Летучая мышь

На самом деле, все началось с того, что я хотел написать письмо. Это было мое давнее желание, но я не знал, как приступить. Все формальности, связанные с приветствием, датой, подписью и – о, тоска! – вопросами о погоде, службе и потомстве мне были знакомы, но что-то останавливало. «Здравствуй! Пишет тебе знакомый вихрастый некто, заблудившийся в…» В детстве мы с матерью писали письма бабушке и дедушке, жившим за городом. Точнее, писала она, выводя округлые буквы чернилами, а я рисовал на полях домики и ураганы. Ураганы изображать было проще всего, я увлекался, и порой они уносили некоторые буквы, слова и предложения с собой, в страну потерянного смысла. «Здравствуй, добрый друг. Быть может, ты не примешь всерьез…» Когда бабушка и дедушка умерли, я перешел на неслышимый и невидимый ни для кого, кроме призраков, язык: иногда мысленно обращался к ним, аккуратно трогая тонкую паутинку, которая протянулась от меня к их душам. Мне казалось, что если я перестану эту нить проверять, то они сорвутся в бездну неба и я больше никогда не смогу связаться с ними. Бабушка и дедушка отвечали: от сквозняка распахивалось окно, надувались паруса штор, порой слышалось шарканье в прихожей, а в щель под дверью проникал отблеск теплого света. «Ну привет, старик! Как там твое ничего?» Чем старше я становился, тем реже проверял нить и тем реже они отвечали… Иногда, впрочем, я просыпался оттого, что кто-то наигрывает на старом хрипящем рояле сонату, которую любила вечерами слушать бабушка. Просыпался, слышал, как расправляет легкие крылья мелодия, готовясь взлететь, и засыпал, счастливый и успокоенный. Теперь, когда мне нужно было найти способ высказаться, я приходил к пути создания письма (устное высказывание в моей ситуации было невозможно), но выяснялось, что текст я могу только разрушать. <s>«Не прощай».</s> Несколько листов, перечеркнутых крест-накрест, а затем тщательно размельченных, я уже однажды отправлял в полет из окна, но у меня все равно оставалась надежда на то, что я найду рассыпавшиеся во тьме бусины слов. Этой ночью слепой глаз луны просвечивал насквозь все предметы в комнате, и я под ее взглядом чувствовал себя отлитым из стекла. Прозрачность была неуютной, мысли нельзя было спрятать. Нужно излить их на бумагу, чтобы больше не скрываться. Чистый лист и перо нашлись без труда (хотя стеклянные пальцы не желали сгибаться, когда я перебирал предметы в ящике стола), но куда-то исчезли чернила. Я хотел проникнуть в кабинет отца, чтобы позаимствовать его чернильницу, и уже начал медленно открывать дверь, боясь скрипом разбудить спящих в соседней комнате родителей, но увидел в углу под потолком небольшое пятно. Оно сильно выделялось на фоне белой стены. Раньше его определенно там не было. Я протянул руку, чтобы потрогать пятно, но оно беззвучно заплакало. По стене побежала тонкая темно-синяя змейка, а за ней – ее сестры, змейки потоньше и помедленнее. Они ловко поползли по полу и коснулись моих обнаженных ног, что-то нашептывая. У них были человеческие глаза: внимательные, блестящие. Меня пронзила сотня змеиных жал, я забился, захрипел в агонии, от которой перед глазами стояли одни ослепительные всполохи, и проснулся. - Сынок, сынок, все хорошо, это просто сон, - встревоженная мать сидела на краю кровати и пыталась разбудить меня. Слепого глаза за окном не было. Он закатился, сменившись огнисто-алым. - Который час? – прохрипел я, все еще ощущая прикосновение холодной змеиной чешуи на ступнях. Всего лишь мука невыразимого. - Уже почти шесть, - мать поднялась и, подойдя к окну, распахнула его. Утренний воздух, напоенный слезами росы и дыханием ночных цветов, остудил горящую кожу лица. – Зачем тебе вдруг понадобились чернила? Кошмар про учебу? Наверное, я выкрикивал что-то про чернила или перо, пока спал. - Что? Ах да… Да, видел, что никак не мог написать сочинение на экзамене. Я хотел подняться с кровати, но остановился на полпути, придерживая соскальзывающее одеяло. От матери не укрался мой порыв и она, поспешно отведя глаза, сказала: - Что ж… Приходи завтракать, как будешь готов. *** - Вот здесь, - указал Виктор на темное окно на третьем этаже покосившегося дома. Я, прищурившись, взглянул наверх. В соседних стеклах отблескивали огни уходящего дня. Это же окно зияло, словно провал. - Это окно Агаты, - друг понизил голос. – Лучшей проститутки в городе. Зайти туда мы так и не решились.