Избранник богов

POV Дейран       Я никогда никого особо не слушал. Несносный в своём упрямстве подвергал опасности всех окружающих, но благодаря природному обаянию и сумасшедшему везению, как говорила мама, всегда выходил сухим из воды. Гражданская война, заставшая нас в Турмалине, была полной неожиданностью, но ещё большей неожиданностью было то, как ломались мои стереотипы. Враги становятся друзьями, а люди, призванные защищать королевскую семью, оказались жестокими предателями. С мыслью, что всё равно никому нельзя доверять, я снова делал всё по-своему. Амнон, пока мы убегали от огня, охватившего первые этажи замка, сказал, что в Турмалине нельзя использовать порталы. Мы бежали наверх с единственной надеждой, что нашего волшебства хватит, чтобы помочь защитникам замка сдержать натиск, и брат Эйт убеждал меня, что лучше сброситься с высоты последнего этажа дворца, чем пройти через разрыв в пространстве. Так хоть смерть будет не такой мучительной… Магия Хаоса нестабильна там, где правит Порядок, но один путь всё же есть. Молочный камень на шее всех Инквизиторов, не просто вместилище демонической силы, способной высасывать магию, но ключ к единственному надёжному порталу…       И именно его использование Эйт яростнее всего пытался мне запретить.       — Портал ведёт в комнату к Чёрному колодцу. Оттуда нет выхода смертным! — орал мне чёрный монах, отбивая арбалетные болты, горячей, плавящей струёй магии.       — Но ты же Инквизитор! Ты бессмертный! — возражал я, парируя огненный шар, летящий прямо на нас, и почти опалившей волосы брата Эйта.       — НЕТ! — и вопль монаха захлебнулся, когда очередной арбалетный болт вошёл в его живот…       Я ждал чуда. Надеялся, что великий бессмертный колдун выдернет снаряд, зловеще торчащий коротким оперением из его живота, и продолжит бой. Нам жизненно важно было не сдаваться. Только не сейчас, когда силы равны, и мы ещё можем победить. Но ноги Эйта подгибались, а бордовая и такая человеческая кровь стекала из уголка бледных губ. Вторая стрела вонзилась в плечо, и тело монаха, поддавшись инерции, дёрнулось всё больше заваливаясь назад.       Я кричал его имя, подхватывая обмякшие плечи, прижимая к себе Амнона, как дитя, и сквозь собственный срывающий голос, сквозь гул магии и ор толпы, слышал, как где-то внизу на укреплениях отец вопит моё имя. Всего один короткий взгляд, полный мольбы о прощении бросил я Мерлину. Только бы папа не рванулся меня спасать.       Доверься мне, отец! Спасайся сам, живи ради меня, ради мамы!       Шальная мысль пришла в голову, что чёрный монах потратил слишком много сил и ему нужна мощь Чёрного колодца, чтобы продолжить бой. Вооружившись всем своим упрямством, я рванул молочный медальон с груди Амнона и услышал его отчаянный протест. Собрав все силы, которые у него остались, брат Эйт запрещал мне использовать портал. Но когда я слушал других, если был в чём-то уверен?       Радужное марево поглотило нас, наполняя плоть таким привычным чувством перехода между мирами. Легкость в теле, запахи, что становятся приглушённее, и вот я уже чувствовал то, что не замечал в пылу боя: я ранен…       Разрыв в пространстве выплюнул нас в чёрную комнату. Полированные плиты отражали тусклый свет, льющийся откуда-то сверху. Глухие стены небольшого куба окружали нас. Ни единой двери, или окна, и Амнон полулежал, опираясь о холодный, мрачный камень, удерживая бледную ладонь на животе. Сквозь пальцы сочилась бордовая кровь, и никакая сила не могла её остановить. Посреди кубической комнаты стоял низкий колодец, и его черные бортики были покрыты рунами на неизвестном мне языке. Что-то гулко булькало, будто природный газ выходит из топких болот с противным звуком, обещающим долгую и мучительную смерть.       — Что ты наделал… Дейран, — хрипло сказал брат Эйт, взглянув на меня мутными глазами. В голосе его не было вопроса. Он констатировал страшный факт, будто я только что подписал ему смертный приговор.       Вокруг колодца и по углам комнаты лежали человеческие кости. Они были совсем маленькие, будь то крошечные черепа, или миниатюрные белые фаланги пальцев. Я старался не думать о том, почему в этом двойном колодце столько трупов, и пополз к чёрному монаху, в упрямом желании помочь… Нога отказывалась слушаться, кость будто пронзало калёным железом, и только сейчас смог разглядеть, что произошло. Арбалетный болт вошёл в бедро, и каким-то неведомым образом, сломался у самого основания. Требовался разрез, или магическая сила, чтобы вытянуть застрявший снаряд, но ножа у меня не оказалось… как и магии…       — Амнон! Не отключайся! Я иду! — кричал монаху страшась того, что тот сейчас потеряет сознание и тогда мы застрянем здесь навсегда; и он смотрел на меня так, как когда-то смотрела Кристабель, вяло улыбаясь, будто в бреду, продолжая звать меня нежным, чужим именем «Иеремия».       Где-то на краю сознания мелькнула смутная догадка, что слабость, накатившая на меня внезапно, как осенние сумерки, вызвана тем, что арбалетные болты были начинены псионитом. Я подполз к Амнону, закидывая его руку себе на шею, и внезапно встретился с сопротивлением.       — Нет, Иеремия… Нет. Не надо. Я солгал тебе, прости меня. Выслушай, — шептал брат Эйт, из последних сил обнимая меня, и под натиском его всё ещё сильного тела я поддался, усаживаясь рядом, невольно даря милосердные объятия, в которых он так нуждался.       Спустя несколько мгновений черный монах собрался с духом и начал длинный рассказ. Я не понимал откуда у него взялись на то силы, но, видимо, чувство вины оказалось сильнее ран…       — Я был наивным и молодым фейри, отчаянно ищущим счастья. Рыночная площадь гудела в тот день, как бывает только в Праздник урожая, и я шёл меж торговцами, предлагающими оранжевые пузатые тыквы, и между танцующими парами, с разноцветными лентами в волосах. Скрипка и свирель, гитара и веселый бой барабанов: настроение праздника задавало радостный тон. И в этой толпе, в серых простых одеждах, пробирался нищий. Он вежливо обходил танцующие пары и влезал на пустые бочки, чтобы быть хоть чуть-чуть повыше. Длинные серебряные волосы развевал всё ещё тёплый осенний ветерок, и молодое прекрасное лицо светилось какой-то внутренней святостью, будто сама Вита говорит его устами.

Падут королевства от гнева и боли, Средь равных себе не увидев героя. Порядок и Хаос — две части явленья, Иная в нём суть, он один исключенье. Он будет бороться и свято любить, Чтоб в мире поруганном всё изменить, Избранник богов, и пути не иного. Святая в нём суть, не от лика святого.

      — Заткнись, юродивый! — крикнул кто-то из толпы и швырнул в парня, нечто сгнившее и дурно пахнущее. За нападавшим последовали и другие и каждый считал своим долгом, что-то запустить в несчастного фейри, робко закрывавшего лицо руками.       — За что? — невольно пробормотал я, чувствуя тугой ком, подкатыващий к горлу.       — За то, что мужчина не может быть пророком. Всякий фейри, наделённый магией, неполноценный. Илия тебе не говорил? Бесплодие — обычная цена, да и то малая. Но мне было всё равно, на сколько народ презирает упорного парня, отстаивающего своё мнение. Я бросился к нему, принимая удары гнилья на себя, и схватил за руку, стаскивая с бочки. Мы бежали сквозь толпу, что невольно расступалась перед нами. И если раньше только пренебрежение читалось на лицах фей, то теперь это было отвращение. «Уроды!» — кричали нам, свистели вслед, а мы летели напролом, и не понимали, что происходит…       — Мужчины, предназначенные друг другу… — пробормотал, и невольно захотелось отодвинуться, но я сдержал внезапный порыв, искренне не желая оскорбить погибающее, и свято любящее существо.       — Да… Я не выбирал подобную судьбу. Но случилось то, что случилось. Иеремия для меня всё в этом мире. И ведь я тоже родился с даром и всю жизнь от него страдал, потому что не мог нормально учиться им управлять. В Храме Вечности давали очень скудные знания, в основном по подавлению, и пожимали плечами, предлагая постоянно носить псионит. Я знаю, что могла помочь матушка Мария, но за тебя просила сама Кристабель, а ей нельзя отказать… Мы же с моим пророком будто не существовали для народа фей. Нас презирали и игнорировали. Никто кроме Иеремии не знал о том, что однажды какой-то человеческий волшебник изнасиловал мою мать и родился я… с двумя сторонами дара. Мой возлюбленный свято верил, что именно я тот самый мессия из пророчества. Он был настолько отчаянным, что обивал порог Народного дворца, ползая на коленях перед министром Илией, но тот и бровью не повел, проигнорировав городского сумасшедшего.       — А потом вас отправили на континент, — печально заключил я, полагая что уже знаю окончание истории.       — Да. Иеремия, со своей почти детской наивностью попался так быстро, что я не успел ничего сделать. Это его хождение по городам с проповедями стоило ему жизни… Но я обманул тебя, Дейран. Теперь уж не важно, всё изменилось, но я действительно хотел отомстить, вот только не Анклаву…       Я посмотрел на Амнона, на худое лицо, на измождённые глаза, тухнущие вслед за покидающей мужчину жизнью. Мне страшно было услышать то, что он скажет, страшно за свою реакцию и за то, что мы находимся в ловушке, как крысы в стеклянной банке.       — С момента нашей отправки я ненавидел её. И только её. Если бы она вмешалась, ничего бы этого не случилось. Одно её слово, и мы бы остались в Виталии, уехали бы в отдалённую деревню и прожили бы нашу короткую жизнь друг для друга, но она промолчала…       — Кристабель? Всё это время ты хотел отомстить ей? — с мукой в дрогнувшем голосе спросил и зажмурился, потому что боль физическую дополнила душевная. А ещё состояние беспомощности. Желание убить злодея и разрывающая сердце жалость к нему.       — Весь путь твоей жизни после смерти Иеремии был направлен на то, чтобы она страдала? Эти покушения на жизнь Кристабель, смерть Илии, похищение Тилии… Через них ты хотел добраться до меня… Хотел убить меня, чтобы она страдала также, как страдал ты…       — … отравленный народ Голубого королевства, который никак бы не смог оставить твой отец, а ты бы последовал за ним. Да, хотел… — спокойно заключил Амнон и закашлялся кровью. Когда приступ прошёл он посмотрел на меня, и вдруг заплакал. Беззвучно сотрясался, сидя прислонившись к стене, а я на мгновение растерялся, и не знал, что делать. Пол пришёл в движение, и плитка, выстилающая большой квадратный колодец, в котором мы оказались, потрескалась. Вулкан больше никто не сдерживал, и потревоженное чудовище захотело отомстить народу, проявившему такое неуважение к его величию.       — Я похож на твоего Иеремию. Я знаю, Амнон. Вижу твоё раскаяние, видел, как ты, рискуя жизнью меня защищал. И я готов тебя понять, и даже простить. Только вытащи нас отсюда! — несмотря на то, что мужчине могло быть больно, я в отчаянии тряхнул его за плечи, в страхе видя, как сознание того покидает.       Амулет больше не действовал, и что бы я ни делал, без помощи Инквизиции из колодца нельзя было выбраться.       — Я не Инквизитор… Дейран, — задыхаясь, отрывисто прохрипел Амнон. — И никогда им не был. Две стороны магии позволяли мне скрывать мою личину. Я носил этот амулет, чтобы не выделяться…       Новый толчок опрокинул нас и куски плитки, как град посыпались на наши головы. Собрав последние силы, брат Эйт подтянулся на руках и боком пополз к колодцу. Он приближался к низким бортам, и когда достиг цели, зацепился за вершину и повис, не в силах дотянуться выше.       Я понял, что он хотел сделать, но отчего-то совсем не обрадовался предстоящей перспективе. Все эти детские кости, почему они здесь? Почему Кор не населяет куча маленьких бессмертных детей?       — Прости, Дейран, — прошептал Амнон, не глядя на меня, и от его тёплого дыхания на холодной полированной плитке колодца образовалась белая дымка. — Я попытаюсь. Ради тебя, ради твоего прощения, но… Слабое, или раненое существо обычно не выживает, и у меня может не хватить сил принять бессмертие и вытащить тебя, но… я попробую.       На мгновение мне захотелось броситься к нему, запретить сделать то, что задумал, но Амнон уже с усилием толкнул своё тело вверх, зачерпнул ладонью чёрную масляную жидкость и поднёс ко рту. «Я люблю тебя, Иеремия. Прости меня» — сказал брат Эйт и опрокинул дьявольский напиток в рот.       Как умирает плоть? Я ожидал криков боли, вида тела, что корчится в судорогах, но ничего этого не происходило. Землетрясение продолжало набирать силу, и вулкан источал своё жаркое дыхание, но в комнате с колодцем было холодно. Я чувствовал себя в могиле, и стекленеющий взгляд Амнона лишь убеждал меня в моих ощущениях.       Прошли долгие, мучительные минуты, и потухшие зелёные глаза смотрели сквозь меня, куда-то в те миры, где осталось такое зыбкое и призрачное счастье. Чёрные струи стекали по подбородку, а лицо стало будто восковым. Монах осел, и только борт колодца не давал ему окончательно завалиться.       — Амнон! — громко позвал фейри, но тот не отозвался. Превозмогая боль в ноге под градом из осколков, я полз к колодцу, всё ещё не теряя надежды. Звенящая тишина и гул подземных толчков сменяли один другой, я тряс чёрного монаха, но тот безжизненно повис на моих руках, словно тряпичная кукла.       И вот тогда я познал настоящее отчаяние. Один, в ловушке, лишившийся последнего шанса на спасение, укачивал бездыханное тело несчастного существа, будто отпуская ему все грехи, и ревел, как когда-то в детстве на плече у мамы.       Мама… Сколько всего ей пришлось пережить. Она безропотно принимала мои закидоны, поддерживала и наказывала, только когда я этого заслуживал. Белоснежка положила свою жизнь на алтарь моего счастья и больше всего на свете мне хотелось быть сыном, дарящим только радость. Мама, ты отпустила меня выполнять эту самоубийственную миссию, вызвалась защищать мою любимую и всё для чего? Чтобы я так бесславно кончил свои дни в этом колодце?       Я прокручивал свою жизнь в голове и неожиданно для себя, бесстрашно глядел на чёрный, булькающий источник. Рука сама потянулась в масляную жижу. Как же холодно… Пальцы немеют и мёрзнут так сильно, что будто горят огнём.       Лицо отца проплывает перед глазами и мысленно улыбаюсь воспоминаниям о наших разговорах, о том, как искусно порхала его кисть, обучая меня рунам. Тилия… Её задорный смех, наши проделки, и то, как она всегда выгораживала меня… Мама… Теплые объятия, мягкие губы, настойчиво целующие меня в щёку, бессонные ночи у постели, пока я болел. И это безусловное доверие, которого я не заслужил…       С ладони капают тяжёлые смоляные капли. Ни вкуса, ни запаха не ощущается, и масляная жижа легко стекает мне в рот, внезапно наполняя его тленом.       Крис… Её мягкий бархатный голос, её губы, её глаза, золотые волосы, свежий запах земляники и ласковые руки. Прости меня, родная! Только живи, живи за нас обоих…       Я вдруг ясно увидел Народный дворец и маленький столик в саду, где сидели Белоснежка и Кристабель. Тонкий фарфор играл на солнце искусной позолотой, и я всё ещё хотел, но уже не мог почувствовать запах липы. Мама улыбалась, но внезапно её улыбка погасла, и я увидел, как схватилась за сердце Крис.       Брызги фарфоровых осколков, слезы горя и страха. Почему? Они сжимали друг друга в объятиях, а я уже ничего не чувствовал. Руки Крис на спине у Белоснежки, и я равнодушно смотрел на её заплаканное лицо на плече у матери, а белая жемчужина, что подарена мной в день нашей разлуки, стала чернее ночи…       Тело мёрзнет и немеют все члены. Я не знаю, смогу ли выжить, если это можно назвать жизнью, но иного выхода нет. Моя глупость породила страшное наказание для всех, но может так я смогу выполнить свой долг.       ПРОСТИ МЕНЯ! — кричал осипшим голосом в пустоту, теряя понятие вины и ни в чём не раскаиваясь, и сердце билось через раз, пропуская удары, пока свет в глазах не погас… POV Мерлин       Оппозиция магов всё же явилась, уравнивая наши силы, но проснувшийся Индранил внёс свои коррективы. Меня поглотил страх за сына и лишь годы борьбы в составе Бесстрашной Семёрки, годы лидерства и умения держать ситуацию под контролем, помогали не падать духом. Трещины в земле отделяли атакующих и защищающихся, разрывали друзей, и поглощали врагов. Взрыва не последовало и считай, что нам повезло. Если бы произошло полноценное извержение, не осталось бы никого. Некого было бы даже хоронить, потому что раскалённая лава не оставляет следов, сжирая всё на своём пути.       Артур и Редхуд ювелирно выпрыгнули с балкона замка на растянутые полотнища королевских штандартов. Тройняшки подхватили ребят, и оседлав метла, друзья рванули ко мне. Я стоял на укреплениях, опустив лук и наблюдая, как серые и алые магические потоки схлестнулись в бессмысленной и беспощадной битве. Оппозиция в плащах цвета пасмурного неба погибала в последнем своём бою. Там, внизу во дворе королевского замка, воины вытягивали свалившихся и повисших в огненной расщелине друзей. Кто-то с воплями падал, утопая в бурлящей лаве, кого-то удавалось вытянуть и враги, внезапно ставшие друзьями в минуту реальной угрозы, братались на поле боя, отступая от трещин на безопасное расстояние.       — Мерлин, руку! — крикнула Редхуд, пролетая мимо меня, и протягивая сильную, но такую хрупкую ладонь. Влажные от крови пальцы едва не выскользнули, но девушка цепко держала меня, давая возможность подтянуться и оседлать метлу за её спиной.       Джек и Артур были рядом, низко летели над землёй и прутья воздушного средства тлели от нарастающего жара. Суммарный вес ребят слишком велик, но выбирать не приходилось, надо было убираться как можно скорее. Я же смотрел через плечо на балкон, с которого пропал мой сын и в бессилии скрипел зубами. Чувство невосполнимой утраты сдавило сердце, и я ничего не мог с ним поделать.       — Ред, где мои родители? — сквозь вой ветра закричал воительнице в ухо, и жаркий порыв воздуха донёс её слова. — Покинули замок ещё до нападения. По крайней мере, я на это надеюсь. С ними Ганс.       Не могу сказать, что меня эта информация окончательно успокоила, но толика надежды лучше, чем ничего. Лететь в туче пепла опасно, но у нас не было другого выхода, а использовать мётлы раньше не было возможности. Никто бы не выжил под градом стрел и пристальным вниманием магов Анклава. Сейчас же мы, воспользовавшись суматохой вызванной проснувшимся Индранилом, просто удирали со всех ног, повинуясь древнему крысиному инстинкту — покинуть тонущий корабль. Я не представлял куда делся Дейран, но был твёрдо намерен его искать столько, сколько потребуется, даже если это займёт всю мою жизнь. И я никогда не поверю, что он погиб, если собственными глазами не увижу его бездыханное тело. Даже думать об этом не хочу!       Когда мы миновали границы Турмалина и под нами снова зазмеился широкий тракт, петляющий через лес, я увидел, что земля потрескалась, исполосовав некогда ровную дорогу. В одной из таких расщелин, упираясь рамой в отвесный обрыв, удерживаемая только неровным положением кузова, косо застрявшего над бездной, висела королевская карета. Павшая лошадь лежала на краю, неестественно вывернув ноги и шею, а рядом на карачках стоял Ганс и силой удерживал упряжь, всё ещё закреплённую на экипаже.       Редхуд поняла всё без лишних слов и, махнув Артуру и тройняшкам, спикировала вниз. Буквально сбросив меня, едва мы долетели до твёрдой поверхности, девушка рванулась к карете и, распахнув двери бесцеремонно выволокла насмерть перепуганную маму. Внизу кипела лава и королева забилась в истерике, не желая, чтоб её спасали, но Ред была не тем человеком, кто будет обсуждать что-либо с лицами в состоянии аффекта. Она держала маму одной рукой, прижимая за талию и усадив перед собой, а я с облегчением наблюдал, что Анна хоть и бледна, но цела. Тоже самое Артур проделал с отцом, который вёл себя не в пример мужественнее. Джек отчаянно обнимал дрожащего от усталости Ганса, а я оглядывал округу, прикидывая, что делать дальше.       Тучи пепла поднимались над городом, и ребята нарвали тряпок, смачивая их водой из напоясных бурдюков. Дышать сквозь ткань было значительно легче, но тут я заметил, что некогда серые хлопья, порхающие в воздухе, осели на мою ладонь и растаяли. Мы двигались в стороне от леса, всё дальше удаляясь от Турмалина и опасаясь, что трещины в земле подпалят густую чащу, усугубляя наше положение, но этого не произошло…       Холодный ветер подул внезапно, пронизывая насквозь, и сбивая дыхание. То, что ещё недавно было дождём из пепла стало снежным бураном. Белые хлопья валили из свинцовых туч, и я смотрел с каким наслаждением Редхуд распахивает руки перед нахлынувшей стихией, как улыбается и подставляет под крупные снежинки прекрасное, хищное лицо.       — Артур, смотри! Снег! — улыбалась и смеялась она, кружась совсем как девчонка по укрытой белым пологом дороге, оставляя небольшие чёрные следы. — Я никогда не видела так много снега! Какой он красивый, прохладный, чистый и светлый, как надежда! Может, колдуны передумали бить друг другу морды и решили совместными усилиями потушить вулкан?       Я задрал голову, оглядывая беспросветные тучи и пожал плечами. Отец тяжело передвигался в своих лаковых туфлях, проскальзывая по каше из грязи и снега и я взял его за пояс, закидывая руку себе на шею.       — Всё будет хорошо, пап, — невольно сказал я, видя, как грустно Роберт мне улыбается, крепче прижимаясь, и тщетно пытаясь сохранить самообладание.       Джек поддерживал маму и в этот момент земля содрогнулась с такой силой, что сбила нас с ног. Друзья лежали в снежной жиже, и одежда разом намокла. Холод всё усиливался, и трещины в земле, будто стягивались гигантской иглой в аккуратные швы.       Кто-то запечатывал вулкан, успокаивал бушующего гиганта. Но кому такое под силу, кто обладает такой мощью, что может совладать с Индранилом?       Где-то в вышине послышался рёв. Я знал этот звук, помнил боль и ужас, когда в старом соборе, на суде над Кристабель, белый драконоподобный демон угрожал мне в жажде высосать всю магию без остатка. Такое нельзя забыть… Вот и сейчас сердце будто заледенело, и я увидел костяное крыло, мелькнувшее из-за туч.       Отвлекся буквально на мгновение, а из леса уже полетели стрелы, и вопящие мародёры бросились на нас, снедаемые отчаянной жаждой получить сразу две пары красных туфель. Джек свёл упирающихся короля и королеву вместе, и накрыл плащом-невидимкой.       И снова завязался бой. И снова кровь обагрила девственно чистый снег. Редхуд подныривала и выскакивала перед бандитами там, где они ожидали меньше всего. Черные ножи коротко свистели, оставляя ювелирно тонкие и смертельные раны. Мне удалось выстрелить всего пару раз, как бой закончился, едва успев начаться.       — Проклятие! — взревел Артур. — Кончится это когда-нибудь, или нет?       Из подлеска послышался детский плач, и воительница напряглась, замерла тяжело дыша, пытаясь сдуть мокрую смоляную прядь, падающую на глаза.       Пино, Ноки и Кио рванули на звук, и девушка без колебаний последовала за ними. Я вел родителей теперь уже по гладкой, плотно укрытой снегом земле. Лес поглотил нас, и тогда моему взору открылось печальное зрелище. Прислонившись к дереву, буквально пришпиленный к нему стрелой, сидел седой монах в старой грязно-коричневой тунике. Старик рвано дышал, выпучив глаза, а на руках, завёрнутый в белое одело, отчаянно кричал ребёнок.       — Натан, мерзавец, от судьбы не убежать, да? — презрительно спросил Артур, присаживаясь на корточки перед умирающим. Бывший Инквизитор с усилием растянул уголки губ и прохрипел.       — Похоже… позаботьтесь о Розе.       С этими словами, такой молодой, но уже такой старый колдун закрыл глаза, и голова его безвольно повисла.       Редхуд уверенно взяла девочку, прижимая белое одеяльце к перепачканным кровью доспехам, отчего то мгновенно стало алым. Я смотрел на этот странный символизм, представляя себе чудо рождения и понимая, что в это самое мгновение моя подруга стала матерью. Не по крови, но по сердцу. По отчаянному желанию дарить любовь и заботу и получить тоже самое в ответ. Детский крик стих, будто малышка подсознательно уловила то великое, что с ней произошло — в эту минуту она обрела полноценную семью.       Мороз усиливался, как и наступающий буран. Сквозь бурю мы дошли до ближайшей деревни и заночевали в опустевшем доме. Хозяева, видимо, взяли самое необходимое и спешно покинули городок. В кладовой осталась еда, а поленница была полна дров. Вся пища оказалась пригодна к употреблению и Ганс, как в старые добрые времена, нас плотно покормил. Редхуд и Артура будто подменили, и они сидели втроём в большом кресле-качалке, по очереди напевая Розе гномьи старинные колыбельные.       Мной же овладела такая тоска, какую я не припомню уже давно. Последний раз я так грустил, когда был лишен возможности прожить счастливую жизнь с Белоснежкой и Дейраном. Я потерял обоих. Любимая далеко и ждёт, когда я приведу ей нашего ребёнка живого и здорового. Разве она сможет простить мне то, что я его не уберег? Разве я сам могу себе это простить?       Я собирал вещи, тщательно упаковывая всё то, что могло мне понадобиться в самоубийственном походе по поиску сына, как услышал далёкий голос, звучащий будто в голове…       — Мерлин, ты слышишь? — спросил меня Ганс, и поднёс палец к губам, призывая к тишине.       «… покиньте Турмалин. У вас есть время до конца дня. Все, кто не сложит оружие и не подчинится суду будут казнены» — звучал мягкий, бархатный голос Дейрана в моем сознании.       — Я тоже слышу, — заметил Джек и выглянул в окно, с тревогой разглядывая свинцовое небо.       — Мерлин, так он жив! А ты раскис, — радостно подколол меня Артур, вставая со своего кресла, подходя, и по-отечески хлопая по плечу.       Мать и отец ласково смотрели на меня из-за стола, при всем при том, ни черта не понимая, чего это их сын так переживает за какого-то пусть и верного, но чужого волшебника. Очень надеюсь, что Тилия и Томас уже далеко от этих мест. Сейчас не время для откровений, и поводы переживать у меня всё ещё остались, потому что голос Дейрана был хоть и родным, но до боли холодным. Что-то произошло и, если уж отцовское сердце не спокойно, что говорить о моей Снежке.       Я вышел под снегопад, накинув на плечи какую-то белую, остро пахнущую овцой шкуру, которую нашёл в подвале, и взял метлу, сомкнув дрожащие пальцы на холодном древке. Сказал, что только осмотрюсь, а друзья сделали вид, что поверили. Прошло уже столько лет, и я практически не боялся высоты. Смерть от падения, последнее, что меня сейчас занимало.       Ледяной ветер трепал волосы, и я намертво вцепился в метлу пока потоки воздуха поднимали импровизированный плащ, пронизывая морозом до костей.       Поднявшись над низкими снеговыми облаками, меня ослепило яркое солнце. Оно гладило обмороженное лицо своими лучами, и я щурился, видя, как впереди, поддерживаемые неведомой силой, машут крылья костяного дракона. Чудовище парило над миром, сверкая белыми мослами, а на его шее восседал алый человек. Мужчина повернулся, почувствовав моё присутствие и порыв ветра растрепал его седые, длинные пряди. Я сидел на метле, объятый страхом и отчаянием, зависнув между небом и землей, и не в силах сдвинуться с места, потому что с лица моего сына на меня взирали золотые, лишенные эмоций глаза.