о чём плачут ивы

      Одно в своей жизни Сокджин знал точно: он убьёт Намджуна.              Мучительной и, вероятно, долгой смертью, которую тот заслужил. Просто потому что, когда хлёсткое осознание ударило по голове, Джин на мгновение забыл как дышать. Боже, как он был слеп. Манера речи, колкие шутки, «85» в никнейме, которая была датой рождения Кима. Это такой очевидный пазл, который Сокджин со всем своим умом не смог сложить воедино. Он был уверен, что загляни под медицинскую форму, то обнаружил бы тот самый пресс, на который ещё буквально вчера бесстыдно дрочил.              От одной только мысли всё внутри леденело. Сокджин никогда не чувствовал себя настолько глупым. И, пожалуй, обманутым.              Ярость внутри него дошла до точки кипения, и Джин знал, что если прямо сейчас не выльет её на нейрохирурга, то точно навредит чему-то. Былая утренняя лёгкость теперь казалась чем-то призрачным и далёким. На смену пришёл гнев.              Такой чистый и настоящий, что Джин даже удивился тому, что может так сильно что-то чувствовать.              Намджун как раз надевал халат в ординаторской, когда Сокджин практически влетел в комнату, громко хлопая дверью. Его взгляд — горящий и острый — столкнулся с Кимовым — слегка насмешливым и, может, самую малость вопросительным.              — Доктор Ким? — улыбнулся Намджун, вновь приветственно кивая.              — Как ты мог? — выпалил Джин. Его дыхание было сбитым и тяжелым, отчего казалось, что психотерапевт только что пробежал марафон. Что ж, если по итогам этого забега призом будет голова Намджуна, он готов бегать так хоть каждый день.              Видимо, нейрохирург понял, что ходить вокруг да около бессмысленно. В его глазах мелькнула неожиданная неуверенность, однако он попытался ещё сгладить углы, осторожно начиная:              — Я не совсем понимаю, о чём ты…              — Всё ты знаешь, блять, Намджун, — рявкнул Сокджин. Ему просто нужно было услышать подтверждение. Чтобы убедиться в очевидном.              — Да, ладно, Джин-и, успокойся, — вздохнул он, взъерошивая нервно волосы и стараясь слабо улыбнуться. — Позволь мне объяснить.              Хотел ли Джин слушать объяснения? Нет, вряд ли. Само понимание, что это всё какой-то затянувшийся розыгрыш, теперь неприятно пульсировало в мозгу и вызывало тянущую головную боль. Его будто со всей силы долбанули кирпичом и теперь растягивали губы в улыбке, заставляя смеяться. Джин моргнул, поджимая губы и говоря:              — У тебя две минуты.              Он сглотнул. Какой-то здравый рассудок подсказывал послушать версию Намджуна. Что-то внутри, маленькое и едва заметное, просило даже довериться. Но руки у Джина дрожали. А внутри резко стало холодно. Ким почувствовал себя стоящим в поле, со снегом по колено, вывернутый наизнанку. И методично в него тыкали иголками, словно проверяя, жив ли он до сих пор.              Намджун облизнулся, вскидывая примирительно вверх руки и мягко сказал:              — Послушай, я не хотел тебя дразнить или ещё что-то, что ты себе придумал. Боже, Джин, да я только и делаю, что пытаюсь привлечь твоё внимание. — Сокджин горько усмехнулся. Такая цена внимания? — Да, возможно, мне стоило сказать раньше, но ты бы просто удалил меня и даже слушать не стал. Блять, да каждый раз, когда я с тобой просто пытаюсь заговорить, ты язвительно комментируешь и уходишь.              Сокджин молчал. Он лишь больнее прикусывал внутреннюю сторону губы, сухо смотря на Намджуна. Прямо сквозь него. Ким лишь продолжил:              — Я знаю, что это меня не оправдывает, но я просто хотел показать тебе, что мы… можем нормально общаться.              Джин выдохнул. Вынырнул из-под толщи воды, получая обратно возможность говорить. И голос его показался ему слишком чёрствым.              — Значит, это что-то вроде эксперимента? Доказать мне, что мы можем общаться? — Он знал, что перекручивает. Знал, что так делать нельзя и что Намджун имел в виду совсем другое. Но Боже, Джин был так сильно обижен, что способность здраво размышлять просто отошла на второй план, сменяясь защитной реакцией в виде коверкания фактов и тупого нападения вслепую.              — Что? Нет, — замотал головой Намджун, делая осторожный шаг вперед и вздрагивая, когда Джин отшатнулся. Что ж, это было неприятно. — Джин-и, я просто хочу сказать, что твоё мнение обо мне всегда было предвзятым.              — Да что ты? — Джин усмехнулся. — Ты переписывался со мной всё это время, а потом просто смотрел мне в глаза, здесь, в больнице, и улыбался. Наверное, это было очень смешно наблюдать за тем, каким идиотом я казался.              Теперь создавалось ощущение, что Намджуна ударили. С каждым словом он вздрагивал, будто его методично били палкой, а взгляд тускнел.              — Это общение было враньём с самого начала. И сейчас я и правда жалею, что допустил это, а не прекратил.              Лучше бы Юнги оказался прав. Сокджин бы гораздо проще перенёс факт того, что его собеседник — какое-то страшилище. Сейчас ему было… больно. И зябко. Хотелось просто куда-то спрятаться и не чувствовать себя настолько униженным.              — Да? — Намджун теперь тоже казался задетым. — Тогда скажи, что тебе это всё не нравилось. Что это не ты отвечал мне постоянно и продолжал беседу. И не прикрывайся тем, что не знал, с кем общаешься.              Джин качнул головой. Он просто был выжат. Эти пару минут разговора уничтожили всю ярость в нём и принесли тупое отчаяние. Джин повернулся спиной, кидая через плечо:              — Это уже не имеет значения. Не вижу смысла продолжать этот диалог. Надеюсь, было смешно водить меня за нос как какого-то придурка.              Намджун приоткрыл рот, понимая, что Сокджин вот-вот уйдёт. И он понятия не имел, что делать. Психотерапевт сейчас был слишком уязвимым, обиженным и расстроенным. Ким лишь сделал ещё один шаг вперед, бормоча:              — Джин-и, послушай.              — Не смей меня так, блять называть. Для тебя я доктор Ким Сокджин, — огрызнулся резко Джин, кидая предупреждающий взгляд, что вынудил Намджуна остановиться. — А теперь прошу меня простить. Хорошего дня.              Дверь за ним захлопнулась, и Намджуну показалось, что в глотке стало непозволительно сухо. Телефон предательски завибрировал, и Намджун едва сдержал нервный смешок, что рвался из груди наружу.              Всего лишь напоминание с сайта знакомств.              «Пользователь seokjinnn удалил Вас из пар».              Он сжал губы, прикладывая все усилия, чтобы не швырнуть этот кусок алюминия и стекла прямо в стену.                            Чимин встревоженно посмотрел на Сокджина, нервно теребя лямку рюкзака на своём плече. Что-то было не так. Нет, сеанс сегодня должен был быть по расписанию. И психотерапевт тоже был на месте. Даже песочные часы, на которые Пак постоянно бросал взгляд во время сеанса, тоже подготовленные стояли на столике. Но взгляд Сокджина не выражал ничего.              Он так сильно был погружён в свои мысли, что даже не заметил того, что Чимин тихо зашёл в кабинете.              Ким Сокджин просто… был.              Он сидел в своём кресле и пялился в одну точку на столе, поглаживая кончиками пальцев корпус своего телефона. Его глаза были опухшие и покрасневшие, отчего Чимин пришёл к выводу, что психотерапевт плакал. Это вызвало неприятную дрожь в теле. Чимин лишь негромко откашлялся, вынуждая Кима посмотреть на себя, и приветливо улыбнулся:              — Доктор Ким, у нас с Вами…              — А? — Джин моргнул, а затем резко выпрямился, суетливо убирая всё со стола и натягивая свою очаровательную улыбку. Чимин не был идиотом: он видел, что эта улыбка скорее вымученная и уставшая. — Да-да, Чимин, проходи. Извини, задумался.              Он шмыгнул носом, убирая какие-то документы в верхний ящик стола, а затем облокачиваясь локтями на стол и спрашивая:              — Как твои дела? Как самочувствие?              Чимин присел в кресло, пряча руки в карманах. Пальцами он нащупал пластинку с лекарствами и неосознанно сжал сильнее, отчего кончик блистера уколол подушечку пальцев. Это… немного успокаивало. Как шаткое напоминание о том, что Чимин не до конца погряз в своём воображаемом болоте. Канатный трос.              Спасительная дорога обратно к свету.              — Гораздо лучше, — в Чимине всё ещё проскальзывает та усталость, но взгляд более осознанный и не такой затуманенный. — Я принимаю таблетки, что Вы назначили. И… — он поколебался, ёрзая в кресле, — не могу сказать, что всё чудесно. Но, по крайней мере, давящие мысли не лезут в голову постоянно.              — Это не проходит за раз, Чимин, — с пониманием кивнул Сокджин, откидываясь на спинку стула. — Любая терапия — это длительный процесс. Но ты большой молодец, что пытаешься что-то сделать. Твой случай не типичный. Ты долго жил с этим и боролся сам, даже не подозревая, что твои перепады настроения — это не просто куча навалившихся факторов.              — Да, наверное, Вы правы, — вздохнул Чимин, поджимая губы. — Хотя, я не уверен, что когда-то это пройдёт полностью.              — Нельзя говорить заранее, — осторожно заметил психотерапевт. — И я не могу обещать тебе, что однажды ты проснёшься полностью здоровым. Но если ты будешь следить за своими эмоциональными перепадами, принимать препараты и не пускать всё на самотёк, то я могу гарантировать тебе, что мы сведём вероятность депрессивных эпизодов к минимуму. Я не говорю, что тебе прямо сейчас нужно что-то активно делать или пытаться отвлечься. Но, возможно, уже сейчас есть что-то, что тебя делает более счастливым?              Чимин задумался, отвлечённо смотря в окно. Он кивнул, негромко отвечая:              — Я часто переписываюсь с Чонгуком, — Сокджин ободряюще улыбнулся. Чонгуку нужно было поставить памятник за его добродетель. — Мне… мне страшно показаться навязчивым. Но он никогда не говорит отстать от него и не злится. Обычно мы просто скидываем друг другу любимые песни или смеёмся над какими-то интернет-мемами. Это так… здорово. Ну, знаете, понимать, что можешь кому-то кинуть шутку и этот кто-то вместе с тобой над ней посмеётся. До недавнего времени у меня не было даже такой возможности.              Сокджин знал, что у Чимина не было друзей. Друг из Японии, о котором тот вскользь упомянул, прекратил с ним общение. А про остальных Пак никогда не рассказывал. Как и своей семье. Семья Чимина была закрытой шкатулкой, к которой Сокджин пытался найти ключ, но пока безуспешно. Он знал, что они живут в Пусане, но Чимин всегда обходил эту тему стороной или начинал говорить сразу о чём-то другом.              — А ещё рисование, — продолжил Чимин, вытаскивая руки перед собой и сцепляя их в замок. — Я люблю рисовать. Даже вот на мастер-класс записался, — он гордо улыбнулся. — Он завтра.              — Это здорово слышать, Чимин. Рисование — отличная возможность отвлечься. Особенно, когда у тебя получается лучше, чем у трёхлетнего ребенка, хах, — Джин пожал плечами. — Сфотографируешь потом для меня, что у тебя получилось?              Это так важно, на самом деле.              Малейшая заинтересованность. Показать, что тебе не без разницы. И дело не в дурацком рисунке. Они оба это понимают. Чимин лишь кивнул, прижимая ноги ближе и утыкаясь в колени подбородком.              — У Вас… всё в порядке, Сокджин?              Он не спрашивал это как пациент. Скорее как человек, которому тоже бывает одиноко и который готов выслушать. Психотерапевт заметно погрустнел от этого вопроса. Во взгляде яркой вспышкой загорелась тоскливость, а затем она так же быстро погасла. Сокджин покачал головой:              — Ничего такого, что стоило бы внимания, если честно.              В конце концов, он здесь проводит терапию. И он должен слушать проблемы, а не рассказывать и нагружать своими. Чимин лишь улыбнулся.              — Ну, я двадцать четыре года думал, что мои проблемы не стоят внимания. А в итоге вот оно как вышло…              Не самая удачная попытка пошутить, если честно. Да и Чимину не было смешно. Боже, он прошёл круги ада, серьёзно. И никому не было дела до его проблем. Даже самому Чимину не было, пока в один день он не решил наглотаться таблеток.              — Просто… — рассеяно ответил Джин, вновь неосознанно погружаясь в то первоначальное состояние транса. Губы его приподнялись в нерешительной улыбке, а сам он вздохнул. — Просто поругался с одним человеком.              — С Вашим другом по переписке?              Джин едва удержался от ещё одного вздоха и грустного смешка. Да уж. Друг по переписке. Он уже не был уверен, что Намджун в этом статусе. Друзья по переписке не устраивают секстинг. И друзья по переписке не оказываются знакомы вечность. Он кинул короткий взгляд за окно, а затем вновь повернулся к Чимину:              — Можно и так сказать.              — Ну, Вы сами сказали, что любая терапия — это длительный процесс.              Сокджин кивнул. Чимин был как никогда прав. Это лишь вопрос времени, когда он проснётся здоровым.                            Больше всего в жизни Хосок ненавидел глупость и сбои в системе. Внутренний перфекционист всегда скулил и скрёбся наружу, когда что-то шло не по плану. Когда проводку коротило и весь механизм давал сбой. С треском и режущими глаза искрами. Он понимал, что нельзя предусмотреть всё. Что помехи будут всегда и что даже самая идеальная машина может сломаться.              И это бесило.              Раздражало до зуда под кожей и желания вгрызться кому-то в глотку. В такие дни Хосока лучше было не трогать. Он превращался в клубок, что состоял из струящегося по венам тока. И любой контакт с ним был равнозначен быстрой смерти.              — Что значит он не будет оперировать? — раздражённо спросил Чон, идя по коридору. — Эта операция была назначена ещё на прошлой неделе. Она должна состояться.              — Доктор Ким не стал объяснять, — пугливо протараторила медсестра, тушуясь под взглядом Хосока и едва поспевая за его быстрым шагом. — Он просто сказал, что не будет оперировать сегодня и всё.              Иногда Хосок был свято уверен в том, что всё хирургическое отделение держится только на его плечах. Господи, блять, Намджун. Медсестра же кусала губы и чувствовала себя явно не в своей тарелке. Поэтому Хосок постарался более спокойно ей ответить:              — Я с ним поговорю, — и когда та, кивнув, сбавила шаг, нарочно отставая, Хосок лишь пробубнил себе под нос: — Блядь, ни дня без выебонов.              Он иногда поражался Намджуну.              Они были знакомы едва ли не всю жизнь. Лучшие в своём деле. Если и был человек в больнице, которому Хосок доверял, как самому себе, — это Ким. Ким, мать его, Намджун, который впервые в жизни отказался проводить операцию. Хосок был твёрдо уверен, что Джун долбанулся головой обо что-то, раз заявил подобное.              Толкнув дверь в кабинет нейрохирурга, Хосок замер.              Ладно, возможно, его предположение было в чём-то правдивым. Намджун и правда выглядел… паршиво. Если прежде от Кима исходила аура бодрости, уверенности и того самого магнетизма, от которого все теряли голову, а Хосок вечно закатывал глаза, то сейчас он напоминал скорее свою блеклую имитацию. Намджун зевнул, откидываясь на спинке стула и усмехнулся:              — Ну да, как я не догадался, что нажалуются сначала не главному врачу, а тебе.              — Да, я пострашнее его буду, — хмуро отрезал Хосок, прикрывая за собой дверь и скрещивая руки на груди. — Ну и как это понимать? Что за бунт на корабле? Или Ким Намджуну не выдали его заслуженные миллионы и он решил отказаться от работы?              Хосок позволил себе немного иронии, но чувствовалось, что в любой момент он готов накинуться на Намджуна с кулаками и прямо за ухо потащить в операционную. Джун лишь молча отсалютовал терпению своего коллеги.              — Хоби, я в курсе про операцию, — он устало потёр переносицу. — Но я не смогу её сегодня провести. Это астроцитома. Удаление опухоли у десятилетнего мальчика. Хирург-онколог утром свалился с велосипеда. У него сотрясение.              — И что? — Хосок пока не до конца понимал. Он был уверен, что Намджун может и сам провести операцию.              — Всё, что связано с онкологией, я провожу с ним вместе, — устало пояснил Ким. — Я не могу провести эту операцию без онколога.              Хосок всё ещё ненавидел сбои. Он сжал зубы, а затем проглотив растущий комок злости, более спокойно спросил:              — Намджун, я знаю тебя не первый год. Ты можешь провести эту гребаную операцию с закрытыми глазами. Не дури. Тебе не нужна команда поддержки, чтобы сделать то, что ты всегда делаешь превосходно.              — Бессонница, — покачал головой Намджун, роясь в ящике и вытаскивая пластинку аспирина. Задумчиво он надавил на блистер, доставая таблетку и запивая её. — Моё главное правило — хорошо выспаться перед операцией. Я сегодня не спал всю ночь. Выгоняю интернов за зевки и сам буду засыпать на ходу? Хосок, это исключено.              Что ж, Чон был готов к тому, чтобы взорваться. Намджуну хватило меньше минуты, чтобы вновь начать злить. Хосок сделал шаг вперед и опёрся на стол руками:              — Намджун, посмотри на меня, — Ким поднял глаза, слегка наклоняя голову. — Ты, блять, лучший нейрохирург в этой больнице. Я понимаю твои переживания, но ты не провалишься. Если надо, я прямо сейчас вызову из другой больницы онколога тебе в качестве моральной помощи. Он подстрахует. Этот ребёнок и его родители рассчитывают на тебя.              — Я не считаю, что… — вяло начал Намджун.              — Ты не математик, блять, чтобы считать. Ты — врач, который, сука, должен лечить, — рявкнул Хосок.              Повисшая между ними тишина оглушала. Она разрывала барабанные перепонки и давила невидимым грузом на плечи. То самое невидимое противостояние, которое всегда между ними было. Лучшие на своём потоке. Конкуренты, которые решили идти рука об руку. Хосок уверен, что никто иной не смог бы повлиять на Намджуна так, как это сделал бы он сам. А потому он продолжил:              — Разбирайся я в нейрохирургии, я бы уже провел эту сраную операцию и получил все лавры себе. Но мозг — не моя парафия. И ничья больше в этой больнице, Намджун, — он тяжело вздохнул, угрожающе добавляя. — Блять, не беси меня с утра пораньше, а. Это работа моих интернов. Не забирай их хлеб.              Мгновение.              Ещё одно.              И Намджун тихо рассмеялся, позволив себе покачать головой и негромко заметить:              — Ты невыносимый, Хоби, ты в курсе? Я не удивлён, что твои интерны боятся тебя как огня. Я бы тоже боялся, если б моё каждое утро начиналось с такой промывки мозгов. Может, всё-таки стоит переманить их в нейрохирургию?              — Ага, размечтался, — фыркнул Хосок. — Губу обратно закатай.              Он уже хотел было уйти, но сказал:              — Давай, Джун. Бахнул кофе и показал всем мастер-класс. Я скажу в регистрационной, чтоб тебе прислали помощника. И только попробуй облажаться.              Намджун лишь слабо рассмеялся, салютуя Чону. Хосок порой невыносимый. Хосок уверен, что все в больнице ему уже заранее что-то должны и от него исходит та самая аура, от которой становится непроизвольно страшно. Но Намджун уверен: никто другой и правда бы не смог так быстро вправить ему мозги, как гребаный Чон Хосок.              Кардиохирург же, не успев покинуть кабинет Кима, чуть ли не врезался в стоящего Юнги. Тихо ругнувшись, он произнес:              — Блять, Мин, ты-то ещё тут как, — он тряхнул головой, закрывая за собой дверь и замирая, непонимающе уставившись на Юнги.              — Медсёстры уже извели вопросами, будет ли операция, — отрезал интерн, кидая хмурый взгляд на дверь позади. — Хотел узнать.              — И что, заделался секретным агентом? — приподнял бровь Хосок, начиная идти по коридору. — Идём, у тебя вообще-то свои пациенты ещё есть. Или ты доктору Киму решил на голову вылезти?              Чон усмехнулся, ловя мрачный взгляд Юнги, который молча пошёл следом. Юнги ему нравился. Минимум разговоров, ещё меньше — глупых вопросов и не менее глупых поступков. Он был реалистом. Адекватно оценивал любые шансы и риски, отчего Хосок не сомневался: спустя несколько лет из Юнги выйдет отличный хирург. Профессионал своего дела.              — Он проведёт операцию. Нужно просто сказать, чтобы выслали ещё одного врача из другого госпиталя, — сказал Хосок.              Юнги лишь молча кивнул. Только возле лифта он поинтересовался:              — Разве доктору Киму нужен ещё другой врач? — Что ж, не один Хосок так считает. Собственно, вся больница бы удивилась.              Юнги не осуждал или любопытствовал слишком сильно. Он просто спросил. И взгляд его не выражал абсолютно ничего. Равнодушно-стеклянный. Будто они говорили о какой-то погоде или утренней сводке новостей.              — Это… — Хосок задумался, подбирая слова. Лифт всё не ехал, а молчание становилось почему-то напряжённым. Чон почувствовал острую нужду забить диалог. Возможно, Юнги единственный смотрел на него… вот так. — Сложно.              — Ясно, — кивнул Мин.              Ясно.              И всё.              Это «ясно» острым лезвием ножа разрезало весь диалог так, что Хосок впервые за долгое время захотел говорить сам. Он понял, почему с Юнги хотелось делиться чем-то: в нём не было страха. Чонгук на него всегда смотрел с опаской и тщательно подбирал слова, путаясь и волнуясь. Тэхён… Тэхён — это отдельный случай. Запутанный.              Ким Тэхён был сложным человеком изначально.              Он олицетворял падение. Неосознанно оттолкнув от себя общество, он сам прыгнул в бездну и теперь насмешливо смотрел на всех. Если на словах Хосок и был для него авторитетом, то в глазах плавилось равнодушие. Его весь мир был вымощен из стеклянных стен, и Хосок знал, что ему лично доступа к ним нет.              А вот Юнги…              Юнги просто был. Он делал молча свою работу. Как идеальная машина, которая не могла дать сбой. А если и давала, то уж точно не концентрировалась на помехах. И это привлекало. Рас-по-ла-га-ло. С Юнги хотелось делиться чем-то, не как с подопечным, а как с тем, кто равный. Тот, кто смотрит прямо в глаза и тот, кто может дать трезвое суждение.              — У любого врача иногда перемыкает, — говорит неожиданно Хосок, когда двери лифта закрылись. Он смотрел прямо перед собой и видел в металлическом отражении Юнги, который тоже смотрел прямо. — Тупое чувство какого-то бессилия. Когда впадаешь в ступор и ни вперёд, ни назад. Мы же живые люди. Мы тоже можем ошибиться или проебаться. Но… Мы же сами подписываемся на такое. Так на кой хер давать заднюю.              — Вы сами ответили на свой вопрос, доктор Чон, — сухо ответил Юнги. Он медленно повернул голову, улыбаясь краешком губ. — Потому что мы живые люди. Человеческий фактор.              Хосок вздохнул.              Он ненавидел сбои в системе. И ненавидел, когда проводку коротило. Проблема лишь в том, что они — не система. Как бы сильно Хосок этого не хотел.              Лифт бесшумно открылся, и Юнги вышел первый, говоря:              — Хорошего дня, доктор Чон. Я помню. Пациент из двадцатой палаты.              Мин едва усмехнулся и свернул в другую сторону, не оборачиваясь. А Хосок так и не осознал, почему смотрел ему вслед, пока тот не скрылся в палате, прокручивая последние слова Юнги.                            Что Юнги знал точно — это то, что рисовать он не любит.              Даже не так. Он мог, конечно, на досуге почертить что-то в блокноте, но это было скорее от нечего делать, чем от большого желания. И когда Чонгук подарил ему сертификат на мастер-класс с фразой «Хён, это отличный способ выкинуть ненужные мысли из башки», Юнги лишь посмеялся.              Боже, да зачем ему вообще это?              Он никогда не обременял себя тягучими размышлениями так, как это делал Чонгук на постоянной основе. Следовательно, зачем ему было что-то выбрасывать? Но всё же…. Всё же Юнги с какой-то усталостью разглядывал вывеску арт-студии, держа в руке всё тот же сертификат. Денег жалко. Чонгук же старался, хотел ему подарок сделать. Как-то некрасиво будет просто так потратить впустую старания Гука.              Внутри пахло гуашью, древесиной и чем-то сладким. Юнги так и не понял, что это за запах, но он приятно щекотал нос. Девушка-администратор приветливо проводила его в общий зал, где уже стояло несколько мольбертов, возле которых сидело пару человек. И Юнги был уверен, что это последнее место, где он встретит Чимина.              Тот рассматривал белый холст слишком серьёзным взглядом, словно точно собирался проводить операцию. Мин уже хотел было развернуться, как Чимин поднял взгляд. Он удивлённо приподнял брови, а затем помахал, говоря:              — Ого, Юнги, и ты тут. Не ожидал увидеть.              Улыбка Чимина вызывала сумбурные чувства. Он казался приветливым и жизнерадостным, но Мин мог поспорить, что никто из присутствующих не мог догадаться, что за этой картинкой скрывается маска больного человека с неудачной попыткой самоубийства. Эта мысль заставила Юнги вздрогнуть и на мгновение задуматься: что если все люди в этом зале хранят подобный бэкграунд?              — Ну да. Чонгук подарил сертификат, поэтому решил его потратить, — пожал плечами Юнги, подходя ближе.              — Садись рядом, у меня не занято, — улыбнулся Чимин, убирая рюкзак с соседнего стула.              Юнги едва нахмурился. Складывалось ощущение, что Пак специально положил рюкзак рядом, чтобы никто не сел на это место. Мин замешкался, но всё же присел на стул, кидая быстрый взгляд на часы.              Мастер-класс должен был вот-вот начаться, и Юнги, если честно, надеялся на то, что Чимин будет занят рисованием и не станет отвлекаться. Да, они вместе благодаря Чонгуку все выпили в баре, но один раз ничего не решает. Неловкость между ними на трезвую стала ощущаться ещё более явно. И, блять, Чимина это, кажется, не смущало.              — Выглядишь уставшим, — произнёс Пак, раскладывая аккуратно кисточки в особом (и, наверное, удобном для себя) порядке.              — Конечно, я же после смены, — мрачно хмыкнул Юнги.              «Отработай ты столько тоже, вряд ли давил бы улыбку во все тридцать два», — мрачно подумал Мин. Он опустил глаза на свои руки, сцепляя большие пальцы и несильно покачиваясь вперед-назад в ожидании.              — Можно было прийти в другой день, когда у тебя не было бы смены, — заметил Чимин. — Это ведь… ну, что-то вроде занятия, приносящего удовольствие.              — Сертификат заканчивается, — коротко ответил Юнги.              Он не знал, как ещё нужно продемонстрировать своё нежелание общаться. Разве что… Можно было, конечно, отсесть к другому мольберту и прекратить этот диалог. Но тут перед глазами появилось лицо Чонгука, который начинал шарманку «Хён, подумай, что у него нет никого».              Иногда Юнги искренне ненавидел Чонгука. Как, например, сейчас.              — Неприятно, — кивнул Чимин, переводя взгляд на свой холст.              — Что неприятно?              Юнги тупо моргнул, теперь уже смотря на Пака. Тот лишь мягко улыбнулся.              — Неприятно, что сертификат заканчивается. Нужно было раньше использовать.              — Нужно было, — глухо ответил Юнги.              Градус неловкости лишь повышался. Мин пытался понять, какой у неё есть предел. Сколько ещё нужно выдержать этого, чтобы чан переполнился. Чимин, наверное, думал о том же, потому что неожиданно подал голос:              — Ты… не очень дружелюбный, да?              Он не говорил это как претензию. Скорее что-то вроде констатации факта. С щепоткой грусти в голосе. Юнги не ответил. Слова застряли в горле, а Чимин не стал настаивать на продолжении разговора, погружаясь в начавшийся урок. Темой этого занятия было нарисовать цветы. Мин вновь пожалел несколько раз, что пошёл, потому что, если честно, цветы — это последнее, что он хотел рисовать в принципе.              — Как вы все знаете, есть особый язык цветов, — с улыбкой сказала художница, которая вела занятие. — Цветами можно передать свои эмоции. То, что мы хотим сказать человеку. Или людям в целом. Иногда наше подсознание нам подсказывает, даже когда мы сами не понимаем этого до конца.              Юнги едва удержался от тяжелого вздоха. Вот поэтому он общался только с одним Сокджином: больше одного чокнутого в своей компании Мин бы просто не выдержал.              Он заметил, что Чимин тихо усмехнулся. И это… это тоже подействовало на нервы. Юнги ощущал себя не на своём месте.              — Я не… не дружелюбный, — неожиданно сказал он, осторожно рисуя контур мяты на своём холсте. — Я просто не привязываюсь к людям, которые с вероятность в девяносто девять процентов меня оставят.              Возможно, это было жёстко. И скорее всего Юнги не стоило этого говорить. В глазах Чимина он заметил боковым зрением тревогу вперемешку с пониманием того, как к нему, на самом деле, относился Юнги. И Мин не почувствовал из-за этого стыд.              Скорее облегчение.              По крайней мере, ему не нужно было играть в хорошего и дружелюбного человека. Даже если бы Чонгук этого не одобрил.              — Что ж, это разумно, — тихо ответил Чимин, не отвлекаясь от своей работы. Из-под его кисточки вырывались белые маки, и Юнги мог поклясться, что у этого парня настоящий талант. — Никто не хочет в итоге остаться в проигрыше, не так ли?              Юнги лишь кивнул.              Он бы не стал говорить Чимину, что не хотел его обидеть. Это скорее… самозащита. Когда отстаиваешь свою территорию и личное пространство от вторжения чужаков. Чимин всё ещё был чужак. Хоть Чонгук и старался навязать обратное, Пак — воплощение угрозы. И эта самая угроза сейчас медленно проникала под кожу. Вызывала слабое раздражение. Юнги просто не мог понять, почему они должны дружить.              — О, это очень хорошо, Чимин, — женщина вынырнула из ниоткуда, отчего Юнги вздрогнул и напряжённо стиснул зубы.              — А? — Чимин нежно улыбнулся, качая головой. — Мне не хватает практики. В последнее время я мало рисую, поэтому…              — И тем не менее, — она пристально разглядывала его картину, а затем кивнула. — Эти маки прелестны. На языке цветов они означают… утешение мечтами.              Юнги фыркнул.              По всей видимости он сделал это достаточно громко, потому что две пары глаз посмотрели на него. От этого захотелось застонать. Непроизвольно спрятаться и попросить отвернуться. Они смотрели на него пытливо, словно под микроскопом. И Мин едва сдержался, чтобы не буркнуть раздраженно «Что надо?». На бейджике было написано «Кан Юонг», и Юнги мог поклясться, что где-то уже видел её. И слышал это имя. Но память настойчиво блокировала любые воспоминания, не давая возможности понять что-либо.              Она с интересом посмотрела на холст Мина, а затем заметила:              — Мята. Символ недоверия.              Теперь уже фыркнул Чимин.              — Весьма проницательно, — хмыкнул Юнги, не поворачивая головы и осторожно выводя кисточкой лепестки. — Вы же художница. Или на полставки ещё изучаете, что означает каждый цветок?              Юонг неожиданно грустно улыбнулась и сказала:              — Когда моя дочка лежала в больнице, я часто читала всякую литературу, чтоб не засыпать. Забавно, что большинство моих знаний получены во время как раз-таки с того периода.              Юнги замер, настороженно переводя взгляд. Кан Юонг. Дочка в больнице. На секунду Мину показалось, что он сложил какой-то пазл. Только вот… какой?              — А что… — он прочистил горло, не боясь показаться нетактичным, — случилось с Вашей дочкой?              Женщина побледнела, но улыбка с её лица не исчезла. Как восковая маска, которая приклеилась и теперь служила своеобразной защитой. В глазах только промелькнул какой-то панический страх. Будто она непроизвольно за этот самый миг смогла перенестись в прошлое и пережить каждый момент, который был в нём.              — Пересадка сердца. Не дождались донора. Она… вдохновила меня начать рисовать и открыть эти курсы.              — Иногда рисование — лучшая возможность выговориться, — с пониманием подал голос Чимин, за что получил слабую улыбку.              Но вот Юнги… Юнги замер. Прямо с кисточкой, которую он занёс над холстом. Кан Юонг. Дочка с пересадкой сердца, которая не получила донора. Он пытливо выискивал в памяти эту фамилию, тупо смотря на полотно. Возможно ли…?              Он уставился на женщину, которая уже прошла к другим пришедшим.              — Ты будто призрака увидел, — негромко шепнул Чимин, переводя растерянный взгляд с Юонг на Юнги. — Всё в порядке?              Мин сглотнул.              — Да, — он выдохнул, качая головой. — Чонгук тебе никогда не рассказывал про пациентку, которая стала для него… гм, чем-то вроде переломного момента в его врачебной практике?              — Возможно… он когда-то упоминал про это, — Чимин нахмурился. — Девочка, которая умерла в новогоднюю ночь?              — Верно, — кивнул Мин, вздыхая и болезненно потирая виски. — Мне кажется, это её мать.              Чимин побледнел, вновь смотря на Кан, но уже совершенно другими глазами.              — И…?              — И ничего, — отрезал Мин, откладывая кисточку. Он смотрел на не дорисованную картину, устало зевая. — Возможно, это и не она. В любом случае, не имеет значения.              — Но на Чонгука это произвело большое влияние, — поджал губы Пак. — Может, стоит рассказать ему? Ты так не считаешь?              Юнги не был уверен, что должен. Это дело годичной давности. Конечно, он мог пойти к Чонгуку и выдать ему, но… А смысл? Девочка уже умерла. Разве не легче просто забыть и двигаться дальше?              — Он только недавно начал отходить от этого, — отрезал Мин. — Не стоит ворошить прошлое.              — Это решать Чонгуку.              Настойчивость и упрямство Чимина злили. Хотелось огреть его чем-то тяжелым и заставить заткнуться, если честно. Юнги мрачно посмотрел на него.              — И это НЕ решать ТЕБЕ, — он нарочно выделил эти слова, расчерчивая границу. Вновь защищая свою территорию от чужаков.              Чимин понял. В глазах вновь вспыхнула та самая печаль, что давила на жалость всем, кроме Юнги.              — Твоё дело, — Пак повернулся прямо к своему холсту, вновь беря кисточку. — Говорить или нет — выбор за тобой.              Больше Чимин не произнёс за вечер ни слова.              И эта давящая тишина лишь сильнее к удивлению Юнги действовала ему на нервы.                            Волнение внутри Чонгука росло с геометрической прогрессией, когда он медленно подходил к серебристому «Вольво» Тэхёна. Гук пытался взять себя в руки, но какое-то странное предвкушение неизвестности вперемешку с непонятным страхом скручивало в животе узлы.              — Ты что, Эдвард Каллен что ли? — негромко хихикает Чон, захлопывая за собой дверцу и пристёгиваясь.              — Эдвард Каллен? — в глазах Тэхёна проскользнуло секундное недоумение. — Тот вампир из девчачьего фильма?              Чонгук тихо засмеялся, качая головой.              — Ну, он водил тоже серебристый «Вольво», — негромко пояснил Чон, пока Тэ медленно выруливал со двора. — Не суть, забей.              Ким приподнял брови, цокая языком. На его губах появилась привычная усмешка.              — Интересные у тебя познания, Бэмби. Осуждаешь меня за детские сказки, а сам смотришь на досуге фильмы для тинейджеров. И… Не уверен, что из наших двух увлечений более постыдное.              Чонгук даже спорить не стал. Он, конечно, мог подорвать сейчас авторитет Юнги в глазах Кима и рассказать, что тот смотрел все части вместе с ним. Более того — ему было даже интересно, чем всё закончится. Но не стал. Иначе добавь Тэхён в свой арсенал новые шутки, хён бы точно запретил им общаться.              — Куда мы едем? — перевёл тему Чонгук, облизывая пересохшие губы и кидая взгляд на Тэхёна.              Ловя себя на мысли, что… никогда раньше не видел, как Тэхён ведёт машину. До этого они обходились либо пешими прогулками, либо такси. В голове возник вопрос, почему Ким отдаёт предпочтение метро, имея автомобиль под боком, но он решает отложить его до другого разговора.              Чонгуку кажется, что это незаконно.       Незаконно, что у него разом пересыхает в глотке, а во взгляде вспыхивает странный огонь.              Тэ ни много ни мало выглядит слишком шикарно. То, как он уверенно держит руль, как вклинивается в поток редких машин и лавирует по готовящемуся к вечеру городу. От этого пальцы на ногах непроизвольно поджимаются, а в голову лезут разом неприличные мысли. Пиздец. Сколько ещё таких неожиданных вещей Чонгук для себя раскроет за время проведенное с ним? Со скольких ещё он словит конкретный фетиш и поймёт, что точно (блядь полностью) пропал. Тэхён одёргивает плечами, лениво ведя одной рукой:              — Есть одно место. Я думал устроить что-то вроде пикника, если ты не возражаешь. Даже плед и сэндвичи взял.              Только сейчас Чонгук замечает на заднем сиденье небольшую корзинку. Что ж, это тоже было неожиданно. Он сглатывает, кивая. И Ким, наверное, замечает его вязкий потемневший взгляд, потому что на его губах появляется вновь эта паскудная улыбка, от которой по телу мурашки.              — Ты слишком напряжён, Бэмби. Что, нравлюсь?              Очень.              Чонгук едва хмурится, а затем улыбается. Ким Тэхён не мог не знать, как на него смотрят люди. С каким восторгом в глазах его провожают в коридорах медсёстры, и как некоторые пациентки ловят сердечные приступы просто от одного его серьёзного вида, когда Тэ заполнял карты или сверялся с диагнозами. В нём было что-то такое магнетическое, отчего непроизвольно становилось во рту сухо, а всё тело бросало то в жар, то в озноб.              — Твой язык буквально дважды был в моём рту, — ухмыльнулся Чонгук. — Если бы ты мне не нравился, меня бы здесь не было.              Тэхён негромко рассмеялся.              — Резонно, — он вновь посмотрел на него и…              Чонгук уверен, что всё это время был безбожно слеп. Как он вообще мог не замечать весь год существование Тэхёна? В каком вакууме Гук находился, если прозрел только сейчас.              — Поэтому не стоит спрашивать что-то очевидное.              Чонгук съехал немного в кресле, садясь удобнее. Тэхён всё ещё был для него загадкой. Чем-то, что не поддавалось объяснению. Он был, но Гук на пальцах одной руки мог пересчитать все факты, которые знает о Тэ. И ему хотелось до неприличия сильно узнать всё.              — Почему ты переехал? До интернатуры здесь ты ведь не жил в Корее?              Он уловил, что Тэхён едва заметно напрягся. На его губах всё ещё была улыбка, но она теперь показалась застывшей. Ким вздохнул:              — Да, я был в Америке раньше. Это… хм, даже не знаю. Так сложилось. Мне предложили вернуться, и я согласился. Не очень люблю Штаты. Я не слишком дружелюбный для тех людей.              В это Чонгук охотно мог поверить. Если за всё время все интерны так или иначе между собой передружились, то Тэхён всегда оставался в стороне. Он не казался обделённым или несчастным. Напротив, Чонгук был уверен, что любое общение вызывало в нём слабую тоску и желание поскорее избавиться от собеседника. Что шло в противовес с тем, как легко он нашёл общий язык с Чимином тогда в кафе и как просто он смог расположить к себе Чонгука за пару беглых разговоров.              — Ну, видимо, в стране жвачек, — Тэ подавил слабый смешок, — ты произвёл фурор, раз Хосок без вопросов взял тебя под своё крыло прямо в середине программы. Я слышал, что он часто отказывался от новых интернов. Поэтому…              Тэхён лишь хмыкнул.              — В жизни всякое случается, Бэмби. Скажем так… Мне просто повезло.              Чонгук ощутил, что Тэхён не хочет продолжать эту тему. И… Ладно, да, Гука это немного смутило. Потому что он бы наоборот гордился своими достижениями. Тогда как Тэхён всячески старался их нивелировать.              — Образ скромника плохо с тобой вяжется.              — Ох, Чонгук, — Тэ улыбнулся, обнажая ряд белых зубов, — образ скромника — это определённо не то, что ты должен вспоминать, когда думаешь обо мне.              Чонгук сглотнул, чувствуя образовывающийся в горле комок. Он камнем упал вниз и растёкся липкой патокой в районе живота, оседая на самое дно. Вызывая новый приступ мурашек от этого голоса. Ему неожиданно захотелось на практике убедиться в том, что Тэхён — далеко не скромник. И Тэхён это почувствовал, потому что рефлекторно толкнул язык за щеку и подмигнув, вновь обратил всё своё внимание на дорогу.              — Тебе определённо нужно прекращать так делать, — глухо отозвался Гук.              — Что? Смущать тебя? — Тэ отрицательно мотнул головой. — Даже не мечтай. У тебя взгляд, Бэмби, после моих слов всегда такой, что умереть можно. Поэтому не надейся.              Возможно, это было именно то, что хотел услышать Чонгук.              Вновь ощутить смущение, которое аккуратно вплеталось в тягучее и напряжённое возбуждение от одних лишь мыслей. Тэхён игрался. Но это настолько привлекало, что Чонгук просто был не в силах прекратить эту игру.              Машина мягко остановилась у обочины, и Ким торжественно произнёс:              — Приехали, — он вытащил ключ зажигания, добавляя: — Прежде, чем мы пойдём, давай договоримся.              — Начинаешь с условий? — глаза Гука хитро блеснули. — Я должен был догадаться, что ты попробуешь провернуть что-то подобное.              — Я не люблю командовать, но с тобой по-другому никак, — Тэ хищно улыбнулся, наклоняясь ближе.              Чонгук смотрел ему прямо в глаза, не решаясь отвести взгляд. От Кима вновь пахло гелем и… марципанами. Никакой больницы и никакой усталости. Гук слишком громко сглотнул, не шевелясь. Ощущая, что Ким снова так близко, что всё тело становится ватным. Температура в машине резко стала горячее, а дыхание Тэхёна опалило его губы. Почти прикоснулся. Почти.              Чонгук уже приготовился непроизвольно к мягкой тяжести чужих губ на своих. Сейчас он не пытался справиться с приступом панической атаки и не был пьян. И ему чертовски сильно захотелось попробовать Тэхёна трезвым. Убедиться, что всё произошедшее не было сном. Вновь почувствовать, как кровь в теле становится электрическим током, а сердце бешеной птицей стучит в груди, норовя выскочить.              — И… — он тихо выдохнул, — какое же условие?              Рука Тэхёна скользнула за Чонгука, пока второй Ким упирался на кресло, отчего он практически навис над младшим. Внимательно изучал его лицо с игривой ухмылкой. Его взгляд — пытливый и внимательный — не упускал ни одной детали. И это будоражило сознание. Потому что Чонгук видел, что Тэхёну нравится. Он видел тот самый неподдельный интерес, которым был наполнен сам.              — Условие, Бэмби, — он наклонился ближе, сокращая расстояние между ними. Его сухие потрескавшиеся губы касались губ Чонгука, но не целовали. Создавали лишь то назойливое и раздражающее трение. Чонгук всё ещё не решался податься вперед, но сам едва улыбался. Принимая правила игры. — Выкинь из головы всё то, что в тебе накопила больница, и просто расслабься. Забудь обо всём и… смотри только на меня. А не сквозь. Ладно?              Чонгук громко всхлипнул, вспоминая как дышать, когда щёлкнул ремень, освобождая его от захвата, а Тэхён отстранился.              — И ты хочешь, чтобы я перестал тебя смущать? Да никогда в жизни, — Ким толкнул дверцу машины, выходя на улицу.              Гук лишь шумно выдохнул, едва сдерживаясь, чтобы не покрыть Тэхёна всевозможными ругательствами. Внутри всё трепетало и дрожало, и Чонгук мог поклясться, что аромат Кима прочно застрял в носу, создавая его присутствие в паре миллиметров. Он вышел следом, хмуро замечая:              — Кажется, я слишком демократично к тебе отношусь.              Тэхён рассмеялся, доставая корзину с заднего сиденья и протягивая Чонгуку плед со словами:              — Не дуйся, Бэмби. Как там говорится? Дорогу осилит идущий?              Чонгук не был уверен, что это лучшее сравнение к тому, что было между ними, но лишь цокнул языком, беря послушно плед. Он всё ещё немного обижался на Тэхёна за его выходку в машине, но практически позабыл обо всём, когда они зашли на территорию небольшого парка, что переходил в лес.              — Не рановато ли для цветения сакуры? — усмехнулся Гук.              — Сакура? — Тэ приподнял брови. — Нет, при всём моём уважении, но никакой сакуры, Бэмби.              Гук лишь недоуменно приподнял брови. Он всегда думал, что сакура — это… романтично? Как вы сидите посреди цветущих деревьев, лепестки падают на плечи, цепляются в волосах и похожи на мягкий снег, от которого ловишь какое-то неизведанное вдохновение.              — Не спорю. Опадающие лепестки — это очень красиво и всё такое, но десять человек на метр квадратный не способствуют романтической атмосфере. Это, конечно, с условием того, что ты выбьешь себе хорошее местечко в центре, а не будешь стоять где-то на периферии.              — Поэтому ты отказался идти на такой пикник в прошлом году? — спросил Гук, поворачивая голову к Тэхёну.              Тот лишь цокнул языком.              — Не я один, если не ошибаюсь.              — Хосок сказал, что лучше сдохнет, чем свой выходной потратит на людей, которых видит практически двадцать четыре на семь. А Намджуну запретил туда идти Джин-хён. Он сказал, что подобные мероприятия проводятся для того, чтобы люди поделились своими историями из жизни, а не слушали одну единственную басню про то, какой доктор Ким неповторимый.              — Оу. Довольно обидно, — заметил Тэ.              Гук тоже счёл это не самым вежливым отказом. В конце концов, Сокджин всегда мог сказать, что дату пикника перенесли или вообще отменили. Но нет, он нарочно выставлял множество историй в Инстаграм и всем видом давал понять, как они отлично проводят время в такой компании. Иногда Чонгук совершенно не понимал, как Намджун вообще может терпеть психотерапевта.               Они свернули с дорожки, что вела к ряду сакур, которые ещё не расцвели и прошли чуть дальше. Чонгук был раньше в этом парке, но на эту аллею никогда не забредал, отчего с любопытством поинтересовался:              — Разве там не тупик?              — Не совсем, — отрицательно покачал головой Тэхён. — Просто люди почему-то игнорируют эту дорожку.              Они идут еще минут пять, прежде, чем выходят к небольшому озеру. Чонгук удивлён, что и правда раньше не придавал этому места особого значения. Тэхён лишь проходит уверенно дальше, спускаясь ближе к воде и говоря:              — Сюда, — он подманивает Чонгука рукой, подбираясь ближе к дереву.              Чонгук послушно расстилает подстилку на указанном месте, а потом недолго думая, присаживается и хлопает рядом, чтобы Тэхён последовал его примеру.              — Здесь красиво, — отрешённо говорит Гук, когда Ким устраивается рядом.              — Вечером ещё лучше, — Тэхён согнул ногу в колене, обхватывая её руками и упираясь подбородком. — Фонари на деревьях. Всё дело в них. Но из-за того, что само место чуть дальше от главной дорожки, никто не видит их блики и поэтому не сворачивает сюда.              — Наверное, тот, кто установил эти фонарики, — предполагает Чонгук, — просто не хотел, чтобы сюда приходили. Ну… Знаешь, что-то вроде особенного места, которое не для всей толпы.              — Да, скорее всего, — кивнул Тэ. — Мне нравится смотреть на ивы.              — Ивы?              Только сейчас Чонгук обратил внимание на то, что по всей линии вокруг озера расположены ивы. Их длинные ветки касались воды и при малейшем дуновении ветра едва колыхались, создавая небольшие круги.              — Мне ивы больше, чем сакуры нравятся.              Чонгуку показалось, что он только что узнал что-то очень личное. В глазах Тэхёна не было привычной насмешки и иронии. Он не хотел пошутить. Казалось, что он… исповедуется. Признаётся в чём-то сокровенном и безумно интимном. И Чон отчаянно постарался зацепиться за этот призрачный смысл. Понять, что Тэхён имеет в виду.              Он хотел неуверенно спросить, что Ким имеет в виду, но тот опередил его.              — Мне нравятся вещи, в которых сам ищешь смысл. Додумываешь их историю, — он заметил непонимание во взгляде и улыбнулся. — Ты знаешь, что ивы называют плачущим деревом?              Чонгук поджал губы, тоже садясь удобнее и медленно кивнул, разглядывая длинные ветви над ними.              — Да. Но я, если честно, не особо улавливаю то, что ты хочешь донести.              — Знаешь, почему они плачут?              Чонгук задумался. Он почесал затылок, медленно подбирая слова и предполагая:              — Возможно, есть какая-то легенда. Но с научной точки зрения это явление называется, если не ошибаюсь, гуттация.              — Да, правильно, — кивнул Тэхён с довольной ухмылкой. — Когда растение скапливает влагу и избавляется от неё, чтобы не сгнить. Это разумное объяснение подобного процесса. И вполне логично, не так ли? Вопрос, почему ива плачет, можно сказать, что решён. Но… — Тэхён вскинул голову на мгновение, рассматривая как ветки бесшумно покачиваются над ними. — О чём они могут плакать?              Чонгук непонимающе моргнул. Он уставился на те же самые ветки, которые разглядывал Тэхён, но мог поклясться, что ничего в них не видит. Чонгук почувствовал себя глупым. Как когда он пришёл вместе с Сокджином на выставку современного искусства и долго рассматривал выставленные на полу в ряд человеческие зубы. Он пытался понять концепт, который хотел донести автор, но так и не смог. Тогда как Сокджин то и дело шептал над ухом, что это — самая гениальная вещь, которую он когда-либо видел.              — Забей, Гук, эта туфта, которую только психи вроде Джина понимают, — утешил его позже Юнги. — Искусство должно быть понятным, а не вызывать ощущение того, что ты полнейший кретин.              Но сейчас Чонгук не был уверен, что в словах Тэхёна не было смысла. Нет, смысл был. И его было слишком много. Потому что Гук никогда не задумывался о том, что деревья могут о чём-то плакать. Это казалось чем-то поверхностным, лежащим прямо перед носом, но одновременно с этим совершенно недоступным.              — Возможно, о неудачной любви, — поджал губы Чонгук.              Тэхён мягко улыбнулся, вновь смотря на Чона. Он кивнул, соглашаясь:              — Возможно.              Видно было, что Тэ не согласен. Поэтому Чонгук поспешил спросить:              — Хорошо. Тогда… Ты как думаешь? О чём же?              Тэхён вздохнул. Он прикусил нижнюю губу, а затем одёрнул плечами:              — Не знаю, Чонгук. Я думаю об этом очень часто, но всё никак не могу найти ответ, который меня бы удовлетворил. Но несчастная любовь… Не кажется ли тебе это чем-то слишком простым? — он вздохнул тихо. — Её слишком возносят в абсолют. В жизни есть что-то важнее, чем просто отношения, которые не сложились. Нам ли с тобой не знать.              И Чонгук был с ним согласен.              Они с Тэхёном прошли настоящую эмоциональную мясорубку в больнице. На их руках умирали дети, которые не дожидались попросту своей очереди на донора. Они переживали операции, которые шли под откос и после которых им нужно было сказать родственникам, что случилось непоправимое. Боже, Чонгук до сих пор, кажется, помнил лицо женщины, которой он сказал, что не вышло предотвратить выкидыш после автокатастрофы.              О том, с чем они сталкивались ежедневно, никто не говорил.              Люди просто погружались в рассуждения по тысячному кругу о грустной депрессивной влюблённости. Они плакали о людях, которые всего лишь собирали вещи и уходили из квартиры, переезжая в другую страну. Если не в другую часть города.              Теперь его предположение показалось ему мелочным.              — Я подумаю об этом, — пообещал негромко Чонгук. — Подумаю, о чём они могут плакать.              И во взгляде Тэхёна проскользнуло удивление с благодарностью. За то, что Чонгук попытался понять.              Неожиданно Тэхён пододвинулся ближе и всё же поцеловал его. Очень медленно и как-то неправильно трогательно. На его губах не было вкуса алкоголя. И в ушах не шумела громкая музыка бара вперемешку с диким смехом за дверью. Было тихо. Чонгук лишь мягко коснулся чужой щеки, углубляя поцелуй. Растворяясь в нём. Прикусывая чужие губы, но без агрессии и воспламеняющей всё на свете страсти.              Скорее попытка понять друг друга. Как два однозарядных магнита, которые отталкиваются каждый раз, когда их пытаются соединить. Обычная физика, в этом нет ничего грустного или неправильного. И всё равно. Когда Чонгук целует Тэхёна, отстраняется на мгновение, чтобы вдохнуть воздух, а затем вновь поцеловать, он чувствует.              Попытка преодолеть однополярную силу. Простое человеческое желание прикоснуться друг к другу.       Кончиками пальцев.              В моменте, где есть только они одни. И тихий шелест ивовых ветвей над их головами.