New Milky Life for Bad Puppy

POV Шашлык

      Я остался совсем один во всем мире. Отца больше нет, своего Олежку я тоже никогда не увижу. Они делают мне больно каждый день, но эта боль — мелочь по сравнению с той, которую я согласился бы испытать в обмен на выход отсюда. Каждая моя мысль возвращается к моему хозяину, и сердце рвется на куски. У меня больше нет сил рвать смирительные рубашки, нет больше сил драться с санитарами…       Их препараты везде — в одежде, в пище, в воде, даже в их телах, запахах и душах. Эти лекарства не могут успокоить меня, они лишь лишают сил и выматывают, но сердце все равно бьется с огромной чистотой. Я не знаю, сколько времени нахожусь здесь — может, день, а может, год: солнца никогда не бывает видно. Даже кусочек неба редко удается увидеть — оно затянуто облаками пепла, на вкус напоминающего мои слезы. Они стали горькими, как и сперма, капельку которой мне все-таки удалось из себя выдавить, несмотря на препараты, которые мне здесь дают. Она была дико горькой, всю полость рта стянуло в узел, как только я ее попробовал. Я попытался запить ее водой, но и та оказалась горькой.       Еда здесь тоже отдает пеплом. Я пробовал квашеную капусту с уксусом, когда у меня еще были силы выкрасть его на кухне, но я не ощущал никакого вкуса, кроме страшной горечи. Этой горечью отдавалась в моем разуме и память об Олеже. Я решил, что буду сильным, что я буду помнить его всегда. Пусть моя память держит меня на этом свете! Пусть хоть что-то радостное остается в жизни, ставшей такой горькой на вкус! Я сохраню эти воспоминания, чего бы мне это не стоило. И если это будет последней радостью в моей жизни, то я найду в себе силы смириться. Порой, память становится единственной доступной человеку ценностью…       Но и ее у меня хотят украсть! Они хотят, чтобы я забыл Олежу! А я не забуду его никогда! Я ведь люблю его. И никто из них не сможет отравить мою любовь к моему Олеже! Моему ласковому хозяину, ради которого я пойду на все, что угодно! Впрочем, ему это сейчас вряд ли нужно: его отец — могущественный человек, ему не составит труда отмазать сына от многих правонарушений. А Олежик всего лишь ударил эту суку, Звездочкина! Какая ирония. Я так изменился, общаясь с моим хозяином, но мои чувства к гандону остались прежними! Он угрожал мне, а Олежа меня защищал! Тогда я был оттрахан моим омегой и даже не мог думать о чем-то конкретном. Но ведь мой хозяин вступился за меня, рискнув всем! Он искренне любит меня!        — Нет, не любит, — сказал Звездочкин, ухмыляясь мне с подоконника. — Он уже забыл о тебе. Все о тебе забыли.       Я не мог поверить своим глазам — Антон был взрослым мужчиной, его виски даже украшала седина.        — Пиздишь, — процедил я сквозь зубы, поняв, что это не седина, а пепел. — Убирайся. Не хочу тебя видеть!        — Как там мое клеймо? — альфа сладко улыбнулся, приближаясь. От него веяло огромной силой. Я же заметно ослабел. Впрочем, я уступал ему и в лучшее время. — Хотя, сейчас уже не важно…       Он остановился, цепочка грязных следов на мраморном полу оборвалась. Я понял вдргу, что лежу в позе эмбриона на своей койке, словно маленький, беззащитный омежка.        — Уходи… — только и смог вымолвить я дрожащими губами.       Его тень упала на меня, когда Антон подошел ближе и склонился над койкой. Свет лампы прятал его лицо в черноте.        — То же самое мой отец сказал твоему, ты знал? У него была своя маленькая фирма, когда он был еще жив… Мы делали и продавали шариковые ручки. Потом нас заметил Сергей Побрацкий, и ему наша простая работа не понравилась. Чем он там занимался?       Я еще сильнее вжался в кровать, пытаясь спрятаться от его глаз. Страх лизал внутренности, я никак не мог его перебороть.        — Не имеет значения, впрочем. Кажется, тем же — ручками? В общем, бизнес, забавно, да? Сука, я так долго ждал этого момента… Ты ничего не понимаешь, я сейчас объясню… Моего отца убили, заставив выпить несколько литров пасты. Не знаю, сделали ли это твой отец лично или ему помог один из его псов, но факт остается фактом — Сергей Побрацкий убил моего отца. Тогда я был мал и плохо понимал, что происходит, но у меня была одна зацепка. Ты знаешь, ведь твой папа уничтожил всю нашу продукцию, а над телом моего отца поглумился — набил желудок ручками и после смерти вырезал весь орган. Они остались только у него, эти ручки… И у меня — одна. Как же занятно было обнаружить их у тебя. сученыш…       Я ничего не соображал. Мысли плохо поддавались порядку, страх мешал им выстроиться в единую линию. Что он несет? О каких ручках идет речь? Неужели о тех, с которых все и началось? Столько проблем из-за ебаной ручки.        — Ты убил моего отца, — наконец нашел в себе силы ответить я.        — Да, — легко согласился Звездочкин. — Я и тебя хотел убить, зай. Но, решил просто пометить… Жаль, кончено, что мне не удалось так же поглумится над твоим папкой, как он поиздевался над моим, но все же… Думаешь, стоит тебя убивать?        — ДА! — горячо воскликнул я, резко вскочив с кровати и впившись ему в горло. — Убей меня! Убей меня! Убей меня, сука! Повесь! Что угодно! Я ненавижу эту ебаную жизнь! Она нихуя не стоит без Олежи, понимаешь ты это, гондон?! Ебал я твоего отца в рот!       Не знаю, откуда у меня взялось столько сил. Я просто делал то, что должен был делать. Он пришел поиграть с моими чувствами. Он должен сдохнуть. Какая-то венка лопнула под моим зубом, и горячая кровь хлынула на язык.        — Пидорас… — прохрипел Антон и заехал мне коленом по животу, мгновенно высвободив его содержимое.       Его кровь текла мне прямо на глаза, я смотрел, как он умирает, царапая стены психушки. Сегодня на дежурстве никого не было, поэтому помощь не подоспела вовремя. Он оказался слаб. Он умер, когда я решил облегчить его часть, сделав еще несколько укусов. Альфа метит альфу — мы могли бы косить под парочку геев… Я даже посмеялся над этой мыслью.       Кровь текла и с моих губ. От дикой рези в животе наворачивались едва сдерживаемые слезы. Неужели я пойду вслед за Антоном, даже не повидавшись с Олежей?.. Нет, этого никак нельзя допустить…       Пошло все нахуй. Я буду жить ради него.