Питер зима

*** В вагоне было холодно. Редкие пассажиры кутались, съежившись на холодных кожаных сиденьях, даже в телефоне никто не сидел. Слава поежился и сунул нос поглубже в теплый шерстяной шарф, весь в узорах вырывиглазной расцветки в духе дадаизма: зеленое с красным, красное с ядовито-салатовым, малиновое с фиолетовым. Снежинки, больше напоминающие схематичное пиксельное изображение жуков. Слава откинулся назад, но задремать так и не смог: голова болталась, не находя опоры, ноги норовили отъехать вперед. Он представил, как стоптанные грязные кроссовки коснутся замшевых сапожек напротив. Прилично одетая дама, хозяйка сапог, покосилась на Славу с брезгливым интересом. Он выдавил свою самую умильную лыбу и подмигнул ей. Дама тут же повернулась обратно к окну и принялась с преувеличенным интересом следить за пролетающим в окне пейзажем. Это же так увлекательно: снег, снег, еще немного снега, лес. И что только забыла на пути из города? Тут сейчас наверно сплошь такие же бедолаги, как и он: водопроводчики, кабельщики, проверяющие от разных УК. Час, два и вот уже его станция. Простенькое здание-коробка с облупившейся краской цвета дешевой школьной тетради на двенадцать листов. Слава снова взглянул на свою, прикорнувшую к этому моменту, попутчицу: печально опущенные уголки рта, густо накрашенного помадой розово-коричнево-непонятного цвета, поджатые даже во сне, беспокойно дрожащие ресницы с комками туши. Из-под черного шерстяного пальто выглядывал такой же черный шарф. Перчатки и меховая кубанка — и те черные. А ведь тут не город, такое фоном не забьет. Клякса превратится в точку на белом листе, а то и вовсе утонет. Слава вздохнул, быстро сложил двуперстие, перекрестил тетку и поспешил выйти на пустынную платформу. От станции полчаса на автобусе, единственном на этом направлении, и то по расписанию раз в три часа. Не забалуешь. Потом от остановки, исписанной за лето мамкиными Бэнкси, по широкой не тронутой асфальтом дороге к СНТ. Стоило уйти от остановки подальше в лес, как оглушило. Отовсюду слышался ропот птичьих, скрипящих древесных и едва различимых, будто кто-то резко раздавил дедушкин табак, голосов. Разбудили посреди спячки, напугали бедняжек. В самом поселке делать уже было особо нечего. Слава сразу сказал, что он волонтер от церкви, деда проведать пришел. Не больно-то помогло. Местные отвечали неохотно, блеяли, путались как укуренные: — Дед? Да, был такой, да. По дереву вырезал, лапти плел. Кому сейчас лапти нужны. Какие лапти? О чем бишь я? — мямлила бабка-соседка, глядя на Славу стеклянными глазами. Воспоминания о странном «кружке народного искусства» вроде никуда и не делись, а вроде и замылились. Непрогляд или просто боятся? А, ничего. Все равно рассеется. Недели не прошло, а уже что-то показать могут. Снимать остальное — только лишний раз палиться. Зато основное место сборов все же показали — чердак добротного кирпичного домика. Ничего такого: стол со скамьями, старые книги и лапти, огромный жестяной таз с лыком и заплесневевшей уже водой, вязанки под потолком. Бегло пролистав книжки, Слава сгрузил несколько в рюкзак, прихватил пару лаптей и двинул к пруду. И не прогадал — в толстом бугристом льду зияли приличного размера лунки. Слава подполз к одной из них, аккуратно опустил лапти на воду, достал из рюкзака выпеченную дома булку и тихо сказал: — Вот тебе, черт, гостинец. Покажись. Потом пришлось подождать. Слава замерз и отсидел себе ноги, пока по поверхности лунки не пошла рябь. Сначала из воды показались тонкие черные лапы с длинными острыми когтями. Затем показалась голова, покрытая блестящей черной шестью с чуть вздернутым крысиным носом и человеческими глазами. Голова смотрела с подозрением. Слава положил булку перед прорубью, чтобы черт сам мог ее взять, и спросил: — Скучно тебе теперь без хозяина? — Очень, — зло ответил чертенок, уже деловито обнюхивающий булку, — Привез с собой пустое место, привадил чужих и пропал. Очень по нему скучаем, все глаза проплакали. — Пустое место? — Слава хмыкнул. Выпученные глаза в красных прожилках, у водяных чертей от природы. Да уж, проплакали. — Оставил посреди леса дыру. Ни найти, ни дойти, ни увидеть, — черт отчаянно запихивался булкой, страшно чавкая и плюясь, — А давеча к ней нетопыри слетелись со всей округи. Как затянуло. В последний момент отпустило — уж думали, что пропали, — булка кончилась и теперь чертик смотрел сердито, его мелко потряхивало на морозе, наверняка хотел поскорее нырнуть в теплый омут. — Понятно, — протянул Слава чисто для порядка, — Спасибо за службу. Плыви к своим, — упрашивать не пришлось. Точно после «спасибо» чертика и след простыл. Слава перекрестился и побрел обратно к остановке. *** Пустой вагон электрички с замороженными окнами одним видом заставил поёжиться. Мирон оделся как полярник, но холодный воздух находил лазейки, особенно при долгой неподвижности. С утра мороз прихватил городскую слякоть. За окном тащился пейзаж из унылых человечьих построек и чёрно-серого льда. Но чем дальше от города, тем больше сохранилось романтичных снегов. Путаясь, Мирон достал из капюшона наушники, выключил музыку — она только убаюкивала. Однако скоро пасторальные виды зимней природы начали делать то же самое. Ночью он не спал — думал. Теперь это получалось плохо. Решил ещё раз перебрать то, в чём есть подобие уверенности. Вчера по пути домой Чумаков скороговоркой выгрузил свои знания про «домик на дереве». Не так уж много. Во-первых, запретил упоминать это место, и даже намекать, что знаешь о нём. Обсуждения — только с Романом, только в самом на все сто укрытом от прослушки месте. Например, в чумаковской машине. — Когда ты на поляне, — строго поучал Жиган, — тоже не болтай. Тебя там не видно. Но те, кто чует дыхание леса, могут слышать. А внутри уже, в хатке, хоть бомбы подрывай… Да, и вещи не оставляй там — всё пропадает. Я тела на ночь кинул, думал утром забрать. С концами! Только пятна эти на стенах чёрные появились. Заебись удобно, а?! — он заржал. — Пятна? Я подумал, это плесень. — Может и плесень. Но уже меньше сегодня, чем были. Если дальше так, скоро посмотришь иконы. Такие… Интересные. И пентуха моя пропадёт. Кто это «чует дыхание леса», Мирон решил не переспрашивать. Явно Роман повторил слова за беднягой, что ему доверился, а сам мог и не понять. Мирон достал из рюкзака термос, хлебнул кофе. Слегка затошнило. Кроме воды, кофе и сигаретного дыма, сутки во рту ничего не было. На голодный желудок легче колдуется. А в планах на сегодня было много экспериментов. Ещё Жиган объяснял, что лучше не пытаться действовать на мир напрямую из церквушки - граница непредсказуемо искажает силу. Проще там заключать предварительные договора и «заряжать» вещи. «Как под меня изобрели» — хмыкнул Мирон. Только на этих двух китах и человеческой глупости он до сих пор держался в Чёрном Братстве, не был изгнан за наглый обман и убит "охотниками" в подворотне. Наоборот, считался талантливым. Скрывать силу нелегко. Все полагают, что он скрывает её 24/7. Поэтому не удивляются, что другие вещи вытягивает еле-еле «на зачёт» и предпочитает кого-то вызывать, а не работать от себя. Даже приставленный для обучения и слежки «старший брат» настолько хотел расколоть идеальную «завесу» силы Мирона, что, казалось, ни разу не подумал, что её нет — «завешивать» нечего. Знал об этом только Жиган. Если бы всё раскрылось, ему тоже досталось бы не слабо, за соучастие. Но поменьше, чем самому обманщику. Хотя какой-то особый талант был: по неведомой причине духи и демоны, которых Мирон вызывал, никому из людей его не сдавали. Мелочёвка могла и сама не знать, но чуваки «с погонами» точно понимали, когда их зовут "голым" обрядом. Видимо, одним нравилось наблюдать, как бездарь водит вокруг пальца снобов из Ложи. Другие просили о мелких услугах сверх ритуальной оплаты. Хотя цену и так приходилось ставить максимальную. В особо ответственные дни Мирон мог выпустить столько крови, что при первом взгляде друзья порывались везти в больницу. Он отмахивался шутками про почётного донора. И всё равно общение с демонами, особенно старшими, нравилось больше, чем с людьми. В ответ он получал что-то вроде симпатии, чуть ли не доверие. Хотя многие предупреждали: демоны коварны, непредсказуемы и жестоки. Цепляются за малейшую неточность в словах, чтобы вывернуть всё наизнанку. Что в крайнем только случае надо к ним обращаться. Но Мирона самый тонкий и злой ум «падших ангелов» не так пугал и путал, как «поправки на дурака» с людьми, их забывчивость, беспорядочные мысли, малодушие, нелепые беспричинные эмоции. Люди со зла могли принести пользу и страшно нагадить от любви. «Человеческой природе нельзя доверять, — сказала одна старая мудрая женщина, — Человека создал сумасшедший припадочный папаня Люцифера, ещё до того, как Владыка разумно устроил эту Вселенную. Насколько мог разумно, учитывая неисправимые ошибки в фундаменте. Такие, например, как человек. Не доверяй себе, следи за каждым шагом. Нет опаснее предателя, чем ты сам!» Мирон так и делал. Ещё в начале этого пути жалкая человеческая природа кричала: не связывайся с Жиганом, не поступай так с Димой! Но холодная логика помогла принять верное решение. Слишком долго Мирон мечтал о силе и свободе. Настоящей свободе! Теперь вплотную к ней приближался. Да, по дороге многое нужно делать как бы наоборот. Но настоящие мечты всегда сбываются «с подвохом». «Такова мудрость Владыки. Хочешь истинной свободы — ни к чему не привязывайся. Даже к мечтам о ней, даже к ней самой, — Мирон почти с теплом вспомнил момент, когда решился окончательно. — У тебя был шанс, Дима. Если бы тогда вечером… Даже утром! Если бы ты ворвался, схватил меня в охапку и увёз… Нет, сука, ты же папочка. Бла-бла, я улетаю, а ты как хочешь. Как с ребёнком в магазине: поупирается и следом побежит… А я не побежал! Знаешь, почему?!» Мирон вскинул злобный взгляд, как будто перед ним сидел Хинтер. Но увидел только седой затылок старика в «ленинской» кепке, что, наверное, подсел на прошлой станции. Мирон мотнул головой, сбрасывая дрёму. «Дерьмо какое. Давно не вспоминал». Глянув за окно, он «узнал» местность, хотя не видел её ни разу. Выдоенная вчера из нетопырей информация крепко обжилась в голове. Вышел в тамбур. Осадок от неприятных мыслей слепил в образ себя, стоящего на коленях — перед людьми, богами, законами жизни и собственными слабостями. С покорной кислой миной, в слезах. Не только родители видели его таким. «Приятели» в школе, тот же Хинтер, ещё несколько человек. За это иногда тянуло уничтожить их всех, стереть из самой памяти мира. И сам мир, который именно так предпочитает видеть людей: сломанными и послушными. «Гордыня — худший из грехов. Так учат папочки. Даже самого создателя Вселенной,» — Мирон жестоко улыбнулся. Представил в руках большую металлическую биту — и вмазал «правильному» себе. Соплежуй улетел как болонка. На душе стало легче. Поезд остановился, двери открылись. Внизу плясал от холода желающий войти. Высокий молодой парень. Что-то в нём было знакомое… Уже выйдя, Мирон обернулся. «Это что — Гнойный?! Или похож?» От лица самого Мирона можно было разглядеть только глаза — между шарфом, капюшоном и козырьком. И те за очками, хоть и не тёмными. Но даже по ним парень словно бы узнал его — так удивлённо раскрыл рот и глаза. «Точно Гнойный! Такая, блядь, мимика на всю Ленинградскую область только у одного человека старше 10 лет. Что он тут делает? Приезжал к пожилой любовнице-ведьме за православным аналогом гаша?» Ещё перед их баттлом Мирон узнавал про Карелина. Оказалось, тоже немного колдует. Совсем немного. Не «плохой», не «хороший», ничей, ни о чём. Деревенщина из мелкой недохристианской секты, коих легион по российским провинциям. Гнойный начал движение на выход, но двери электрички закрылись. В таком мелком посёлке остановки короткие. Мирон побрёл по чужой памяти туда, где можно пересесть на автобус. На горизонте выглянуло из облаков заходящее розовое солнце. Ноги по колено проваливались под лаково-блестящий наст. Глаза разболелись от этого блеска и мороза. Зато настроение поднялось. Мирон даже посмеялся, сообразив, что они с Гнойным выглядели одинаково: большие дутые куртки, старые чёрные треники, под которыми точно ещё одни. Капюшоны поверх шапок (точнее у Карелина — два капюшона) и сверху шарфы. Только у Мирона — нормальный тёмно-синий, а не попугайский толстый, как бабуля вязала в детский сад. «У меня конспирация, а он по жизни такой. Забавный колхозник. Если считать, что это знак, то нормально. Ничего плохого, ничего хорошего. В ближайшее время жизнь как жизнь. А Чумаков и сказал: расслабляйся, пока можешь, справляй Новый год…» Расслабляться Мирон не собирался. До того как Жиган втянет его в интриги, он должен был завести свои. *** Слава дернулся на выход, но не успел: двери захлопнулись прямо у него перед носом, оставив бессильно смотреть, как Окси стремительно удаляется вместе со станцией, растворяясь в наступающих сумерках. Червь-пидор. И в кого только такой? Папа профессор, мама наверняка хорошая, может даже про паровоз поет. А этот все вавилоны в голове строит. Это что же получается: про тебя теперь и докладывать, Гадина? Вот тебе и волосья с жопы. Слава поймал свой взгляд в мутном, заляпанном стекле дверей. Подышал, начертил пальцем квадрат и тут же стер, криво усмехнувшись. Снова подышал и начертил уже треугольник. Он со злым весельем представил, как щупленький, бледный Окси с пустым холодным взглядом коротким кивком отправляет перекаченного многорукого демона кромсать ничего не подозревающих лесовиков. Кишки, мясо, лужи крови. Я уже был женат, спасибо, а где-то в Мексике бегают Миксиканцы. Пальцы быстро начали мерзнуть, пришлось доставать варежки, пестрые под стать шарфу, и идти занимать место. В животе зазвенело от пустоты, а на языке стало горько. Красочные комиксовые сцены насилия потихоньку уступали не таким кровавым, но более приближенным к реальности (а от того и более страшным) догадкам. Оксанка далеко не Сальма Хаек, но ручки тоже не марала бы. А если бы и да, что старец призыв бы не почуял? И как грязно сделали. Ну то есть как, убрали чисто: без магии, как и надо. А морок паршивенький. Сильный, даже слишком. Точно не проверили, хватиться кто деда или нет. И так ли уж нужно было убивать? Может жив? Вряд ли, если в деле сатанисты. А может дед сам в очередной раз переругался с епархией в своей голове и свалил черте куда? Эти вот прознали и тоже ищут. Нет, Мирон свет Яныч так бы сам не смог, а иллюминати чином повыше если и не в курсе, что за дедом смотрят, то перестраховались бы. Кто-то мутит воду и вписал Мирона. Кто и зачем? *** -…Господин кладбищ и пастырь мертвецов. Приди на мой… Демон был уже здесь. За спиной раздражающе скрипнуло. Выше головы. Ощущение чего-то огромного почти физически прижало к полу. Мирон и так уже завёлся из-за местной атмосферы редкой ядовитости. А демон мало что, как в прошлый раз бесы, явился раньше, чем была озвучена вся формула, да ещё вне пентаграммы, вне зоне видимости и в неожиданном размере. А ведь он был из самых сговорчивых и спокойных Старших. Всегда являлся как чёрный жук-древоточец на внутреннем крае круга, культурно звучал в голове. Мирон сам не понял, испугался или озверел. Пальцы до боли сжались на рукояти обрядового ножа, лицо свело агрессивной миной. Договорить вызов без запинок не вышло. - Не суетись, — знакомый голос, непривычно-громкий, но хотя бы привычно в голове. «Может ещё расслабиться?!» — чуть не крикнул Мирон. Удержался, но демон услышал и тихо рассмеялся. - Попробуй. Обернись - это всего лишь я. Его тон успокаивал. Действительно, небольшой размер при вызове силу не ограничивает. Просто своеобразный уговор о приличиях с городскими магами, вынужденными ютиться в человечьих муравейниках, набитых электроникой, вылетающей с полуоборота. Мирон обернулся. Жук сидел на стене, маслянисто поблескивая в свете пяти небольших свечей на полу. Его задница почти доставала до пола, а головогрудь немного повернулась, заходя на потолок. -Впору мне напрягаться. Куда ты меня затащил? Это была шутка, разумеется. Такой призыв работал по принципу видеозвонка и никого никуда «затащить» не мог. -Хотел тебя об этом спросить. -Ты потерялся? -Нет, — Мирон помолчал, снова заталкивая то ли гнев, то ли панику на самое дно. Беседа пошла не по традиционному сценарию, надо было к нему вернуться. — У меня два вопроса. Плачу обыкновенно. Нужны короткие ответы, не требующие уточнений. После я сразу оставлю тебя. -Спрашивай, смертный! — громовым басом ответил демон. И сразу засмеялся мягко, почти ласково. -Куда пропали тела убитых, что были принесены сюда несколько дней назад? Жук пополз вверх. Скоро расположился на потолке, аккуратно избежав прикосновения к иконам, которые и правда немного очистились и теперь на углах мерцали старым тёплым золотом. Коротко бросил: -Не знаю. Мирон похолодел. То ли демон его обманывал — что невероятно, ведь призыв был дочитан, а там указано... То ли тот, кто знал о судьбе всех людских трупов, на всей Земле, за всю историю человечества, не способен увидеть, что творится в этом старом домишке. Похоже, спрашивать: «Что это за место?» — не имело смысла. А с такими нервами нелегко подобрать хороший новый вопрос. Но он пришёл сам по себе, как по подсказке. -Как защитить эмоции от влияния этого места? Жук долго молчал и не шевелился. Неожиданно расправил крылья. Мирон присел, ожидая, что они сейчас затрещат на всё помещение. Но нет - сложил обратно. -Жри как свинья, — задумчиво протянул демон. — Ярко одевайся, много спи, пьянствуй, спаривайся, думай о ерунде. Эта река несёт тебя, как перо. Стань тяжелее, вешай на себя гири. -Благодарю. Забирай оплату и уходи, — Мирон полоснул лезвием по сгибу локтя. Кровь закапала в центр пентаграммы. -Приглашай сюда почаще. Обещаю не хитрить, — довольно мурлыкнул демон, потянувшись к угощению. -Я услышал тебя, — процедил Мирон, стараясь не отшатнуться, когда прямо перед носом свесилась эта туша. Держась задней парой лап за потолок, жук коснулся передними лужи крови - и исчез. По телу прошла волна дрожи. Мирон закрыл вызов и опустился на колени. Сил не осталось вообще. Нечего было и думать о продолжении работы. Неожиданно в мыслях начали всплывать мелкие пузырьки знания о том, как чувствовал себя гость, что более-менее открыто думал об этом месте и самом вызвавшем. Чтобы разум опознал и разложил всё по полкам, требовался отдых и покой. «Ладно… Лиха беда начало. Поспать и пожрать? Отличная идея. Завтра съёмки, потом день отдохну — и снова сюда. И начну с кого-то пожиже,”- сонно думал, расчехляя аптечку. *** Связи нет, руки лишний раз в холодном вагоне из варежек не высунешь. Слава смотрит, как проплывают мимо окна станции и поселки, как островки и утлые суденышки в белоснежном море леса и полей. Он замечает, что глубоко дышит, несмотря на то, что внутри больно от холодного воздуха. Голова кружится от переизбытка кислорода. При желании можно так надышаться, что грохнешься в обморок. Они в детстве пробовали с ребятами со двора. До обморока не доходило, но ходили потом как пьяные. Слава трет лицо руками. «Умывается», пытаясь проснуться. Гадкое чувство, когда кто-то или что-то «опять». Когда мама пишет: «Он опять?» - и ты сразу проваливаешься. Все знают, кто и что «опять». Знают и не могут ничего сделать. И в то же время ты виноват, с тебя же спрашивают. Ты как бы тоже «опять». И мама, ведь она будет его ругать. И что это получается? Мне снова шесть лет, родители передают через меня сообщения друг другу? И вот Окси не опять, а снова. И Слава будет его ругать, а толку-то? Слава не из Кемерово, Слава из Хабаровска. В городе душно и шумно. После леса еще виднее как тут все захламлено светом, рекламой, мусором. Даже воздух тяжелый, загазованный. Вокзал, метро с полупустыми ночными вагонами и дом. Все тихо сидят по углам: Мишка в своей комнате ведет трансу, бухтит тихонько — из-за двери почти не слышно. На шум лениво выглядывают Саня и Филя. От Сани несет ацетоном и защитным кремом, она глядит строго и докапывается, но гладит его мимоходом по плечу и забирает рюкзак, расспрашивает: — Как дед? — Дед был, да сплыл со всеми зайцами. Я Дядь Вове отписал. На ковер схожу, а дальше они сами. Филя ластится, трётся, сам лезет в руки. Только сейчас, в тепле Слава понимает, что ноги все же промокли, а не просто замерзли. "И теперь наш глупый папочка спит в палатке в мокрых тапочках», ага. Слава скидывает кеды, благодарно и осторожно бодает Сашу в плечо, берет Филю на руки, целует меж ушей. Тихо как тать на кухню с рюкзаком, выуживает толстую замызганную тетрадь на кольцах. Листы пестрят значками, стрелочками и английским «Ex», но карты сокращений нет — конспект не первый и писали для себя. Какие-то правила по пунктам про не «не ешь, не пей». Не влюбляйся и на лбу себе высеки: жизнь тебе для того дана, чтобы посвятил ее метафизике. Дальше больше: в крайнем углу листа координаты gps, а внизу схематичная карта: ЛЭП, озерцо и тропки, а посередине — область, закрашенная черным. То самое «пустое место». От ужаса затошнило: даже если вырвать карту, по дневникам пойдут, к месту прицепятся. Будут там кружить, пока последнего клеща не выловят. Выиграть бы время. Слава сглотнул горький ком, сцапал со стола печеньку, положил ее на прикормное блюдечко и сунул тетрадку за батарею. — Дядька, будь ласков, у себя подержи, — за батареей тяжело вздохнули, но на пол тетрадь не вывалилась — так и исчезла в тени. Слава вернулся к рюкзаку, поставил ледяной телефон отогреваться на зарядке и нажал на чайник. Надо написать Ресторатору и напроситься на шоу, а то придется караулить звезду на морозе. Он не может предупредить Мирона как друг, но может напугать, заставить подумать.