Когда наступит «когда-нибудь»

Когда Катамаранов засыпал, он всегда думал, что Зина засыпает как-то отдельно. Они давно жили вместе, и, если бы у Катамаранова не было хорошей памяти, он бы думал, что это «давно» на самом деле — «вечно». Зина давно отворачивалась от Катамаранова к стене, давно не желала ему спокойной ночи, давно была им недовольна. Он пил. Пил, как все мужчины. Как все мужчины, пропадал по гаражам и чужим неубранным квартирам. В своей же квартире он не пропадал: она была убрана, потому что в ней была Зина. Иногда Игорь долго не мог уснуть и говорил: «Зин, а Зин?» А она отвечала что-то по типу: «Ну чего тебе?» — и добавляла в конце какое-нибудь обидное обращение. А Игорь закидывал руки за голову, с улыбкой вздыхал и говорил: «А помнишь…». И тогда Катамаранов вспоминал. Вспоминал, как познакомился с Зинкой в школе, как спас ее от «Железных рукавов», как они сыграли свадьбу (и особенно вспоминал неудачные свадебные фотографии и смеялся над ними), как Зина просила его открыть банку с зелёными помидорами и как они в первый раз поцеловались. А Зина в это время засыпала, смешно хмуря нос и недовольно перекладывая из-под подушки под голову и потом обратно затёкшие руки. И Катамаранов тоже потом засыпал, слегка проткрыв рот и не думая ни о чем. Однажды утром Игорь проснулся раньше обычного, пока Зина ещё спала. Он давно не просыпался раньше нее — наверное, никогда. Он посмотрел на Зину, на комнату, на прозрачные, как пальцы умирающего, занавески и вдруг понял. Понял, что он не любит ни Зину, ни комнату, ни занавески, которые его жена подбирала с особым желанием сделать спальню похожей на лёгкий и воздушный сказочный замок. Тогда Катамаранов пошевелил пальцами ног, откинул одеяло, подумал: «Ну… дела-а-а…» — и встал с кровати. Он прошёлся по квартире, остановился у зеркала в ванной, но, не вытерпев своего отражения, быстро надел помятые джинсы, брошенные на стул в прихожей, и вышел на улицу. Он пропал на несколько дней (он давно так делал), и Зина, приучившая себя быть ко всему безразличной, о нем не волновалась. Но что-то теплилось в душе Зины, что-то искренне-человеческое — настолько искреннее, что доходящее до коварства. И, пока Катамаранов был в очередном запое, она решилась. Когда Серега пришел в подвал в поисках Катамаранова, Игорь лежал среди груды побитого стекла, переливавшегося под лампой, — как на редкой весенней траве — и похрапывал от глубокого, тяжёлого сна. — Игорь? — Серега толкнул друга в плечо, аккуратно и заботливо положив ему ладонь на холодную кожу. Игорь резко вскочил, но, успокоившись от вида Сереги, сел обратно на пол. — Игорь, там твою Зину, — начал Серега, — в трубу засосало. Катамаранов несколько секунд оставался неподвижным: при имени своей жены он начал представлять в голове образ Зины — сначала в строгой юбке, потом — в фартуке, испачканном мукой и вареньем, потом — в дешевеньком свадебном платье, потом… «Как это, в трубу?», — вдруг подумал он, — «В трубу-у-у?!» И Катамаранов подпрыгнул на месте и понесся из подвала на свет. «Зина! Зина!» — думал он и оглядывался по сторонам, оббегая дома и ища эту злосчастную трубу. «Зиночка», — жалостно шептал он, а его рот наполнялся кислотой, и это отдавало болью в щеки и скулы. — Серега! — закричал он, врезавшись в мужчину, и затряс его изо всех сил грязными руками, — Серега, где труба? Друг отвел Игоря к трубе, где должна была быть Зинка. «Зиночка-а-а», — Катамаранов упал на колени рядом с трубой, прямо на сырую, после дождя, землю, — «Я же всегда помогал ей… Я же всегда о ней так заботился… Зина, Зиночка». И он стал стучать по трубе руками, по всей длине, бегая от начала к концу и от конца к началу. Он просил принести еды и воды, вызвать милицию, вызвать слесаря — он предлагал идеи, не успев их обдумать, и только бегал от человека к человеку, кидаясь им на шеи с обезумевшими глазами. Он плакал навзрыд. Но не как ребенок, не как пьяный мужчина, выживший окончательно из ума, а как человек, лишенный самого близкого и теперь навсегда обречённый. К вечеру, так и не вытащив Зину, все начали расходиться. Катамаранов не пытался их остановить: он сидел на земле, прислонившись к леденящему железу и поглаживал одной рукой трубу. За ночь он так и не сомкнул глаз. Иногда он вставал, начинал снова бегать вдоль трубы и звать Зину, иногда — успокаивался и садился обратно. Он не понял, что наступило утро, что вернулись рабочие; он продолжал делать все, как и раньше. Неделями он не ходил домой, редко на несколько минут засыпал, облокотившись о трубу, а, проснувшись, стучал по ней — день за днём. Каждый раз он все сильнее надеялся на отклик Зины. Но Зина молчала. Когда Игорь не спал и не слушал рабочих, он думал о своей жене. Он винил себя в том, что не может помочь ей, хотя обещал — всегда помогать. Вскоре рабочие почти перестали появляться, приходя только на редкие крики Катамаранова. Многие уже забыли об этой истории, продолжили свою работу, стерев из памяти очередной несчастный случай. Но у Катамаранова была хорошая память. Одним туманным субботним утром Катамаранов отвлекся от трубы, потому что увидел подходящих к нему Инженера и Жилина. Игорь не понял, что им нужно, но отчего-то встревожился. Его рука продолжала лежать на трубе. Инженер остался стоять поодаль, а Жилин подпрыгивающей походкой приблизился к Катамаранову. — Послушай, голубчик, — неуверенно начал он, с жалостью глядя на руку Игоря, не расстающуюся с трубой, — жена твоя — в Чехословакии, оказывается, — выпалил он с тяжёлым вздохом, — так что давай, всё, вставай, нечего тут рассиживать, — свои слова Жилин закончил с пренебрежением, наконец почувствовав себя уверенно после сообщенной новости. Катамаранов оторвал руку от трубы и посмотрел на свою ладонь, долго не говоря ни слова и не двигаясь. Жилин же, не желавший более связывать себя этой трагедией, медленно ушел, не попрощавшись и тоже ничего не говоря. А Катамаранов, с глазами на выкате и открытым ртом, медленно посмотрел на Инженера, как на последнее спасение. Игорь пытался что-то сказать, но Инженер обхватил его за плечи, помог встать и, также молча, довел до дома. Пока Игорь шел по знакомой дороге, он думал, что теперь никогда не выйдет из своей квартиры. Он закрылся на ключ и сразу же выбросил этот ключ в окно. «Нет, Зиночка, я никогда теперь не уйду отсюда, из места, где я видел тебя в последний раз». Он провел так около месяца, не выходя из дома, почти ничего не ел и только вспоминал о Зине, находя ее в каждой вещи: «А этой ложкой она ела… Помню, у этой тарелки откололся кусочек, когда я ударил по столу, и попадала посуда, а Зина плакала и кричала… А в этой комнате она любила сидеть по вечерам, смотря телевизор или вышивая цветочные узоры на ткани… Зина-Зина, на кого ж ты меня оставила?..» Игорь помнил всю их жизнь до мельчайших подробностей и вскоре начал злиться на жену за ее поступок. Нет-нет, в этой квартире нельзя было ему больше оставаться: он переворачивал мебель, на которой она сидела, выбрасывал в окна оставшуюся косметику и одежду Зины, спал в коридоре, чтобы не приближаться к спальне, напоминавшей ему теперь гроб невесты. И, лежа посреди ночи на полу, он нечаянно подумал: «Она же ходила по этому полу, она надевала свое пальто, стоя прямо на этом месте, она каждый день наступала на тот клочок линолеума, где я сейчас лежу». Он не мог больше терпеть это: он в слезах кинулся к двери, дергая ручку со всей силы — и выдернув-таки ее. Он бился в дверь всем телом, но она не поддавалась, и тогда Катамаранов сделал то, на что он до сих пор не знает, как ему хватило сил. Им окончательно завладела мысль о Зине, и, собрав всю боль и ненависть, жившую в нем, Катамаранов бросился лбом о стену — и пробил ее, упав на ступени темного и грязного подъезда. Катамаранов неуклюже, всхлипывая, на четвереньках спольз по лестнице, дрожащими руками открыл входную дверь и вышел на свежий воздух, ночной и холодный. Так он проходил по улицам до самого утра. Он обходил кругами подъезды, видел места, где когда-то была Зина и старался скорее от них уйти. Потом он начал гулять по лесу, потому что там Зины никогда не было и быть не могло. Но спустя какое-то время Игорь понял, что, если мысль о Зине приходит ему в голову, образ его жены навсегда остается в том месте, где Катамаранов подумал о ней. И Игорь запоминал все места, где он случайно думал о Зине, и никогда не забывал ни о них, ни о ней. И так он до сих пор ходит, как неприкаянный, и думает: «Что же будет потом, когда я исхожу целиком всю землю?»