***
— Есть улун, пуэр, каркаде, чёрный и зелёный, — Грант перебирает ароматные пакетики и через плечо поглядывает на Беленкофф. — Чёрный, — коротко кивает Мелани, и Пенни, вернувшись к пакетикам, позволяет дрогнуть довольной улыбке. — Как твои дела? — она закрывает форточку, ставит две кружки на стол и элегантно садится, положив ногу на ногу. — Мать забрала ключи и скрылась в неизвестном направлении, — после небольшого глотка следует пояснение: — Вчера я пропустила второе действие в её драме от первого лица, — Мелани удивительно точно улавливает суть вопроса, чем зарабатывает дополнительные баллы в копилке мисс Грант. — И часто у вас подобное происходит? — Не заморачивайся, у меня не хватит денег на твои сеансы психоанализа, — Беленкофф прячется за каскадом отросших волос. Пенни изучает диковинку с любопытством, излишне откровенным для королевских особ. Она мягко усмехается и качает головой. Скользит ладонью по столу и останавливается в нескольких сантиметрах от ладони Мелани. Ни-ка-ких прикосновений. Беленкофф не дёргается, не убирает руку, только плотнее прижимает её к столу, и от этого внутренности Пенни заходятся хороводами. Желание дотронуться хотя бы кончиками пальцев растёт с каждым неровным вдохом и становится жизненной необходимостью. Пенни отделяет мизинец от собратьев и кладёт по направлению к Мелани, словно поперёк рельсов. Не встречает противодействия, но продолжать сближение не рискует — замирает, боясь шевельнуться и пересечь невидимые границы, данное обещание и зачатки пугливых чувств. Снаружи всё застыло, а внутри шестерёнки впопыхах вяжут из кишок новое сердце. — Ты говоришь так, будто, — голос получается пересохшим и сиплым. Она прочищает горло и повторяет: — ты говоришь так, будто в конце я выставлю счёт за конфиденциальность нашей беседы и не премину добавить стоимость каждой кружки чая мелким шрифтом, — Мелани со звуком опускает поднесённую ко рту кружку, будто та резко накалилась и обожгла руки. — Поверь, моё финансовое положение не покачнётся от одного чайника. Беленкофф молчит и переплетает ноги под столом. — Куда ты идёшь, когда не хочешь возвращаться домой? — после небольшой передышки Пенни переходит на полушёпот. Вопрос остаётся без ответа уже несколько оборотов минутных стрелок, она чувствует, что, кажется, облажалась и прикусывает губу, как вдруг звучит такое же тихое и глухое: — Стадион, — взгляд Беленкофф остаётся прикованным к чаю, — на заднем дворе. По пятницам там… — Нет ни занятий, ни тренировок, а, следовательно, нет и людей. В подтверждение медленно кивают: — Чаще всего просто шатаюсь где-нибудь и жду, пока стемнеет. Но сегодня… — Но сегодня по прогнозу затяжной дождь. Такой же, как и вчера, — договаривает читающая-мысли-и-видящая-людей-насквозь Пенни Грант. Беленкофф порывается что-то сказать, но зажёвывает ответ вместе со своими губами. — Пожалуйста, — отработанный умоляющий голос звучит вполне правдоподобно, — тебе не нужно бояться говорить со мной. Воспоминания о сегодняшнем разговоре исчезнут с последним глотком, обещаю. Тебе не нужно бояться показать себя. И тебе совершенно точно не нужно бояться меня. «Бояться не нужно, нужно бежать из этого дома со всех ног». Грант наклоняется вперёд и настойчиво всматривается. Мелани наконец поднимает глаза и глядит на неё беспомощным загнанным зверем, а пряди волос прутьями клетки свисают со лба. — С чего вдруг мне выпала такая честь, что её величество Пенни Грант благословила меня своим вниманием? Таким как ты нельзя водиться с такими, как я. Я для тебя бесполезна, если не сказать хуже, — не знавший ни любви, ни ласки зверь под чёлкой быстро ощетинивается и пытается обороняться. — Я не знаю. Не могу объяснить, — правда неожиданно вырывается впервые за вечер. — Просто мне кажется это правильным. Последнее время только то, что связано с тобой, кажется мне правильным. Зрительный мост стоически выдерживает ещё несколько секунд, пока Мелани не подрезает конец со своей стороны, тогда он обрушивается и кусками падает в гулкую пропасть величиной с один обеденный стол. В этой же пропасти тонут все последующие попытки облачить мысли в слова, оставляя Пенни и Мелани беззвучно хватать ртом воздух выброшенными на берег рыбами. Мерно постукивающий дождь, как дырокол, прошивает лист тишины сквозными отверстиями. — Что у тебя с Фрэнсис? — Грант даже передёргивает плечами, настолько неожиданно трезво звучит вопрос. — А ты не слышала, что говорят? — увиливает Пенни. — Слышала. Хочу услышать, сколько из этого правда. — Больше, чем мне хотелось бы, — счётчик честности обнуляется второй раз. Беленкофф неопределённо хмыкает и опускает голову в привычное положение, а Грант вдруг решает продолжить: — Нэнси очень … старательна. Если она чем-то увлечена, то отдаёт этому все силы, знает все тонкости и проникает во все сферы взаимодействия. На неё всегда можно положиться, и, если быть честной, я не знаю того, кто выполнял бы свои обязанности лучше. — Говоришь, как в рекламе новой щётки для обуви, — не отрывая глаз от кружки, заключает Мелани. На лице Грант расцветает самодовольная ухмылка. Вот, чем Беленкофф её так цепляет. Острые, обтёсанные чередой жизненных ударов черты; колючие, угловатые выступы на месте плавных форм, будто скелет просто наскоро обтянули кожей; колотящееся в венах напряжение, которое можно услышать на расстоянии вытянутой руки, и перманентное чувство опасности — всё это, безусловно, ей чертовски подходит. Но её абсолютная исключительность заключается в правде. Будто однажды её подвесили за ноги, отняв всё, на чём стоял её хрупкий мир, и долго-долго били, чтобы ничего, кроме этой правды, не осталось. И она, действительно, уцелела. Только какая-то деформированная, распирающая изнутри, приспособленная ко всей припасённой жестокости. Отчаянная. Теперь она сквозит во всех взглядах, движениях и словах, а иногда вырывается и выстреливает без объявления войны, неуместная, неподготовленная. Неподдельная, необработанная, грубо выставленная напоказ, эта своеобразная правда, ощетинившись, искажает изображение, будто слепой промахнулся и переборщил с резкостью. — Хорошо, я могу быть с тобой откровенной. Нэнси — собака, — слова выскальзывают поразительно спокойно и холодно, и Мелани съёживается, когда до неё долетает смысл. — Фанатично преданный, выдрессированный пёс. А преданность обязывает и обременяет, поэтому я люблю кошек, которые гуляют сами по себе. Беленкофф натягивает толстовку до запястий, прикрывая исполосованные руки: — Любишь одних, а целуешься с другими? — А я обещала не прикасаться к тем, кого люблю, — Пенни ловит испуганный взгляд и быстро поправляет: — к тем, кто мне интересен. — Ван дер Уолл в какой-то из этих категорий, или для него есть отдельная? — спохватывается Мелани. — Артуру не любовь от меня нужна. — Не сомневаюсь, ему и собственной хватает, — ответ процеживают сквозь зубы, — он наверняка огорчился, когда понял, что его член не дотягивается до задницы. Грант негромко смеётся и убеждается, что в каждой хорошей шутке от шутки только доля: — Воспринимай это как двусторонний контракт с прописанными обязанностями. — В вашем мире всё так устроено? Пенни откидывается на спинку стула и дипломатично разводит руками: — Издержки профессии.***
— Дождь закончился. Я пойду, — Мелани поднимается и почти вылетает из кухни. Пенни прикрывает глаза, заставляет себя задержаться ещё на несколько минут, выдыхает и отправляется следом. Она застаёт Беленкофф уже у самой двери: та дёргает ручку, но вдруг резко оборачивается. И стоит. Снова пойманная, растерянная и будто немного обиженная, что Грант шла слишком быстро и застигла её врасплох. — Ты хотела спастись бегством? — Пенни останавливается в паре метров и облокачивается о стену. — Не терпишь долгих прощаний? — Я же сказала, что ухожу, — вжимается в угол. Помолчав, добавляет: — Не знаю, как надо. — Увидимся завтра, — подсказывают мягким голосом. — Да, — резко обрывает Мелани, но продолжает стоять на месте. Глаза Грант изучающе блуждают по её лицу, рот изгибается не то в улыбке, не то в усмешке; дыхание углубляется. От влажности половинки губ Мелани отклеиваются друг от друга, она шумно втягивает воздух и замирает на полувздохе, впервые смотрит на Пенни в упор. Пенни подходит ближе, становится напротив, практически нависая над ней. В непосредственной близости ей наконец удаётся заглянуть в тёмные, почти чёрные глаза: Грант готова поклясться, что за плёнкой зрачка лихорадочно колотится страх и… и что-то ещё, что из-за мельтешения страха распознать пока не получается. Она ещё раз глубоко вдыхает, разлепляет губы, наслаждаясь участившимися конвульсиями в глазах напротив, и поворачивает ручку двери: — До завтра. Мелани требуется ещё несколько секунд, чтобы прийти в себя и выпорхнуть наружу. Пенни закрывает дверь, прислоняется к ней спиной и понимает, что не в силах противится расползающейся улыбке.***
Через пятнадцать минут после звонка женская раздевалка стремительно пустеет. Пенни опирается о стену и без интереса провожает взглядом вяло плетущуюся вереницу одноклассниц. По её расчётам сейчас там должна остаться только одна из них, та, с которой Грант совершенно не прочь оказаться наедине. — Пэн, я, конечно, не сомневаюсь, что твоя красота спасёт мир, но школьные стены точно без тебя справятся, — из-за поворота показывается Винни, а с ним и фривольно смеющаяся Нэнси, которая тут же скидывает его руку с плеч. — Как и моя девушка без твоих сомнительных комплиментов, Наста, — хлопает дверью мужской раздевалки Артур и подходит к Пенни. Она изящно проскальзывает в расставленные руки, и он фирменным авторитетным жестом притягивает её к себе. — Вся женская половина этой школы держится на моих, как ты говоришь, сомнительных комплиментах, — ухмыляется Винни и в доказательство пытается проделать жест Артура с Фрэнсис, но та отскакивает и шлёпает его по ладоням. — Кажется, вам всем пора, ребята, — Пенни так же легко выскальзывает из объятий Артура и складывает руки на груди. — Да, нужно ещё места занять, а то все хорошие разберут, — Винни хлопает Артура по плечу, — на этот раз почти все наши придут посмотреть. — Мне не нужно торопиться, чтобы получить лучшее, Наста. Моё от меня не уйдёт, — Артур демонстративно отряхивает пиджак там, где только что была рука Винни. — Постарайся поменьше трогать её, она может быть заразной, — вставляет Фрэнсис и показательно отводит взгляд в сторону. — Мы это уже проходили, Нэнси, — отрезает Грант и скрывается за дверью. В раздевалке ожидаемо холодно. По коже моментально расползаются тысячи мурашек, но когда прорезается знакомый голос, прошибает ещё сильнее, сбивая с ног внезапно возникшей волной: — Ты? Что ты здесь делаешь? — дверцы распахнуты и у верхнего, и у нижнего шкафчиков, практически полностью закрывая Мелани. «От кого же ты прячешься, Мелани, если здесь никого нет?» — Не успела переодеться, — легко отзывается Пенни и на ходу расстёгивает пуговицы белой поло. — Я вообще-то тоже здесь пытаюсь переодеться. — Я же тебе не помешаю? — слишком утвердительно спрашивает Грант и снимает футболку. Мелани ещё пару секунд таращится, а потом встряхивает головой, выдаёт что-то невнятное, похожее по звучанию на «нет» и снова прячется за своей баррикадой. Пенни решает воспользоваться её замешательством, подходит ближе и смотрит сквозь горизонтальные прорези шкафчика: — Ты ведь всегда ждёшь, когда остальные уйдут, чтобы переодеться, верно? — Пять баллов за наблюдательность, леди совершенство. — Зачем? — Что, уроки дедукции в институте благородных девиц не дают? Не хочу, чтобы на меня пялились. — Допустим. А сейчас, в отсутствии кого-либо из людей, ты прикрылась на случай скрытых камер или всеобщего инопланетного преследования? — в ответ молчат, и Грант продолжает осаду: — Твой шкафчик открыт внутренностями нараспашку, а ты обошла его и встала с другой стороны дверцы, интересно, здесь как-то замешано большое зеркало, висящее на той стене? Выходит, сама себя ты тоже не горишь желанием рассматривать. Боишься и взглядом случайно наткнуться на своё отражение. Просто интуиция. — Браво. И как только премия Рэнди обошла тебя стороной? — звучит резковато и сухо. Пенни обходит импровизированный щит и становится напротив Мелани. Та, похоже, чувствует это и разворачивается к ней лицом, сжав руки на животе: — Не трогай меня. — Я и не собиралась. У нас же договор, помнишь? — Отойди. — Хорошо, — она делает три маленьких шага назад и выжидательно смотрит на Мелани. Раскрасневшиеся коленки и локти заостряют внимание, и у Пенни под кожей начинает зудеть от желания провести между ними соединительную линию. — Мелани, — тихо начинает Грант, — послушай, всё в порядке. Ты можешь опустить руки и показать мне, что там. Что бы это ни было, моё отношение к тебе не изменится. — Меня не волнует, кто как ко мне относится, — огрызается Беленкофф и сильнее вжимается спиной в шкафчик. — Отлично, только опусти руки, ты сейчас их к позвоночнику прижмёшь, — взволнованно соглашается Грант. Мелани делает ещё парочку неровных вздохов, откидывается назад, выдавливает что-то вроде «да хрен с тобой» и всё-таки подчиняется. Пенни не вскрикивает, не отскакивает, не кривится, не отыгрывает драматическую роль и не смотрит исполненным жалостью взглядом. Она просто выдаёт еле слышное «оу» и рывком сокращает расстояние между ними, заслоняя Мелани от невидимой угрозы. Признаться, она ожидала худшего. Хотя и это приятным зрелищем назвать трудно: будто на кожу ниже груди пришил пожёванную заплатку не слишком аккуратный портной. Грант вглядывается в месиво выцветших шрамов, и ей удаётся различить неровные кружки, вероятно, оставшиеся от сигаретных ожогов, и надутые прямые, наложенные крест-накрест, будто поверхность живота послужила полотном для «беспроигрышной» садистской версии крестиков-ноликов. Руки чешутся от желания разыграть новую партию на обидчике. Беленкофф пыхтит и старательно исследует глазами трещинки на потолке. — Они все… зажившие? Как давно… как давно и как долго ты делала это с собой? — Последнему месяца три, — избирательно отвечает Мелани. — Я так дни считала. Раньше, кругляшками, до приезда отца. Он бы отругал меня за сигареты, но с ними было как-то проще, а первое время — даже романтично. Как в грёбанном сопливом кино. Только сеанс как-то затянулся. Все вышли из зала, и он тоже, а я осталась. Короче, разминулись мы. — Пенни приглядывается ещё раз и понимает, что «ноликов» гораздо меньше: в некоторых местах их перекрывают «крестики», наслаиваясь друг на друга. — А потом, просто чёрточками, сколько дней я уже без него. Сама. Вообще. Пока мать однажды не поймала меня. Сказала тогда, мол, занимайся этой дурью, сколько влезет, только чтоб не видно было, и не вздумай наложить на себя руки, если не хочешь гнить под забором, денег на похороны всё равно нет. — Миссис Беленкофф никогда не вызывала у меня симпатии, но я и предположить не могла, что всё настолько запущено. — Ей такого не говори. Она не переживёт, если узнает, что её образ хорошей матери не состоялся. — Знаешь, у нас есть некоторые сходства, — говорит Грант и приспускает шорты. С левой стороны, рядом с тазовой костью, растягиваются пять аккуратно зарубцованных линий. — Издеваешься? Ты, твою мать, издеваешься. Признайся, мисс совершенство, ты их по линейке выводила? В высшем обществе новое развлечение? — К сожалению, эти процедуры носили не развлекательный характер. У меня есть небольшие сложности с… самоповреждениями. До мыслей о суициде не доходило, конечно. Я уверена, с финансовой стороны мои похороны бы не стали проблемой, но вот… — Но вот не хотелось бы, чтобы Фрэнсис и туда за тобой прыгнула. Это последняя тема, о которой хочется говорить с Мелани. Пенни была бы чертовски признательна, если бы она вообще забыла о её существовании. — Да, с Нэнси всё сложно. Не хотелось бы, чтобы она пустила свою жизнь под откос. — Не хотелось бы провести с ней ещё одну вечность, да? — вызов выскальзывает из колкости, как конфета из гладкой обёртки, и до тонкого слуха Грант долетает лишь весьма кокетливый смысл. — Твоя правда. С ней не хотелось бы, — Грант не хочет упускать возможность и двигается навстречу к Беленкофф, тянется к её руке и останавливается в такой близости, что, когда вдруг проносится волна мурашек, не может определить, собственные они или перескочившие с Мелани. — Что, боишься? Как бы не замарать своё высокое происхождение касаниями простых смертных? — теперь вызов не пытаются прикрыть, его демонстративно выпячивают интонацией. Такой, оскалившейся, дикой, она нравится Пенни ещё сильнее. Все слова отдаются эхом, кувыркаются, путаются в голове, когда она пытается повторить их внутренним голосом. Пенни уверена, что сходит с ума, что с каждой секундой их руки становятся на нанометр ближе друг к другу, и никакого другого объяснения, кроме того, что мурашки между ними соединили их невидимыми стежками и теперь медленно тянут за ниточки, не находит. В глазах Мелани полыхает огонь: он шипит и отбрасывает страшные тени, угрожает, вторит её же словам «не трогай меня». Грант думает, будто видит её истинную сущь, и эта изломанная линия, попеременно заходящая в тупик, напоминает ей каракули невротика. «Она вся — одна сплошная провокация». — Как справедливый правитель, я должна внимать к просьбам всех страждущих… — Хватит, — хрипит Мелани и перехватывает Грант за запястье, — хватит играть со мной. Я не лесбиянка. Оставь свои штучки для Фрэнсис. — Прислушайся к собственному телу, оно говорит совершенно другие вещи, — хищно улыбается Грант и наблюдает, как быстро Беленкофф заливается краской. — Никто не просит развешивать ярлыки, если ты не готова. — Зачем тебе я? У тебя есть Нэнси. «Чертова Фрэнсис, похоже, всегда незримо стоит за моей спиной». — Оставь уже бедную девочку в покое, пока она не умерла от икоты. Мелани, я абсолютно отдаю себе отчёт в своих действиях, и если я здесь с тобой, то только потому, что хочу этого. — Мне до лампочки, чего ты хочешь. Я не собираюсь становится твоей пешкой, не знаю, что ты там задумала, но я не буду в этом участвовать. Я не хочу впутываться в ваши разборки, мне не нужно твоё расположение и твоё внимание, я и без этого справлюсь, раньше же справлялась, никто мне не нужен, — вздохи всё прерывистее после каждого слова, голос начинает дрожать и срываться, рука сильнее сжимает запястье. Она напоминает растревоженную осу, как заведённую жалящую без разбора, прежде чем враг успеет хотя бы пошевелиться. Неожиданно даже для себя, Пенни понимает, что искренне обеспокоена её состоянием, заглядывает в глаза, пытаясь достучаться: — Мелани, посмотри на меня. Смотри на меня. Всё хорошо. Всё в порядке, слышишь? Я с тобой. Я здесь, я тебя не оставлю, — Пенни мягко улыбается и, видя, что истерика миновала, добавляет: — Это так мило, что ты все ещё держишь меня за руку. — Беленкофф опускает взгляд и ослабляет хватку. Грант тут же переплетает её пальцы со своими. Пенни не сразу осознаёт, что её руку несмело сжимают в ответ. Здравый смысл начинает бить в тревожный колокол: вопит, что Пенни забыла что-то очень важное; нарастает чувство необъяснимой опасности. Хочется встряхнуть Мелани за плечи и приказать убираться отсюда как можно скорее, но кажется, что тогда они уже никогда не смогут быть так близки, как сейчас. Надрывные крики колокола тонут в потоке неизвестных, но несомненно приятных ощущений, и Грант отгоняет беспокойные мысли прочь, как остатки кошмарного сна. Она тихо смеётся, наклоняется к лицу Мелани, проводит кончиком носа по щеке и прислоняется к ней лбом. В этот момент дыхание Пенни подстраивается под чужое, и становится так спокойно, что кажется, будто вместе с этим прикосновением наконец выстраивается полная картина мира Пенни Грант, и катастрофически неправильная Мелани Беленкофф становится её единственно правильным продолжением. Грант отрывается, заглядывает в чёрные глаза, не находит там ни толики страха и замирает на несколько секунд, позволяя их дыханиям полностью синхронизироваться. Беленкофф шумно выдыхает и закрывает глаза, Пенни принимает это за согласие разрешение, размыкает губы и слышит, как позади открывается дверь. Выпаливает слишком громкое «чёрт», резко отстраняется, хватает с дверцы шкафчика футболку и кидает Мелани: — Скорее. Грант разворачивается к двери, пряча Мелани за спиной, и успевает встретить издевательские аплодисменты Фрэнсис лицом. — Браво, Пэн, я до последнего не верила, что ты всерьёз собираешься трогать эту дрянь, — Нэнси в улыбке обнажает белые зубы и складывает руки в замок. — Не знаю, о чём вы там говорили, но выглядело очень убедительно, я почти заревновала. Внутри у Пенни всё вспыхивает, хочется вцепиться Фрэнсис в горло и заставить её выкашлять извинения. Она пытается боковым зрением выцепить Мелани, но ничего не выходит. Повернуться не хватает смелости. — Поздравляю, Беленкофф, тебя почти коснулись лучшие губы на свете. Это тебе на день рождения. А теперь проваливай, — почти нараспев продолжает Нэнси слащавым голосом, — Пенни, в этот раз у нас стопроцентная явка. Всё подтверждено, твои заслуженные честным трудом баллы уже начислили. Буквы беспорядочным набором слетают с губ Фрэнсис, заползают в уши, разрастаются и грозятся изнутри разорвать черепную коробку. Блокируют входы и выходы, стерегут посторонние звуки, выстраиваются в слова и трубят в мегафон. Пенни смотрит за спину Нэнси и видит перешёптывающуюся толпу. Силы, чтобы оглянуться на Мелани, собираются со всех уголков, но вместе так и не складываются. — Разойдитесь, кретины, — чей-то голос прорывает оборону, — вам на сегодня хватит, — расталкивая публику локтями, на передний план продирается Джордан Чан. Она приближается, задевает Пенни плечом, хватает Мелани за руку и тащит к выходу. Останавливается возле Габриэль и выплёвывает: — Посмотрела, чем твоя леди совершенство занимается? Продолжай дальше за ней волочиться и давиться этим дерьмом. Пенни кажется, будто в воздухе размешали толчённое стекло и его крупицы залетают прямо в горло, цепляются и раздирают тонкие стенки, а каждый новый вдох облизывает свежие раны. Всё скручивается и мечется: она впервые за долгое время не понимает, что происходит. Пытается распутать комок внутри, хватается за нить и убеждает себя, что разочарована, что злится на Мелани. Как можно позволить так себя провести?! Но от злобы комок не становится меньше, он оседает в районе солнечного сплетения и закупоривает пути к отступлению. На языке вертится слово, которое отчаянно хочется проглотить. И как только оно попадает внутрь, комок тут же растворяется, но что-то сдавливает рёбра и те тисками обхватывают лёгкие.