All is fair in love and war

       Как только дверь захлопнулась, Аккерман выдохнула. Этот мужчина состоял из контрастов: то ей легко с ним общаться, то до боли страшно даже двигаться в его присутствии. Кроме невыносимого характера Леви, душа капрала была полна тепла, спрятанного так, что даже он сам иногда не находил его. Как же Микаса разглядела эту искренность в теле столь бесчувственного на первый взгляд человека?        Одни мысли сражались с другими. Леви ничего не ответил на слова Микасы, и ей было интересно, почему. Даже если и так: он не обязан отчитываться перед простой подчиненной, Аккерман это понимала. А так как девушка входила в состав личного командования Леви, то казалось нормальным, что он проведал её. Порой было сложно понять капрала: его действия и слова не сочетались между собой. Возможно, в этом и состояла та самая индивидуальность, которая вводила в заблуждение самых опытных людей и пугала самых смелых знатоков. К сожалению, глаза Леви, которые привыкли постоянно что-то скрывать, тоже ничего не говорят о их обладателе, они, можно сказать, «вечно закрыты». Вечно закрыты для всех, кроме Эрвина Смита, и Микаса восхищалась умением командора, который сумел завоевать расположение капрала. Каким образом? Неизвестно, но для Аккерман это было не так важно.        Её рука по инерции потянулась за шарфом, спрятанным под подушкой. Рассматривая вещицу, Микаса напрягла голову, перебирая в памяти все, что осталось нетронутым. Внутри все горело, но точно не от жажды вспомнить.        Поверить в то, что её жизнь так внезапно перевернулась, Микаса до сих пор не могла. Мало того, что она частично потеряла память, охладела к когда-то любимому брату, ещё и так преданно принимала прикосновение чужой ладони на своей. Но что было примечательно, рука капрала не такая ледяная, как казалось. Кончики пальцев действительно необычно холодные, а сами пальцы еле-еле, но тёплые. Хотелось ощутить это вновь, только Аккерман сразу отгоняла мысли о подобном.        В коридоре Леви встретился с Эреном, который неожиданно налетел из-за угла. Парень казался каким-то необыкновенно взбудораженным, в силу своей возбужденности не заметил капрала, но тот, крепко стоя на ногах, и бровью не повёл при столкновении с Йегером.        — Осторожнее, сопляк, — с излишней грубостью проговорил Леви, одарив Эрена недовольным взором.        Извинившись, он так же быстро пошёл дальше, оставив Леви в раздумьях об Аккерман. Что вообще произошло? Его выставили из палаты, приняв все за попытку оправдать себя. Если вначале капрал и сам так считал, то сейчас дела обстояли иначе. Странное чувство внутри, странная Аккерман и то прикосновение. Складывалось ощущение, что они контактируют не только ладонями, но чем-то больше, словно их мысли и сознания соединяются в титановый сплав, самый прочный и могущественный, но такой непостоянный… И уже через пару минут он распадается на два абсолютно разных вещества, созданных для одинокой жизни.        — Ты уже неплохо выглядишь! — резко сказал Эрен, режа слух Микасы. Кого она не хотела сейчас видеть, так тот и пришёл. — Не хочешь на ужин прийти в общую столовую?        А этот вопрос обрадовал девушку. Действительно: оставаться в этой комнате и проводить большую часть времени в закрытой палате было психологически сложно. Чтение и книги отвлекали на пару часов, а мысли поедали её изнутри, и это ухудшало даже физическое состояние Аккерман. Набор для вышивания, который принесла Саша, немного спасал её «одинокое» положение.        Она улыбнулась Эрену так, как хотела бы улыбнуться Леви, когда догадалась, что он приготовил для неё тот пирог. На щеках показался лёгкий румянец, которого так давно не было видно на светлом лице девушки. Уголки бледно-розовых губ приподнялись, слегка дрогнув. Аккерман чувствовала, что нужна своим товарищам, нужна человечеству, это и заставляло её двигаться дальше.        Как и Леви, который решил взять сверхурочные. Век, в котором они жили, прошлое, опасность, охотившаяся на них в свободное время, заставляли капрала быть таким собранным и настороженным. Тревогу в душе заглушал звук только что закипевшего чайника, который он любезно оставил перед выходом из кабинета.        — Я не против, — лишь ответила Микаса, когда Эрен немного покраснел. Видимо, его смутила резкая перемена в лице подруги: вчера она была холодна, как айсберг, а сегодня так искренне улыбнулась.        — А кто принёс тебе столько яблок? Ещё и тарелка какая-то… — вальяжно произнёс парень, уставившись на тумбу.        На этом вопросе Микаса на секунды растерялась, вспомнив, что именно капрал так бескорыстно оставил это здесь. Вновь она озадачена: вспоминая его руки, Аккерман ещё больше приходит в замешательство. Но, собравшись с силами, произносит: «Если хочешь, можешь взять несколько штук и угостить ребят».        Этот заботливый тон, похожий на материнский, вынудил Эрена открыть рот от удивления. Его пронизывало теплом, исходящим от Микасы, которая хотела только того, чтобы больше не было этих вопросов.        Как итог, после ухода Йегера, в корзине осталось лишь два зелёных яблока, походящих один на другой. Их кожура живо блестела, несмотря на то, что в некоторых местах была слегка побита.        — Войдите, — послышалось из кабинета командора, когда капрал постучал в дверь. — А, это ты.        Леви нес тот самый лакомый кусочек, предназначенный для друга. Он поставил блюдце перед командором и тихо присел напротив. В комнате было спокойно. Смит всегда любил работать в такой атмосфере, чтобы его не отвлекала ни раскрытая книга, ни уже готовые документы, написанные ровным почерком без единой ошибки. Командор, возможно, и понимал натуру Леви потому, что был ужасно на него похож.        — Дай сверхурочных, Смит, — пытаясь придать своему голосу привычной безразличности, сказал Аккерман. Тембр казался чуть выше, чем обычно, и это не скрылось от командора. Чаще всего Эрвин сам передавал ему дополнительную работу, бывало, Леви ворчал, упрекая друга в излишней наглости, но документацию заполнял с упорством. Несмотря на тёплые отношения, капрал умел разделять личные интересы и трудовую деятельность. Когда нужно, он называл Эрвина по имени на ты, а в серьёзных ситуациях Смит становился для Леви командором, это здорово облегчало обоим жизнь.        — У тебя что-то случилось? — просто спросил Эрвин, не отвлекаясь от заполнения бумаги. Тарелку он отодвинул на край стола, сказав, что «сладкое после основного».        — Нет.        — Я же вижу.        — Тогда зачем спрашиваешь?        После короткого разговора оба замолчали, думая о своём. Не было какого-то напряжения или неловкости, они всегда чувствовали себя комфортно рядом друг с другом.        — Ты когда-то чувствовал это?        Задать вопрос о любви подобным образом было в манере Леви. Они решительно никогда это не обсуждали, стараясь то ли избегать данной темы, то ли самого чувства. Да и почему капрала это заботит? Было понятно: ему кто-то интересен. Точнее, интересно то, что он ощущает.        — Я любил своего отца, — коротко ответил Эрвин, отодвигая бумаги.        Заварив чай, они чуть не пропустили ужин, хотя могли поесть в любое время. О любви из личного опыта Смит мог рассказать не так много, а вот привести примеры из литературы и вольно пофилософствовать не боялся. Он понимал это чувство по-своему: любовью Эрвин называл привязанность, желание позаботиться, защитить и не отпускать. Командор утверждал, что просто чувствовать это — уже огромное счастье. Расспрашивать у товарища об объекте его внимания он не собирался: Леви не тот человек, который так легко расскажет о своём внутреннем мире, и Смит знал это, потому и не тревожил молчаливого Аккермана, внимательно слушающего командора. Он был совсем не уверен: привязанность, забота, защита, любовь, счастье. Столько нового и непонятного… Иногда Леви казалось, что его больше ничто не сможет удивить. Пройдя столь длинный путь, видя две стороны медали, будущее было как на ладони: документы, вылазки, титаны, смерть, смерть, смерть, документы, вылазки… Если б пять лет назад ему сказали, что Леви будет спрашивать о любви у Смита, то он бы не поверил, ругая того дурака, которому на ум взбрела эта глупость.        И вслух Леви никогда не произносил этого слова — «любовь». Судя по всему, для него это было запретом, величайшим табу, которое ему, возможно, когда-то придётся нарушить. Но точно не сейчас, ведь так? К Аккерман он чувствует, быть может, доброжелательность, отцовскую заботу, и на этом все. Она младше, чище; если Леви потянется к ней, то рано или поздно Микаса вспомнит Эрена и все встанет на свои места, а им обоим будет действительно стыдно. А впереди ещё совместная работа… Он ощущал, что если ещё раз притронется к её руке, то процесс привязанности будет необратим, а остановить его, увы, невозможно. Это Леви знал наверняка, рассуждая о собственном детстве и молодости, в которой чувствовал эту душевную связь с Кенни, Фарланом, Изабель, прошлым Элитным отрядом и Эрвином с Ханджи.