пополам, против воли хватаясь за свой живот. Шипит и делает глубокий вдох, до побеления костяшек сжимая одной рукой высокую спинку стула, на котором сидел до этого. Дыхание сбивается и дрожит, и ему приходится шумно выдохнуть, чтобы унять мелькнувший паникой страх. — Папа? — он не видит, но чувствует затылком беспокойство зовущей его Евы. Скрипит зубами, не сдерживая болезненный стон, и жмурит глаза, низко опуская голову, когда новая вспышка боли опаляет низ живота.       Дочь тут же оказывается рядом, поддерживает его, и новый глухой стон тонет где-то на тонкой девичьей шее. От Евы волнами расходится растерянность, граничащая с паникой, что лишь усиливается, когда из-за стола доносится протяжный стон Азирафеля.       Ангел дышит глубоко, но это едва ли помогает успокоить боль. Он обнимает свой круглый живот, когда подле него оказывается Джеймс. С силой жмурит глаза до белых пятен, пока боль всё распаляется и распаляется внутри. — Папа, — голос сына звучит удивительно твёрдо и уверенно. — Давай, я помогу тебе дойти до комнаты.       Джеймс стреляет решительным взглядом в Еву, всё ещё поддерживающую демонического родителя. Под уверенностью брата она моментально берёт себя в руки. Хмурит светлые брови и решительно кивает, мягко, но настойчиво уводя Кроули в сторону самой просторной комнаты дома.       Азирафель опирается на руки сына, вставая. Боль прошивает всё его естество, и он долго протяжно стонет, сгибаясь пополам, цепляясь за мальчишеские руки как за самую надёжную опору.       С трудом, но детям всё-таки удаётся довести отцов до комнаты и уложить на широкую кровать. Тревожно переглянуться друг с другом, в кратком миге промедления и попытки осознания происходящего.       Роды становятся апогеем накаляющейся обстановки. Они настигают Кроули и Азирафеля одновременно и — кто бы мог подумать — всё в тот же благословенный день первого апреля. Приходят болью схваток, которую ни один из них не ощущал в первый раз, слабостью истощённого организма и кровью.       Слишком большим количеством крови.       Воды отходят с мучительной болью, пока Джеймс суетится, подготавливая всё необходимое к предстоящему процессу. Ева бледнеет, когда видит на постели со стороны Кроули влажное окровавленное пятно, и смотрит на Джеймса напуганным взглядом. Резкий металлический запах тут же бьёт в нос, и девочка чувствует себя как никогда беспомощно.       Кроули глухо шипит от боли, сжимая похолодевшей рукой руку дочери, в то время как Азирафель протяжно стонет, придерживая живот. — Джеймс? — Ева слабо зовёт брата, в искреннем ужасе глядя на его собранное, но невероятно мрачное лицо, и мальчик кивает сам себя, с тревогой и сочувствием глядя на родителей. — Присмотри за ними, я вызову крёстного, — Джеймс решительно смотрит на сестру, которая берёт себя в руки и уверенно кивает, когда брат убегает в свою комнату за телефоном, чтобы прямо на ходу набрать сообщение Марбасу, которое тот совершенно точно заметит сразу же.       Отцы дышат шумно и с трудом. Боль и страх смешиваются с запахом крови, и Ева ненавидит саму себя за то, что ничем не может помочь, хотя бы самую малость. Пусть она и знает, что это не её испытание, легче от этого всё равно не становится.       А ведь их с Джеймсом всё ещё ждёт впереди.       Марбас и Рафаил, являющиеся по зову Джеймса, выглядят встревоженными. Он вкратце успевает им описать происходящее. Не слышно их привычных колкостей, но вместо этого лекари переглядываются друг с другом. В глазах их — решимость и твёрдая уверенность, знание, что нужно делать и как. — Рафаил, — Марбас смотрит серьёзным взглядом, обращаясь к коллеге по имени, что делает до крайности редко. — Займись Азирафелем. О Кроули позабочусь я. — Но я вёл Кроули последние месяцы, — эфирный лекарь возражает с удивительной осторожностью, на что демон лишь хмурится. — Я знаю, — не огрызается, как ожидаемо, а отзывается с нехарактерным себе терпением. — Но если что-то пойдёт не так, вырвавшаяся ангельская магия не навредит тебе, в отличие от потерявшего контроль демона… Мы не можем рисковать… не сейчас — ты ведь лучше меня знаешь это.       Рафаил отзывается шумным долгим выдохом. Прикрывает глаза, принимая своё поражение, и Джеймс с тревожностью переводит взгляд с одного врача на другого. — Джеймс, — Марбас смотрит на крестника суровым взглядом. — Нам понадобится ваша с сестрой помощь, — Ева, застывшая рядом с Кроули, непроизвольно вздрогнула, во все глаза глядя на лекарей. — Хорошо, — Джеймс кивнул уверенно, а после подбадривающе улыбнулся Еве. — Я расскажу тебе, что нужно делать.       Действовать приходится решительно и хладнокровно. Врачам, за свою долгую практику повидавшим немало, впервые за долгое время приходится достаточно непросто. Слабость и истощение не дают роженикам самостоятельно разрешиться от тяжкого бремени, но в то же время их природа и обостряющиеся инстинкты не пускают врачей за грань допустимого.       Они эгоистично не пускают чужое вмешательство, не дают лекарям даже помыслить о том, чтобы облегчить страдания и боль и просто спокойно вытащить детей так, как это делают смертные, спасая жизни женщинам, что не могут разродиться самостоятельно. — Да ты не сможешь родить сам! — Марбас рычит, когда чёрные всполохи инфернального пламени, без особого вреда змеясь от тела Кроули по его рукам, выбивают инструменты. — Чёрт возьми, ты сам это знаешь и чувствуешь! Прекрати упрямиться, иначе потеряешь и ребёнка, и самого себя!       Демоническая суть шипит и вскидывается, и заглушается громким криком боли, конающего в родовых муках Кроули. Рядом с ним в такой же агонии сгорает и Азирафель.       Роды растягиваются долгими часами боли. Кровавой пытки, изощрённей в своей жестокости, чем пытки грешников в Аду. Крики и слёзы, и исторгающиеся в потугах стоны-всхлипы — каждый, на самом деле, мечтает, чтобы это всё поскорее закончилось. — Я не могу… — Кроули мечется по кровати, всхлипывая, и его всхлип подхватывает стонущий Азирафель. — Я не смогу… — он вторит словами супруга на выдохе, обессиленный и уставший — даже у могучего Стража Восточных Врат есть свой предел, и Ему удалось отлично извести его до него. — Ты должен сделать это, Азирафель, — твёрдый уверенный голос Рафаила звучит мягко и даже почти успокаивающе. — Хотя бы ради собственной жизни ты должен вытолкнуть дитя из своего чрева.       Врачи, не могущие вмешаться напрямую, помогают и поддерживают магией. Этого, однако, совершено недостаточно, и вся основная работа всё равно лежит на их плечах. Они мучаются в крови, в слезах и всхлипах, мольбах, чтобы пытка, наконец, закончилась, в завываниях и скулеже, в бесконечной, кажется, вечной боли.       Они оба проходят сквозь это: истощение, опустошение. Кровавый угар боли и невыносимых мук, от которых никак не удаётся уйти и избавиться. Слабость и усталость, агония на грани беспамятства — страдания растягиваются часами, что в восприятии длятся не одну вечность, прежде чем всё закончится.       Отцовские крики и мучения выбивают из-под ног детей почву. Они вынуждены наблюдать за происходящим без возможности отказаться от этого, без возможности уйти от этого, потому что на них возложена большая ответственность. По мере своих сил они ассистируют и помогают врачам и хотя бы так, отдалённо, являются единственной поддержкой для своих отцов.       Отцов, что сейчас были как никогда одиноки в своей борьбе и потугах. Отцов, которые снова приняли на себя весь удар и все сложности, и не было никого, кроме них самих, кто мог бы помочь им справиться с ними и пройти через них.       Собственное бессилие убивает едва ли не в прямом смысле. Ева чуть не плачет, не в силах видеть и понимать те мучения, через которые проходят родители. Джеймс выглядит не лучше сестры, смертельно бледный и встревоженный, но всё же держится около Рафаила, подбадривая Азирафеля.       Пытка растягивается на долгие кровавые часы. Оккультно-эфирные сущности демона и ангела сопротивляются до последнего, никак не позволяя врачам вмешаться напрямую и хоть немного помочь, вместо этого заставляя и Кроули, и Азирафеля едва ли не в прямом смысле проходить все круги Ада наяву. Страх, напряжение и боль зависают удушливой атмосферой под потолком и давят на плечи гнетущим предзнаменованием.       Когда всё закончится, всё только начнётся. И знают это — чувствуют — не только присутствующие здесь и сейчас на этом кровавом действии. Знают это — чувствуют — и готовятся вмешаться, чтобы предотвратить неизбежное. Ведь иначе, в противном случае, свершится непоправимое, что приведёт их всех к гибели.       А потому первыми приходят Михаил и Лилит. Ведомые предчувствием и томящимся в груди тревожным ожиданием, они входят в дом без спросу. Слышат крики и стоны, и витающий в воздухе удушливый запах крови. Лилит неуютно ведёт плечами, с опаской поглядывая на Михаил, и Архистратиг понимает и разделяет её тревогу.       Предчувствие всё-таки их не обманывает.       Оккультно-эфирные дамы замирают у входа в родильную комнату. Стоят словно стражи, готовые к битве, которая вот-вот должна начаться. Столкновение, которое не пройдёт даром ни для одной из сторон — впрочем, до него ещё долго. А потому…       Всё случается слишком быстро. Стремительность сменяет долгое промедление, и одной быстроты реакций на происходящее оказывается мало. Только в паре с выжиданием момента и долгой подготовкой к тому, что должно случиться, получается не упустить единственную возможность.       Азирафель тужится снова и снова, из последних сил продолжая потуги. В конце концов именно он первым разрешается в кровавом угаре боли от тяжкого бремени. Слышит громкий крик младенца, который сквозь боль и кровь наконец-то покидает его лоно, и чувствует, как усталость поглощает его всего с головой. Мир перед глазами расплывается, а сознание отказывается воспринимать действительность и связывать ангела с ней.       Голосистая девочка, меж тем, заходится громким криком в руках принявшего её Рафаила. Спустя не слишком продолжительное время к ней присоединяется и крик её брата, которого осторожно держит Марбас. Старшие дети напряжённо наблюдают за тем, как врачи, помедлив несколько минут, перерезают младенцам пуповину, а после передают их им, спеша помочь отходящим родителям. — Сейчас, Ева! — Джеймс перекрикивает всё ещё покрикивающих младенцев, широко распахнутыми глазами глядя на сестру.       Та кивает решительно — она помнит их с братом договорённость. Она знает, что должна делать. А потому игнорируя недоумение на лице инфернального лекаря, приведшего ребёнка Кроули, решительно прижимает ещё не омытого, окровавленного младенца к себе.       В этот момент происходит сразу несколько вещей: готовые к бою, внутрь врываются решительные Михаил и Лилит; вместе с ними в комнате возникает мрачное ангело-демоническое начальство. Ева глухо вскрикивает, прижимая новорожденного брата к себе, закрывая его собой и крепко жмуря глаза. Суета и неразбериха, в которой смешиваются все присутствующие, пространство и время скачет с ног на голову, длится меньше мгновения, а после…       Ева, Джеймс и их новорожденные брат и сестра перемещаются туда, где их не способно уловить ангельское и демоническое чутье, а мимолётную звенящую тишину разбивают тысячей осколков долгие протяжные стоны Азирафеля и Кроули.       Всё резко заканчивается. Нет… Всё только начинается.