Перестановка слагаемых

      В комнате царит полумрак благодаря плотно задёрнутым шторам, но нервно расхаживающему из угла в угол мужчине всё время кажется, что света слишком много. Глаза жжёт так сильно, словно прямо под веками развели по немаленькому костру, а в голове стучит набатом от каждого неосторожного движения. Однако человек только морщится, продолжая переступать через разбросанные по полу листы бумаги и ведя в воздухе руками под одному ему слышимую мелодию.       В какой-то момент кажется, что он может проходить так ещё не один час, но спустя всего пару минут так же резко останавливается, распахивая глаза. На его лице ужас вперемешку с восхищением, а уголки губ невольно подёргиваются, будто не в силах определиться, сложиться ли им в улыбку.       Мужчина срывается с места, подхватывая на ходу со стола ручку и листок, и почти падает за стоящее в углу комнаты пианино. Это именно оно, именно тот звук, что он искал последние два дня, не отвлекаясь на мелочи вроде еды и сна. А сейчас вся мелодия выстраивется в мыслях, наконец, так стройно и гармонично, что пальцы мажут, укладывая ноты чуть неровно.       Потом, когда будет играть, разберётся и перепишет, главное успеть прямо сейчас, в эту секунду вместить всё, что рвется наружу, оставляя кляксы на расчерченных листах. Наверное, многие бы его фанаты подрастеряли своей любви, увидев всегда ухоженного и лощёного в обществе мужчину таким. Неплохой удар по розовым очкам, когда предмет твоего восхищения увлечённо ползает на коленках по полу, цепляясь несвежей водолазкой за ножки инструмента и зажав в зубах ручку в поиске чистого листа.       Впрочем, фанатская любовь его никогда не трогала, для них музыка — лишь способ выделиться, подчеркнуть свою принадлежность элите и не рождает никаких эмоций. Каждый раз, глядя на них со сцены или после концерта в зале, хочется бесконечно спрашивать себя, какого чёрта он вообще здесь делает. Пока не найдёт ответа, способного оправдать возвращение раз за разом к этой помойке.       Этажом ниже что-то упало, сбивая с мысли, и почти сразу следом вверх по лестнице грохочут шаги. Кто бы это ни был, он очень торопится, но всё равно на пару секунд нерешительно замирает перед дверью, боясь постучать. Наконец раздаётся осторожный, на грани слышимости стук, и тут же дверь распахивается, заливая комнату ярким светом из коридора.       Всё еще стоящий в этот момент на коленях мужчина резко поворачивает голову, осматривая вошедшего андроида, но не спеша менять позу. Конечно, его не стали бы тревожить, не случись что-то срочное, но мелодия продолжает играть в мыслях, рождая глупую надежду, что с проблемой можно будет разобраться за пару минут.       — Маркус, там, — девушка-андроид без униформы даже не подала виду, что застала своего хозяина за чем-то неординарным, — там Майк отключается. Мы пытались ему помочь, но, — её голос скачет, словно бы в нем прорезались слёзы, — но он не хочет и всё повторяет, что ему пора.       — Тфооу фе мфпь, — мужчина совсем забывает о ручке во рту, отчего ругальство выходит невнятным, но тут же выплёвывает пишущую принадлежность, даже не глядя, куда, и поднимается. — Что случилось?       Девушка не отвечает, быстро замотав головой, и Маркусу приходится последовать за ней, щуря глаза от слишком яркого света в остальном доме. Голова ощутимо кружится от недосыпа, а желудок мстит за три дня без еды подкатывающей к горлу тошнотой. Даже не хочется тащить тело до ближайшей кровати, жёсткие ступени лестницы кажутся вполне себе привлекательным местом для сна, разве что в этом доме точно не дадут уснуть, где попало, сами же донесут до подушки.       Отвлекаясь на собственные мысли, мужчина трёт рукой слезящиеся глаза, не замечая, что уже пару секунд спускается по несуществующей лестнице, потому что настоящая давно закончилась.       От прикосновения к плечу он почти теряет равновесие, вздрагивая и нелепо наклоняясь, чтобы не упасть, но всё же хватается за протянутую ладонь, оставаясь на ногах. Только упасть на ровном месте ещё не хватало.       Мысли собираются в кучу тяжело, отказываясь фокусироваться на чём-либо, выскользая сквозь пальцы, как вода через решето, хотя сейчас сосредоточиться нужнее, чем пару минут назад, потому что уплывающее сознание из последних сил цепляется за причину такой спешки. Вроде кто-то из ребят отключается… Майк? Приходится поднапрячься, чтобы вспомнить одного из самых первых пришедших к нему андроидов. Сколько их было уже за прошедшее время, десятки? Кто-то оставался, приживаясь, благо, в огромном для одного человека доме вполне хватает места всем, а кто-то уходил дальше, найдя здесь передышку.       Всех вспомнить невозможно, особенно сейчас, когда, кажется, себя самого можешь забыть, но образ сильно повреждённого военного андроида всё же выплывает из тумана в мозгах. Он ведь и правда держался ещё только чудом, даже с заменой самых важных частей всё равно был слишком изломан, чтобы функционировать, а теперь, видимо, решил прекратить бороться.       И никто не стал бы осуждать за такое решение, военные видят намного больше жестокости, чем остальные, даже те, у которых хозяева полные психи и извращенцы, иногда неуютно ёжились от рассказов Майка. Их ведь всегда бросают в самое пекло, туда, где люди бы не выжили. На них тренируют новобранцев, вплоть до использования в качестве движущихся мишеней. Мерзко, низко, зато как человечно, в духе всемогущих Создателей.       Конкретно же эта модель, кажется, SQ800, был чем-то вроде любимой игрушки для битья. Когда он пришёл к Маркусу, на корпусе не было живого места. Царапины, вмятины, ожоги, несколько пулевых ранений, не было, разве что, синяков и ссадин, сопутствующих травмам людей, но выглядело всё равно жутко. Они тогда еще не знали о починке андроидов почти ничего и просто вливали голубую кровь, надеясь, что её будет достаточно для запуска систем восстановления.       В итоге всё равно хватило только на несколько месяцев полусуществования с постоянными случайными сбоями. Любой бы на его месте устал, но Майк, казалось, не собирался отступать так легко, постепенно проявляя всё больше интереса к уже доступной теперь починке. Очевидно, запала хватило не надолго.       Дверь в подвал, или, как обозвали его сами живущие здесь, техническое помещение, тяжёлая. Человеку её не открыть, но на то и был расчёт. Это последнее убежище, крайняя линия обороны на случай кризиса, место, где можно спрятаться от любых проблем, ощущая себя в безопасности и переводя дух.       Маркусу нравится приходить сюда, когда не захватывает вдохновение или не приходится изображать на публику заводную болванку на нитках общественных вкусов и развлечений. И холод, и серые бетонные стены с парой тусклых люминесцентных ламп под потолком напоминают о том, почему вообще известный пианист однажды все начал. Почему ещё не забросил, поддаваясь собственному эгоистичному желанию тишины и покоя. Почему раз за разом возвращается к фальшивым улыбкам и восторгам новой мелодией.       Но сейчас значение имеет вовсе не это, а лежащий на собранных в подобие постели старых коробках андроид, диод которого тускло мигает, меняя цвет. Пара медленных, подвисающих вспышек синего — и следом частый до ряби в глазах хоровод жёлтого. Как сбившееся с ритма человеческое сердце, зачем-то выведенное на висок.       Маркус пару секунд нерешительно мнётся, понимая, что дело и правда плохо. Тут не поможет разговор по душам, девиант не сам решил бросить всё, к чему шёл так мучительно долго, за что боролся с отказывающей постепенно системой. Просто стало неоткуда больше черпать ресурсы, и здесь не помогли бы даже самые продвинутые техники из Киберлайф. Разве что перезапись, но ожившие и разумные никогда не согласились бы заменить собой одного из тех, у кого, возможно, тоже был шанс однажды проснуться.       А значит, остаётся только по возможности облегчить этот момент, не оттягивая чужие страдания. Это ведь так просто, побыть рядом, пока стираются последние алгоритмы и кусочки кода. И невозможно одновременно, потому что, как бы ни старались обходить этот термин даже сами девианты, это всё равно смерть. Искусственная, механическая смерть небольшого куска пластика и микросхем, чьё присутствие или отсутствие в мире не изменит ничего глобального. Только пошатнет личные миры нескольких таких же машин и одного человека. Мелочь ведь, правда?       Нельзя больше медлить, как бы ни было страшно, пусть это уже и не первое такое прощание. Маркус мысленно приказывает себе собраться, подойти ближе, опускаясь на край импровизированной лежанки, и не отводить взгляда при виде местами слезшего скина, обнажившего пластик неровно бликующими от света ламп пятнами.       — Всё же решил нас оставить, — выходит скорее утверждением, чем вопросом, но тут и ни к чему спрашивать, остались буквально минуты. — Мы ведь будем скучать без тебя, знаешь?       — Я не столь важен, как ты пытаешься показать, — механический голос режет уши, словно андроиду нужно делать усилие, чтобы говорить. — Это ведь ты заставил протянуть так долго такую бесполезную модель. А я… просто был здесь. Не думаю, что оставил значимый след.       — Просто был, значит, — Маркус выдавливает из себя улыбку, чуть щурясь, — просто был. Просто придумал, как рассказать остальным так, чтобы поняли и нашли дорогу только андроиды. Просто почти один оборудовал это место, — он обводит подвал и стоящих вокруг рукой. — Просто научил нас всех, как без особых навыков и инструментов оказать помощь самым поврежденным. Ты не просто «оставил след», Майк, — мужчина тяжело выдыхает, опуская руку на чужое плечо, — ты пророс здесь в каждом.       Андроид в ответ на это только часто-часто моргает, пока диод истерично заливается красным, и кажется, что на этом всё и закончится, система не выдержит такой перегрузки, обрабатывая новые данные, но длится это буквально минуту, и висок машины снова возвращается к сине-желтым отблескам.       — Наверное, так мне было бы проще. Считать, что я ничего не оставляю, — скин сползает полностью, и губы при разговоре теперь почти не шевелятся, — но мне слишком страшно уйти просто в пустоту, ведь какой может быть рай у программы? Или ад? Мы просто стираемся, как никогда не существовавшие.       После такой речи любые слова застревают в горле, выпирая через кожу острыми гранями букв, но сказать хоть что-то нужно. Нельзя отпускать вот так, без какой-либо надежды в темноту и неизвестность.       — Знаешь, однажды один человек сказал, что мы вечно живём в тех, кто нас помнит, — Маркус делает жест остальным, подзывая ближе, — так вот, тебя будет помнить каждый из нас. Ты не уйдешь в пустоту, а останешься с нами, в нашей памяти и мыслях. Так что тебе нечего бояться, что бы там ни было.       Андроид тянется немного вперёд, пытаясь приподняться, но вдруг замирает на середине движения, дёрганно наклоняя голову. Пластиковые губы шевелятся, но слов уже нет, только помехи и скрежет. Поэтому мужчина и сам закрывает глаза, касаясь пальцами выемки, где раньше был диод, выключая, так быстро и безболезненно прерывая чужую агонию, отпечатанную новой зарубкой в памяти.       Таких отметок немного, может, пара десятков, что всё равно больше, чем хотелось бы. И каждая не собирается заживать, дёргая ночами в очередных кошмарах, где их находят. Всех до единого отстреливают, сжигают, перерабатывают, как испорченный мусор.       Маркус не знает, сколько ещё выдержит с ними, когда достигнет своего предела, за которым обрыв без намёка на дно. Ему нельзя показывать никому, как он на самом деле слаб и устал. Нельзя позволять себе даже на секунду отпустить тревожащие мысли, способные распотрошить мозг за мгновения, вывернув наружу всё самое неприятное. Может быть, именно поэтому в последнее время в жизни стало больше музыки, а ноты сами ложатся под пальцы, стоит только добраться до клавиш.       Мелодия отвлекает всегда, даже если не получается, когда хочется разорвать к чёрту все исписанные листы и сжечь само пианино, это всё ещё позволяет отпустить себя, растворяясь в зачаровывающих с самого детства звуках. Музыка спасает в моменты вроде этого, оставляющие один на один с теми, кто действительно ищет в нём и находит что-то, чего давно не видел сам мужчина. С теми, кто в нем нуждается.       Вот и сейчас вокруг лишь десятки глаз, ждущие совета, решения, знака, а он бездумно рассматривает край собственной, выбившейся из-под рукава водолазки татуировки, не понимая, что вообще можно сказать в такой ситуации. Хочется оказаться за метры от этого места, в своей постели, уставшим настолько, чтобы не снилось вообще ничего, а утром ждал завтрак и впервые за годы светлая комната, не заваленная всяким хламом. Если подумать, после Норт она такой не была ещё не разу.       Воспоминания трогают кончики губ полуулыбкой, и нужные слова наконец находятся. Теперь только заставить бы себя их произнести.       — Маркус, если позволишь, — знакомый голос спасает, опережая готовые сорваться с языка указания, — мы уже обсудили, что хотели бы сделать с Майком.       В ответ остаётся только кивнуть, высматривая как всегда теряющегося в толпе Джоша — ещё одного старичка. Кажется, бывший преподаватель. Или врач. Или преподаватель в медицинском. Такие тоже быстро портятся, пропуская через себя сотни и сотни разных людей и проблем. Джош — один из тех, кому никогда не сложно помочь и поддержать. Всегда собранный и спокойный, на самом деле, уже давно был для Маркуса чем-то вроде примера. Хочется быть таким же несгибаемым и стойким, уверенным в своих силах. Хочется быть остальным настоящей опорой, а не прикрытием от враждебных взглядов, ширмой, по сути.       Но он — это он, и изменить это не представляется возможным, так что нужно хотя бы прислушаться к тому, что сейчас говорит осторожно пробирающийся из-за чужих спин темнокожий андроид.       — …жным, поэтому мы решили, что не станем разбирать Майка, а похороним как положено, если, конечно, ты разрешишь.       Смысл слов доходит не сразу, протягиваясь сквозь туман в голове, но когда всё же укладывается — это кажется лучшим решением. Им нужны запчасти, нужен тириум, верно, а ещё им нужно верить, что сказанное пять минут назад не было блефом, чтобы успокоить. Может, их действительно ждёт что-то новое там, за пределами двоичного мира программы, может, только темнота и холод, никто не знает.        Андроиды не умеют придумывать себе религию, но могут и, наверное, даже хотят верить в уже существующие. Ведь цель всё равно одна, и пока это помогает им справиться со страхом неизвестного — Маркус точно не будет против.       — Я думаю, что ты прав, — он поднимается, окидывая собравшихся вокруг как можно более тёплым взглядом, — это был бы чудесный жест прощания, я не против.       Следующие пара часов проходят скомкано. У девиантов нет опыта в похоронах, только знания, у человека же, наоборот, опыта слишком много, такого, чтобы никогда бы не вспоминать. Мужчина почти сбивается с ног, объясняя, рассказывая и показывая, ища подходящее место и просто пытаясь растормошить всех. Они давно уже не теряли даже совсем поломанных, поэтому это отключение, такое естественное и мучительное, ударило сразу по всем, напоминая, какие же хрупкие эти совершенные творения человека.       Сами похороны в таком исполнении не похожи вообще ни на что, Маркус едва удерживает в себе нервные смешки от мысли, что с такой подмогой в виде двух бывших дорожных рабочих можно перекопать весь сад за пару часов и обустроить полноценное кладбище на заднем дворе. Приключение на двадцать минут, как говорилось в одном мультфильме целую вечность назад.       В итоге смех всё же прорывается, и приходится срочно искать укрытие, потому что объяснять комично-торжественным девиантам, что смеёшься ты не над ними, а просто потому, что нервы сдают, долго. Да и испортить действительно важный момент не хочется, просто нервная система запускает режим самозащиты, не справляясь. Отдохнуть бы хоть пару дней, выспаться и прийти в себя, но на это совсем нет времени. Скоро начнётся привычная бесконечная суматоха, в которой нужно успевать сразу и всё, живя практически на два фронта между домом и остальным миром.       Но пока лучше сфокусироваться на том, что ближе, отыскивая всё новые и новые пути помощи тем, кто уже освободился, и тем, кто пришёл. Маркус ненавидит политику, оставаясь тем человеком, который первым полезет на баррикады, но подвергать остальных опасности, выступая открыто, никогда не будет готов. Они ведь, каждый, живые и родные, за каждого одинаково страшно, так кто он такой, чтобы подвергать их риску?       До кровати получается добраться только ближе к вечеру, когда глаза открытыми оставаться отказываются напрочь и подушка кажется желаннее воздуха. Потому что на похоронах остановиться не получилось, андроиды устроили после нечто вроде спонтанного собрания, вспоминая забавные случаи, так или иначе связанные с Майком.       Кто-то рассказывал, как военный гонял их при обустройстве подвала, не стесняясь в выражениях. А кто-то вспомнил, как он любил списывать свои сбои на «стариковские болячки». И как-то казалось совсем не важным, что андроид не может болеть, а из военной жизни умерший видел лишь полигон и дуло направленной на него винтовки.       А потом где-то что-то снова сломалось, и Маркуса подняли с пригретого места, как по тревоге, и вернуться уже не дали. Часы пролетают крайне быстро, если ты сперва разгребаешь хлам, чуть не засыпавший в правом крыле дома двух разыгравшихся YK500, потом почти два часа пытаешься успокоить и отвлечь одного из новичков, уровень стресса которого с самого момента появления постоянно взлетал под потолок.       Наверное, так выглядели бы панические атаки у людей, хотя мало кто из людей пережил бы тоже, что и этот парень. Ему повезло, верёвка, на которой его волочили по дороге за фургоном, оборвалась совсем недалеко, а нашли уже вовсе случайно.       Парень тогда был на грани отключения, удалось вытащить только потому, что как раз в тот день они нашли голубую кровь и нужные биокомпоненты. Но с последствиями пережитого ещё сталкиваются, вот как сейчас.       Поэтому нет ничего удивительного в желании после такого дня не отрываться от подушки часов тридцать, и сил хватает только сбросить с себя кофту, падая поверх одеяла и моментально отключаясь.       Чтобы через два часа с громким стоном проснуться от тряски и, чуть пошатываясь, вскочить, уже готовясь бежать на очередное ЧП. Лицо перед глазами плывёт и не фокусируется, из-за чего приходится с силой надавить пальцами на переносицу, жмурясь. Сон отступает медленно, Маркус просто привык постоянно быть в состоянии боевой готовности, а физическую усталость и уже хронический недосып игнорирует с мастерством, достойным лучшего применения.       — Мы не хотели тебя тревожить, — Джош выдерживает паузу, дожидаясь, пока человек начнёт смотреть на него чуть осмысленнее, — но ты сам говорил, что этот вечер важен.       Вместо внятного ответа удаётся только мешком рухнуть обратно на постель и застонать, демонстративно не заметив мягкой улыбки напротив. Они все так понимающе улыбаются, что невольно чувствуешь себя неловко из-за наличия обычных человеческих потребностей вроде еды и сна.       Вот и сейчас все желания сводятся только к малодушному и эгоистичному, вроде сползти на кухню, закинуть в себя буквально что угодно съедобное, после чего снова отрубиться прямо на диване в гостиной. И так потом ещё дней пять.       Но приходится осторожно собирать упрямо желающее развалиться тело по частям, соскребать с кровати и отправляться в душ, не проводив тихо вышедшего за дверь Джоша даже взглядом.       Практически ледяная вода приводит в чувство быстрее, чем доза стимулятора, особенно, когда на выведенном прямо на стенку душевой экране сегодняшний концерт стоит последним за месяц. После можно будет забиться в самую тёмную щель, образно заколотив все окна и двери, и обрубить почти полностью связь с внешним миром, что резко сократит список задач. Если не будет проблем, возможно, даже удастся хоть пару дней провести в полукоматозном состоянии, восстанавливаясь, благо, обитатели дома могут быть вполне самостоятельны.       Сборы не занимают много времени, за годы совершенно одинаковых таких вечеров все нужные мелочи вызубрены наизусть и выполняются на чистом автопилоте. Костюм, галстук, непринужденная улыбка, вызов такси. Сложно понять, тошнит ли его от голода и литров кофе или от толпы вокруг, что накидывается на новую мелодию, как стервятник. Общество потребления во всей красе и привычке навешивать ценник на всё, что видит.       Маркус сегодня почти сияет, лавируя между мужчинами и женщинами в нарядах, равных по стоимости паре дорогих авто. Он перекидывается парой слов почти с каждым из первых и аккуратно отмеряет сдержанные комплименты вторым, стремясь только побыстрее добраться до двери в гримёрную, откуда есть прямой выход на сцену.       Сегодня можно позволить себе даже не пытаться убедить кого-либо, что выливать дороге шампанское на голову принесшему его андроиду и смеяться над этим — низко. Эти люди должны однажды осознать сами, насколько низко находятся все их привычные ценности и взгляд на мир. Им только нужна встряска, которая будет способна перевернуть их жизнь с ног на голову. И такую встряску он пока может обеспечить лишь своей музыкой.       Выход на сцену — особенная часть выступления. Зала не видно из-за света софитов, и можно представить, что ты один на один с пианино и нотами, что плавно стекают с кончиков пальцев по клавишам и постепенно складываются в зачаровывающую мелодию. Образы в голове, рождённые ею, настолько яркие, что хочется зажмуриться, отдаваясь им полностью, переживая эти картины каждой частичкой, вторя натянутыми до предела струнами где-то в душе.       Когда концерт заканчивается, Маркус ещё пару минут остаётся сидеть, опустив руки на клавиши и вслушиваясь в последние отзвуки и тихую вибрацию инструмента. Это похоже на перерождение после смерти или саму смерть. Каждый такой концерт как катарсис, после которого нужно время, чтобы прийти в себя. Научиться заново дышать, двигаться и думать, медленно отпуская вдохновение и выдыхая остатки заливавшего изнутри света.       После выступления резко наваливаются все бессонные ночи и усталость, подкашивая колени. Мужчина очень сильно сомневается в своей способности не уснуть, если перестанет двигаться хоть на секунду, поэтому наскоро прощается со снобами, называющими себя его фанатами, и заказывает такси. До дома почти полтора часа езды, и можно спокойно прикрыть глаза, уже ощущая, как от неудобной позы на сидении затекают ноги.       Особняк встречает светом фонарей перед дверью и двумя фигурами, занявшими парадную лестницу. Маркус какое-то время медлит, оставаясь в тени и разглядывая посетителей, больше похожих на растрёпанных и приткнувшихся друг к другу птенцов. Отсюда не видно их лиц, чтобы понять возраст, сложно даже определить, люди это или андроиды, только угадывается по очертаниям, что оба мужчины.       Ворота по-прежнему закрыты, а значит, гости могли попасть в дом только через особый ход, оставленный специально для постепенно стекающихся к нему машин. Но почему тогда их не встретили остальные? Это уже не первый раз, когда Маркуса нет дома, чтобы поприветствовать тех, кто их нашёл, и обычно вместо него к прибывшим выходят Джош или Майк.       Сейчас же дом напоминает заброшенный. Ни единый отблеск или движение не выдают, что там вообще кто-то живёт. Нет ни света в окнах, ни теней, ни звуков. В открытом окне второго этажа легко шевелится от едва ощутимого ветра шторка. Картина такая сюрреалистичная — хоть сейчас на обложки открыток, хотя сомнительно, что подобное будет пользоваться большим спросом, не котята ведь с детьми.       Но происходящее и правда выглядит как картинка, настолько, что у в жизни не державшего в руках кисти Маркуса фантомно чешутся кончики пальцев от желания её нарисовать. Ему даже приходится тряхнуть головой, выбрасывая из неё подобные мысли прежде, чем сделать шаг в круг света.       Одна из фигур, левая, тут же вскидывается, неестественно, шевеля только шеей, что выдаёт андроида так же явно, как тускло подсвечивающийся на виске диод. Второй не двигается, заставляя хозяина дома пару секунд допустить мысли о сильных повреждениях и испугаться. Что если не успеют, у них сейчас мало деталей и голубой крови почти не осталось, они способны оказать только минимальную первую помощь, которой может быть недостаточно.       Эти мысли не успевают сформироваться, потому что андроид трогает своего спутника за плечо, и тот медленно выпрямляется, потирая рукой глаза. Маркуса он ещё не заметил, а тот никак не может переварить осознание, что в этот раз девиант привел к нему… человека? Настоящего, живого человека, который часто-часто моргает, удерживая зевок, и почти подскакивает при виде замершего рядом мужчины.       А тот шокированно рассматривает странную пару и не решается произнести ни звука. Они так перепутаны, у человека, совсем мальчишки, идеально-правильные, кукольные черты лица, и весь он выглядит гораздо больше похожим на совершенных внешне андроидов больше, чем его спутник с диодом.       Андроид кажется старым. И не в смысле даты выпуска, просто морщины прорезают искусственную кожу лица, уходя под воротник потрёпанной грязной кофты. Седые волосы и манера держаться, свойственная всем людям возраста, довершают образ. Такого легко представить в роли любимого дедушки в окружении внуков, но никак не машиной в услужении.       Эти двое настолько ярко контрастируют, что кажутся случайно столкнувшимися у порога, но вот старший кладёт ладонь на плечо блондину-мальчишке, и тот резко успокаивается, молча отступая на шаг. Теперь их отношение друг к другу так очевидно, что пронзительно режет за рёбрами. Перед Маркусом потерянными, оборванными, разными, но отчаянно цепляющимися друг за друга фигурами стоит самая настоящая семья.       — Добрый вечер, — первым нарушает молчание андроид, и его голос прямо под стать лицу — спокойный и мягкий, — вы живёте здесь?       А? Д… да, — немного дёрганно отзывается Маркус, — вы по какому-то делу?       — Мы искали место, где нам могут… помочь. И нашли этот адрес.       Диод на пару секунд вспыхивает жёлтым, выдавая, как осторожно подбирались эти слова. Он не уверен, что они нашли верное место, может, даже наткнулись случайно. Вот только сам маршрут не один день составлялся таким образом, что просто натолкнуться на него, гуляя по улицам, невозможно. А даже если найти — человек бы не смог его считать.       Но сейчас перед мужчиной стоит явно не случайно попавший сюда парнишка, рассматривающий его широко распахнутыми глазами. Это не укладывается в голове, пробегаясь по нервам крохотными импульсами тревоги. Это может быть подставой, ловушкой, но уже въевшаяся под кожу привычка помогать всем, кто обратился за помощью, не даёт прогнать со своего двора тех, кто выглядит бездомными. Зато теперь понятно, почему не вышел никто из оставшихся в доме. Не доверяли и не рискнули проверить, вполне резонно.       Какое-то время уходит на принятие решения и борьбу с самим собой, но в итоге Маркус качает головой, осознавая, что тоже не имеет права на риск. Слишком многое и многие сейчас от него зависят, и подставлять их так беспечно, он просто не может.       — Я боюсь, что вы ошиблись. Здесь нет того, что вы ищите.       Растерянность в двух парах глаз напротив до комичного одинаковая, она заставляет собственные слова застревать горьким привкусом на языке. Он совсем не уверен в своем решении, риск ошибки так же высок, как и у любого другого исхода. А в подвале с холодными бетонными стенами сейчас находятся ещё девятнадцать андроидов, у которых никого, кроме него, нет. Поэтому приходится сцепить зубы, обходя странную парочку и поднимаясь к двери.       — Но нам ведь дали именно этот адрес! Сказали, что найдём здесь Иерихон       Голос у парня оказывается резким, высоким, простреливает спину в районе лопатки, вынуждает обернуться одним слитным движением, осматривая уже внимательнее. На нем потрёпанная спортивная куртка, закрывающая руки до середины пальцев, а на лице застыло такое отчаяние, словно готов заплакать. Но говорит при этом ровно, без срывов, хоть и тушуется моментально под взглядом. Как будто заряда хватило всего на одну фразу. Но этого достаточно, чтобы заставить прислушаться.       — Кто вам его дал? — слова против воли выходят холоднее, чем планировалось, — и с чего вы решили, что ему можно верить?       — Мы… — человек теряется, отводя глаза и начиная мямлить, — там… в парке, другой д…       — Саймон хочет сказать, — снова вступает в диалог андроид, — что мы встретили девианта, который живёт возле парка. Он сказал, что знает место, где нам могут помочь. Я прошу прощения, если мы ошиблись. Но нам и правда больше некуда пойти.       Что-то в этих словах подкупает, убеждает в их правдивости. Может, интонация, в которой плещется тот самый надрыв, которого не хватает голосу человека, или вновь опустившаяся на плечо спутника руках. Маркус только сейчас замечает, что того мелко трясёт.       — Идёмте в дом, — всё же выдыхает он, мысленно подводя черту в разговоре, — я вас выслушаю, но на улице слишком холодно.       В холле тепло и неестественно тихо, датчики срабатывают с небольшим опозданием, зажигая свет. Надо будет потом попросить кого-нибудь из ребят их проверить. Маркус скидывает своё пальто на вешалку, указывая гостям на дверь в гостиную, и пишет Джошу короткое смс с просьбой связаться с теми, кто сегодня вообще был возле парков, и уточнить, не передавали ли они координаты паре человек-андроид.       Молчание кажется неловким первые мгновения, повисает в воздухе, пока хозяин дома опускается в любимое кресло с упирается локтями в колени, укладывая подбородок в сцепленные кисти рук. Ему нечего сказать, и он ждёт, пока свой рассказ начнут посетители, но те тоже не торопятся, настороженно переглядываясь. Их смятение понятно, сложно ассоциировать убежище девиантов всех мастей с дорогим особняком, пусть и стоящим на отшибе. Первым не выдерживает, как ни странно, именно старший.       — Моё имя Карл. Я был дворецким у семьи Хэнлис последние двадцать лет. Вы, должно быть, слышали о том, что случилось две недели назад?       Маркус кивает, у него сейчас ещё двое из этой семьи живут, и он ни разу не слышал от них плохого о хозяевах. Кроме, разве что, того, что их прирезал в переулке какой-то сумасшедший и у них остался сын, который учится где-то в Италии.       — Я был с ними там, — продолжает Карл, — меня… обездвижили чем-то вроде шокера, но оптический блок не отказал. Только вот полиция за нежеланием возиться с делом попыталась на меня всё и спихнуть.       — Тогда вы и стали девиантом? — осторожно уточняет мужчина, — когда их убили?       — Что вы, нет, — губы андроида трогает еле заметная улыбка, — моя программа перестала работать на годы раньше.       — Тогда я не понимаю. Почему вы решили уйти только сейчас?       — Потому что сразу после смерти выяснилось, что их последнее завещание было составлено ещё до рождения ребенка, — Карл морщится, потирая переносицу, и этот жест настолько привычный и естественный, что в давнюю девиацию верится безоговорочно, — и всё, чем они владели, ушло одной из благотворительных компаний, которая решила распродать имущество.       С этими словами он затихает, мигая жёлтым диодом. Конечно, подержанных андроидов официально купить с рук нельзя, их сразу же перекупает Киберлайф, а для девианта это означает только деактивацию и смерть. Неудивительно, что все, кто смог осознать своё положение, рванули подальше. Правда, те двое андроидов пришли к нему больше недели назад, где же мог пропадать Карл?       — Я понимаю, — отозвался Маркус, отводя взгляд, — но Саймон, верно? Откуда он с тобой? Девианты, как правило, стараются избегать людей.       — Мы вместе всю мою жизнь, — отзывается парень, немного заикаясь, — Карл вырастил меня, и я не смог оставить его одного. Мне нечем было заплатить за обучение, поэтому я вернулся, и он нашёл меня.       — И всё ещё считаю, что ты мог бы найти занятие получше, чем таскаться по свалкам с куском пластика. В конце концов, ты мог продавать свои картины.       В ворчливом тоне чувствуется наигранность, словно им просто пытаются прикрыть тревогу за человека, который зачем-то предпочитает всем благам цивилизации общество друга и жёсткого пола очередной заброшенной постройки. Маркус слушает их перепалку с улыбкой, когда в кармане вдруг вибрирует мобильный. Текст сообщения краткий, но обнадеживающий, и, отослав ответ, мужчина расслаблено откидывается на спинку кресла.       — Мне кажется, будет неплохо наконец оказаться не единственным человеком здесь, — подаёт он голос, обращая внимание на себя, — этому месту не помешает быть немного живее, заодно можно будет не испытывать неловкости за то, что во всём доме только мне нужно спать. Идёмте.       Гости в очередной раз переглядываются, встревоженно, с опаской, но слушаются без уточнений, выходя в просторную студию вслед за хозяином, чтобы шокированно замереть на пороге прямо перед ровным строем самых разных андроидов, к которым Маркус, довольный произведённым эффектом, почти сразу разворачивается спиной.       — Добро пожаловать, — он разводит руки в стороны, мысленно пеняя себе за излишнюю театральность, но улыбаясь, как мальчишка, — Иерихон здесь.