***
Минсок почувствовал острую боль в голове — такую, когда не спишь трое суток и делаешь резкое движение, чтобы подняться на ноги. Вокруг было жарко и мокро, а волосы липли к спине и пояснице. Чанёль тоже выглядел не очень важно; он держался за голову, а его волосы забавно торчали в разные стороны, как у ёжиков из мультфильмов. — Хён… — попытался заговорить Чанёль, но в итоге зашёлся в надрывном кашлем и схватился за горло. Минсок привстал, хотя ноги его и не слушались, а голова кружилась, и ударил ладошкой в нужном месте, после чего Чанёль затих, слизывая с сухих губ капли, которые попали «не в то горло». — Не похоже на наш берег, — сказал Чанёль, когда удалось прокашляться. — Жарко здесь… — Хён, ты чего? Открой глаза! Минсок неосознанно прижался ближе к Чанёлю, и тот затряс его за плечи, пристально смотря в закатывающиеся глаза. Чанёль огляделся, но заметил только площадку из досок и лестницы из нескольких ступенек, чтобы выбраться из воды. Подхватив Минсока под руки, он зашагал в ту сторону, пусть ноги его затекли, и упасть в обморок хотелось не меньше. Тело омеги, такое непривычно худое и бледное, смогло поместиться на накрахмаленной белой ткани. Вокруг было мокро; дерево и ткань пропитались влагой. Чанёль смотрел в закрывшиеся глаза Минсока, на его мокрые, слипшиеся ресницы, лежащие на щеках; на длинные блестящие волосы, которые Чанёль пропускал сквозь пальцы. Ком из страха и слёз застрял где-то в горле, не давая дышать. Хотелось кричать о своей беспомощности, но было так страшно, что Чанёль закрыл рот рукой, сумев только жалко что-то проскулить в раскрытую ладонь. Казалось, если издать хоть какой-то звук, смерть окажется неминуемой. «Где же мы? — думал Чанёль. — Что с нами?». Раздвижные двери открылись, и Чанёль вскинул вверх голову, восприняв это как необратимый поворот судьбы. Он подскочил и, обойдя обнажённого Минсока, снова упал на колени, загораживая его тело собой. Молодой омега, держащий в руках серебряное блюдце с фруктами, вытаращил на них свои огромные глаза и уже собирался кричать, но затих, стоило Чанёлю поднести ко рту палец в знаке «молчать». Поставив фрукты на столик с полотенцами, омега подбежал к Минсоку и сел перед ним на колени недалеко от Чанёля. Он припал к его груди, слушая, как бьётся чужое сердце, и снова вскочил, чтобы накрыть его большим белым полотенцем. Чанёль схватился за лоб и начал дышал через раз, смотря на то, как всё больше Минсок начинает напоминать труп: холодный и бледный, завёрнутый по подбородок в белую ткань. — Не знаю, что происходит, генерал, — подал голос омега, — но ситуация выглядит не в вашу пользу. Чанёль наблюдал за тем, как аккуратные пальцы этого омеги пропадают в кармане белого накрахмаленного фартука и достают оттуда охапку сухих трав. Оторвав от неё маленькую травинку, он поднёс её к лицу Минсока и провёл над верхней губой. Чанёль повёл носом и зажмурил глаза. От одной только этой травинки исходило такой благоухание, что спать и падать в обморок совсем расхотелось. Омега с травинкой в руках жадно наблюдал за каждым движением на лице Минсока. Тот сначала поморщился, завертел головой, после чего несдержанно чихнул и открыл глаза, сразу поднимаясь на локти. — Минсок! — воскликнул Чанёль, хватая его за руку. — Ваше Благородие, пожалуйста, не пугайте нас так больше, — мягким, льющим голосом сказал омега, тут же засуетившись в поисках одежды. — Чанёль, — сказал Минсок, смотря на свою руку, которую сжимала другая. — Что произошло? — Ты упал в обморок, — сказал Чанёль, толком не подбирая слов. — Здесь было очень жарко. — Здесь? Минсок нахмурился и огляделся, словно новорождённый младенец, впервые появившийся в новом мире. — Вы ничего не помните, Ваше Благородие? — спросил омега, подавая Минсоку стакан с какой-то зелёной полупрозрачной жидкостью. Минсок привстал на локтях, оголяя грудь и впалый живот. — Ты кто такой? Невозмутимость на лице омеги испарилась, как дымка. Он поёрзал на согнутых коленях и неловко уставился на свои руки. — Ваш верный раб Минхёк, Ваше Благородие. Вы не помните меня? Омега говорил в уважительной форме — настолько, насколько мог. К профессорам в университете вряд ли обращались так уважительно. Минсок ничего не ответил, схватил Чанёля за руку и тот помог ему подняться. Минхёк поднялся с колен вместе с ним и в спешке начал накидывать на своего господина длинную рубаху от ханбока. — Извините меня, но вы никогда не теряли память после падения в обморок, Ваше Благородие. Я очень за вас испугался. Простите меня, пожалуйста! Чанёль опустил взгляд и наткнулся на сухие глаза Минсока. Тот выглядел очень болезненно, но одновременно с этим благородно. Волосы пригладились на макушке, а белая накрахмаленная рубашка делала его кожу ещё бледнее. — Думаешь, это Сехун? — спросил Минсок, глядя чёрными глазами прямо в душу. — Машина времени? — нахмурился Чанёль, но тут же расслабил напряжённый лоб, когда Минсок надавил на складку меж бровей большим пальцем. — Скорей всего, — кивнул Минсок. — Или, как вариант, групповая галлюцинация. — Даже не знаю, что лучше. Минхёк с ужасом, но, тем не менее, терпеливо, смотрел за тем, как общаются и взаимодействуют эти двое. Хрупкий и маленький Минсок, с плеч которого спадает рубашка, но он этого совершенно не замечает; и стоящий рядом с ним гигант в чёрных плавках с одной синей полоской бренда. Гора и Магомед. Они оба повернулись к омеге одновременно, и тот встрепенулся под двумя пристальными взглядами. — Рассказывай, — произнёс Минсок. — В подробностях.***
Чанёль сидел на роскошной кровати и смотрел в стену немигающим взглядом. Клонило в сон, и в этот момент было глубоко наплевать на роскошь вокруг него: на богатые ткани и украшения, которыми были обвешаны покои. Минсок сидел рядом на полу, водя тонкими пальцами по его волосатым икрам. Эти незатейливые узоры были видны только ему одному, он рисовал их пальцем снова и снова, пытаясь сделать разными, но, как итог, получалось одно — кричащее об отчаянии «хочу домой». — Тебе лучше встать с пола, а то помнёшь свой дорогой костюм для спаривания, — произнёс Чанёль, но Минсок не услышал в этих словах грубости или издёвки. — Мне плевать, что на мне надето, — скривил нос Минсок, поднимая взгляд на Чанёля. Тот накинул на плечи один только шёлковый халат красного цвета с золотыми вышивками на рукавах и подоле. — Тебе не холодно? — Лучше, чем в плавках, — ответил Чанёль, не сумев пересилить себя для того, чтобы улыбнуться. Вместо этого он выдохнул и встал — аккуратно, чтобы не задеть сидящего на полу Минсока, и поднял его на ноги сам, не без усилия. — Не сиди на полу, а то простынешь. Минсок поднял на Чанёля глаза со стоящими в них слезами и спросил, сам не понимая, почему к нему в голову пришла эта мысль: — Думаешь, я беременный? Чанёль отшатнулся, как от удара, отошёл на пару шагов и стыдливо прикрыл своё достоинство двумя ладошками, тут же отвернувшись. Минсок позвал его по имени, никакой реакции не последовало. Позвал ещё раз — Чанёль вздрогнул от бегущих по телу мурашек. — Ответь мне! — топнул ногой Минсок, и украшения на его голове противно зазвенели. Чанёль передёрнул напряжёнными плечами и сел на корточки, хватаясь за голову. — Этот… Минхёк, — начал Чанёль, шаря ладонями по полу, — сказал, что ты не сможешь родить. Посмотрев на дверь, за которой не так давно скрылся слуга, Минсок вспомнил его слова, как если бы он включил видео на компьютере. — Это какое-то проклятье, — голосом Минхёка заговорили мысли в голове Минсока. — Сначала с болезнью слёг муж императора, ваш многоуважаемый брат, и император решил отправиться в горы по настоянию лекарей. Но за несколько недель до отъезда признаки болезни начали появляться и у вас. Вы приказали мне молчать. Но все знают последствие этого недуга. — Какое же? — Бесплодие, Ваше Благородие. Минхёк не до конца понимал, что происходит. Перед ним до сих пор стоял его господин, только теперь он потерял память. Сначала Минсок задавался вопросом, почему он не забил тревогу, как только увидел в банной комнате постороннего, тем более — альфу, но, уже сейчас, он понимал: верность в таких дворцах ценилась очень высоко, и, даже если бы у Минхёка напрямую спросили о факте измены, он бы смолчал, пусть и считал иначе. — Нет, он говорил совсем другое, — возразил Минсок. — Но смысл-то не меняется! — повысил голос Чанёль. — Он говорил не обо мне! Подорвавшись с пола, Чанёль схватил Минсока за плечи и с силой тряхнул. Глаза альфы заполонили свинцовые тучи. Там, в глубине его зрачков, стреляли молнии, и лил неестественно сильный дождь; деревья сносило ветром, а на город надвигалось цунами выше высотки Lotte Tower. — Перестань… Ты пугаешь меня, не делай так! — Минсок отшатнулся, водя по всей длине своих рук, словно там был целый рой колорадских жуков, а не руки его альфы. Сколько они жили, Минсок никогда не видел его таким злым (а жили они немало — несколько лет, как только Минсок выпустился из универа). В их жизни было много событий: нехватка денег, поиск работы, сессия Чанёля и отец Минсока, который каждый год в один и тот же день приходил пьяным и громил всё вокруг. Но никогда Чанёль не позволял себе быть с Минсоком таким грубым, какими были вечно злые мальчишки из интерната. Чанёль нахмурился, посмотрел на свои раскрытые ладони, и скрылся в соседней комнате, в которой помещались только подушки и низкий столик. Минсок забегал глазами по полу и в ужасе уставился на место, где только что стоял его альфа. Он ещё несколько раз провёл рукой по воздуху, словно за секунду ослеп на оба глаза, и напрягся, услышав отчётливый стук шагов. Твёрдая поступь пугала, по ней сразу можно было понять, что человек, ступающий таким шагом, чувствовал себя в этом месте хозяином. Минсок затаил дыхание, когда большая дверь раздвинулась и послышался шорох дорогой ткани. Боясь поднять глаза, Минсок осторожно осел на собственные колени и, нащупав мокрыми от пота ладонями пол, сложил руки друг на друга и упёрся в них лбом. Этот жалкий поклон не оценили — прямо перед лицом Минсока появилась обувь, а совсем возле двери — презрительный смешок. — Набин, мой драгоценный, — нежно прозвучало сверху, как если бы тот презрительный смешок был одной стороной монеты, а этот голос — противоположной. — Твоя прислуга сказала мне, что ты потерял память. Минсок весь сжался под этим размеренным, взрослым голосом, чувствуя, как потеет шея и одновременно с этим по ней бежит табун ледяных мурашек. Здесь, на полу, согнувшись в три погибели, он чувствовал себя более уверенно. И даже тот факт, как это выглядело унизительно со стороны, его не волновал. — Это правда?.. Пожалуйста, встань, Набин, ты меня очень сильно беспокоишь своим поведением. Сильные руки сжали его плечи, как минуту ранее держал их Чанёль, и только сейчас Минсок понял, что пропустил шорох тканей, когда человек перед ним опустился на колени. — Сехун, — позвал этот человек совсем близко — очень грозно и с нажимом. — Да, Ваше Высочество? — ответил голос возле двери. — Возвращайся к Тэяну, ты ему сейчас намного нужнее. Сехун отдал своё почтение и вышел. В воздухе висела очень неловкая, и одновременно с этим напряжённая, тишина. Минсок чувствовал запах прокисшего лавандового молока — так обычно пах Чанёль, когда очень сильно чего-то боялся. Но мужчина, перед которым склонился Минсок, смог почувствовать только запах недозрелой клубники, исходящий от омеги. — Ты ещё совсем ребёнок, — прошептал мужчина, крепко вцепившись Минсоку в плечи в попытках его поднять. Минсок чувствовал, что силы в мужчине было не так уж и много, но пытаться помочь ему себя поднять он не спешит — не было сил, а ноги в момент стали неимоверно тяжёлыми. — Сначала с болезнью слёг мой многоуважаемый супруг, а теперь ты потерял память, мой драгоценный. — Мужчина, сумевший усадить Минсока на кровать и поймать его лицо, которое тот прикрывал ладонями, говорил очень обеспокоено — так, как говорил с Минсоком его отец. — Ты заработался совсем. Такой молодой ещё. С этими словами он всё же смог убрать руки с чужого лица и вытереть с них крупные солёные слёзы. И, заглянув в тёмные глаза напротив, Минсок смог понять, почему его захлестнули такие чувства. Мужчина, сидевший вместе с ним на кровати, был не моложе пятидесяти лет. Под нижним веком закрались крупные морщины, а полностью седые волосы были собраны в пучок. На нём была такого же цвета одежда, только без головных уборов. С ужасом понимая, что не чувствует на голове украшений, Минсок провёл по волосам рукой, но её перехватила другая, более сухая и сморщенная. К своему удивлению, Минсок не почувствовал отвращения. — Что с тобой произошло, моё сокровище? — спросил мужчина, отпрянув на мгновение. Не сумев пошевелить сухими губами, Минсок шумно всхлипнул и сильнее забагровел от этого. — Набин, — сказал мужчина более грубо; не так, как общался со слугой, но ощутимо. — Говори со мной. Что с тобой произошло? — Я боюсь, — сказал Минсок на выдохе, из-за чего слова получились очень тихими и жалкими. — Чего, меня? — Нет, мой император, не вас, — сказал Минсок тихим голосом, который настоятельно просил пользоваться Минхёк в общении с этим человеком. Ещё до того, как выйти в коридор, Минхёк прошёл с Минсоком быстрый курс этикета и того, как правильнее всего нужно было общаться с императорской семьёй и императором — в частности; как нужно было кланяться, что говорить. — Признаться честно, ты сам на себя не похож, моё сокровище, — мужчина погладил бледную щёку Минсока костяшками сморщенных пальцев. — Не стоило одеваться, я зашёл тебя просто проведать, наследники подождут. Главное — твоё здоровье. Набирайся сил. — Он притянул Минсока ближе к себе и целомудренно поцеловал в лоб. — Добрых снов, Набин. — Спокойной ночи, Ваше Высочество. Император улыбнулся, и Минсок смог позволить себе дерзость поднять голову до того, как тот уйдёт. Кончики пальцев заледенели, и Минсок поспешил коснуться ими тех мест, где его касался император. К своему удивлению, он заметил, что кожа на его щеках была не менее холодной, и обтягивала его лицо так, что вырисовывались нечёткие скулы. «Мои щёки пропали, — с ужасом подумал Минсок, встав с кровати и взглянув на себя в зеркало — впервые осознанно за всё то время, пока находился в этой комнате. — Весь смертельно бледный». Минсок чувствовал в себя внутри пустоту. То было не то ложное спокойствие, хладнокровие. Абсолютная пустота. Чанёль вышел из комнаты и кинул на Минсока виноватый взгляд, но быстро отвернулся, промолчав. Минсок лёг на кровать прямо в одежде, считая секунды до того момента, когда половина кровати с другой стороны примнётся под чужим телом.