Питер зима

*** С утра Славе написали с неизвестного номера и недвусмысленно велели ехать в Рыбацкий. Он тут же наябедничал Деду Вове, но это ясности не внесло: требования тот опроверг, страшно разозлился и велел ехать к нему домой. По пути туда неизвестный номер написал еще несколько уточняющих смс, на которые Слава решил на всякий случай не отвечать. Пару раз с того же номера звонили, правда, связь в метро прерывалась и ответить не вышло. - Слава, здравствуй! - встречать его дед вышел одетый в свои “неприличные” джинсы и любимый растянутый свитер. Он уже или еще? Все-таки придется ехать в епархию? - Здравствуйте! Мне тут… - пуховик снова завибрировал. Слава вздохнул, уже отлаженным движением достал мобильник и протянул деду. - Да, давай сюда, я поговорю. А ты пока разувайся и чаю попей, - он кивнул Славе на тапочки, очень осторожно взял в руки телефон, а когда приложил к уху, едва заметно расправил плечи и выпрямился. - Алло! Здравствуйте! Алло! Это Владимир Григорьевич, - дед поморщился, достал очки из кармана на груди и посмотрел в экран, потом показал Славе. - Это не связь, - подвердил тот, глянув на 4 полные палочки в углу экрана. Дед благодарно кивнул и удалился вглубь своей части квартирки, проговаривая свое имя-фамилию-отчество со званием чуть ли не по слогам. Из-за двери с “чужой стороны” выглянула недовольная заспанная морда лица. Слава открыл было рот поздороваться и извиниться, но она жалостливо сморщилась и скрылась в темноте своих комнат. Слава прошел в большую комнату, служившую каким-то знатным людям гостиной до Великой Октябрьской, а теперь – рабочим кабинетом, приемной и мастерской одинокого врача и мага предпенсионного возраста. По углам комнаты шкафы с книгами и рандомно распиханным походным скарбом, расписной комод, укрытый простыней стол (настоящий операционный) и сиротливо притулившиеся в углу манекены. В центре – складной советский стол-параллелепипед в полностью разложенном виде. Скатерть, чайник, блюдце с баранками и пряниками. Слава запоздало подумал, что надо было хоть что-то принести, но вспомнил, что прихватил из дома шоколадку. Выложил, нажал на чайник, сел и притих, задумчиво рассматривая лепнину на потолке. Из глубины квартиры доносились отголоски возмущения и мерный скрип половиц: - Я почистил? Конечно, я его почистил и осенил, а как вы хотели? Так и послали бы кого-то заточенного! Это вам что? Шахтерская канарейка? Дельфин шпион? Голубь-герой Голубчик? На последнем Слава нервно прыснул и закусил губу, чтобы не заржать в истерике. Да уж, голубь-герой. Пикирует с орлиными звуками, имеет такой клюв, которым фашистские черепа даже проще, чем какому-то медведю с кувалдой. Только это не он, он – забавный косплей. Голос затих, а скрип начал приближаться, пока сбоку не раздалось: - Зачем кормовые тратишь? Сушки вон, пряники. Будешь варенье? - дед сказал и сам же взял со стола шоколадку, распечатал и отломил себе пару плиток. - Я докуплю! - успел вставить Слава. - А хотя ладно,- он отложил плитки в миску, передвинул один стул в пятно света от окна и приглашающе кивнул Славе, - давай я тогда сразу слепок сделаю, а потом поговорим спокойно. Слава послушно сел куда указали, дед отошел к полкам и вернулся уже с простеньким деревянным крестиком на бечевке и затянул: - Владыко Господи Иисусе Христе, Боже наш, Источниче жизни и безсмертия, всея твари видимыя и невидимыя Содетелю… - Слава крестился в такт и с каждым предложением все больше чувствовал жар, исходящий от креста. Когда читка наконец закончилась и дед надел на него крестик, Слава чуть не отдернулся, как от сковороды, но усидел. И это на нем следов не больше обычного, а если бы? Сидел с ним, еле-еле цедил чай и отвечал на короткие вопросы, как на допросе. А дед воспрял – видимо реакция подопечного его полностью удовлетворила. Когда доклад был окончен, дед снял со Славы крест и убрал в крохотный льняной мешочек. Пришло время собираться, Слава с удивлением обжегся о карман собственной куртки. Сам не понял в чем дело, пока не вспомнил про куриного бога. Покосился на деда. В принципе можно было легко перетерпеть, но какой это подаст знак. - Простите, мне тут Саня оберег дала простенький. Можете взять и подержать пока у себя? - напрягшийся было дед довольно кивнул. *** «Заебло,» - Мирон улыбался, кивал и хлопал. Глаза под чёрными очками иногда слипались на несколько секунд. Трескотня юных баттлеров мутировала в сложные смысловые абстракции, а они тянули визуал. Мрачные фэнтезийные пейзажи, как будто Сальвадор Дали перекинулся в готы, стал плохо различать цвета и обкололся тяжкими транквилизаторами. Образы не такие подавляющие и страшные, как ночью. Теперь даже красиво. Толпа заорала. Мирон дёрнулся, смущённо понимая, что шуметь начал первый – отреагировал на что-то в своей голове. Прикусил щёку изнутри, с усилием поморгал – попустило. Тимарцеву объяснил ещё утром, что две ночи подряд не спал и на третью тупо не смог. Пролежал-проворочался, сморило за час до будильника. Саня ничего не сказал плохого, но надулся заметно. Зато большую часть съёмок Мирона не кантовали. На самом деле, не спалось не от усталости. Следы сознания высшего демона никак не могли устроиться в скромных человеческих мозгах. То затухали, то вспыхивали, толкались и ворочались, не давая логике и носа высунуть из укрытия. В ощущениях ясно: настрой у гостя был игривый, но спокойный. Он получал удовольствие от загадочности и «сытности» нового места и хотел изучить его, не дожидаясь новых приглашений от человечков. Мирон почему-то был уверен, что не получится. Проблема была в том, что сам «жучиный» способ мыслить, чувствовать и осознавать был настолько нечеловеческим, что отравлял и вытеснял слабого хозяина черепушки. Мирон заставлял себя снова и снова засыпать, видеть бесконечные, рвущие нервы кошмары. Как раньше, в юности – пережидать борьбу тела с похмельем от диких смесей алкоголя и наркоты. К утру полегчало, и теперь, к вечеру, главная битва окончена. Время отдыха. «Сколько ещё здесь торчать? - Мирон посмотрел на Саню, тот отмахнулся коротким холодным взглядом и продолжил гоготать на камеру. – Похуй. Завтра извинюсь». В начале сезона Фрэшки все были на энтузиазме, но быстро начали забивать. Мирон понимал, что многие идеи принадлежат ему, а значит поддерживать общее дело и отвечать за него надо. Но так уж вышло, пока не до баттлов. Версус принадлежит Тимарцеву, он пускай и вытряхивает из участников и гостей нужную активность. Через полчаса всё закончилось. Потом отсняли интервью на улице, пока темнеть не начало. Одни разошлись, другие вернулись в бар поболтать и обмыть удачный рабочий день. На сонном автопилоте Мирон тоже вернулся, выпил пива с народом. Но скоро понял: ещё немного – свалится под стойку и так захрапит, что заглушит музыку. Прихватив энергетик, распрощался с кем-то, через секунду забыл, с кем именно. Несколько глотков из банки встряхнули, но чувствовалось, что ненадолго. Невпопад проснулась мысль-паразит последних дней: союзники – дело хорошее, но такие щедрые подарки не в стиле Чёрного Братства. И ещё менее в стиле Чумакова. «Он уже знает, в какое дерьмо втянет меня. Знает и молчит. Знает, что я не захочу. А теперь, с моим новым саном, легко пошлю его в жопу. Тогда отберёт домик… Да, сделает, что больше не смогу найти поляну или открыть дверь. Может даже сотрёт память. С таким «усилком» что угодно можно… Сука, надо поспать часов 20. Голова не варит. Никаких больше Старших Офицеров, потренируюсь на рядовых чертях». На улице начинало темнеть. Мирон побрёл в безлюдную сторону, разыскивая в телефоне номер такси. Задумчиво повернулся на звук казённой сирены, пролетевшей за домами. «А покровитель у Чумакова не жирный – вот как средняя ментовская шишка. И такой же продажный. Да, да, вот с кого начинать надо было…» Он мягко врезался в возникшего на пути человека. Поднял глаза – и чуть не подпрыгнул от неожиданности. *** Слава за баттлом почти не следил. Он думал о быстротечных, но мощных летних ливнях, вспоминал запах озона и как застилает глаза или стекла в машине, если по ним не мечутся щеточки-дворники. Дождь бил набатом, обволакивая его, укрывая ото всех, заглушая собой общий гомон. Впрочем, он отчетливо видел оранжевое пятно даже сквозь пелену завесы. Он сейчас не совсем пустое место: поговорить можно и самому что-то видно, да только не вспомнит никто, что именно ты тут был. "Посмотри сюда, ты же сразу меня увидишь, если хоть на секунду подумаешь обо мне. Если". Слава кисло усмехнулся. Интересно, хоть Сашка-то видит его сейчас? По идее должен — при нем морок и накинул. В какой-то момент дождь стал полностью перекрывать внешний шум. Закончилось, все расходятся. Слава проткнул завесу пальцем, подняв его чуть выше своего лица. Капли, не повинующиеся обычным законам физики, разошлись струями, образовав тоненькую прорезь. Слава отыскал глазами Тимарцева, благодарно кивнул и тут же убрал руку. Завеса всколыхнулась, как занавеска в душе и встала на свое место. Слава поторопился к выходу. Долго стоял за углом, дожидаясь Окси. Догнал его, долго шел следом, в пустом переулке встал перед ним и приготовился: стена дождя содрогнулась, пропуская гостя. Слава рефлекторно придержал за плечи. Очень аккуратно, бережно. — Здравствуйте, Мирон Янович. Как баттл? Просмотры не бог весть какие, конечно. Но неужели вкупе с мерчем, фитами и фестом так мало денег, что вы теперь по селам дедов за иконы стреляете? А что сразу не старушек у сберкассы в день пенсии? Они сейчас будто оказались на открытой веранде во время грозы. Косые капли нет-нет бьют по лицу, но в целом терпимо, тепло. Да и потом ничего не останется. — Так спешу вас обрадовать! Деда в церкви хватились. У него с собой что-то похлеще дивана из НИИЧАВО было. Его теперь и Витя, и белокриницы, и наша бородатая пчелка-труженица во крестах, со всей конницей и ратью, искать будут! Мирон дал себе время. Медленно моргнул, ещё раз. Глотнул энергетика, поморщился. Медленно проговорил: - Во-первых, здравствуй, - ничего. Гнойный, упавший на голову, как кирпич, только сверлит горящими глазами и сам ждёт ответа. – Во-вторых: что? Какие деды, какая пенсия? Какие… Пчёлки с диванами? Потрогал веки. Линзы вдруг стали мешать, как бы намекая, что надо освободить глаза на случай, если этот придурошный торч накинется не с кулаками, а со своей магией подколодной. - Нет, подожди. Что ты принял, как давно? Я нормально разбираюсь, могу помочь. — Ты сам-то точно чистый? Коней попридержи, добрый самарянин. Вы уже одному такому как я помогли,— Слава досадливо сморщился. Ну вот так всегда. Он пытается предупредить, а его опять в нарики записали и милостиво спасают. Тоже мне, Оксана Питерская — святая-покровительница наркодиспансеров и вытрезвителей. — Ты был в деревне Сидозеро. СНТ Астра. Я видел тебя на станции,— Слава сам не заметил, как утих, стал звучать уверенней. Говорил медленно, как сумасшедшему или ребёнку. Ебаный стыд. Врет и не краснеет. Или не врет? Может и не знает ничего толком? Хоть бы. Эээ, нет. Этот-то и не знает? — Ты ездил в деревню, где раньше жил дед из наших, с учениками. У деда что-то было. А теперь ни деда, ни учеников, ни чего-то. На деревенских криво слепленный непрогляд. А церкви сейчас зайдутся в экстазе, будут это дедово "что-то" искать. Слава всматривался в лицо Мирона. Пасмурный какой, еле на ногах стоит. Может, с ним тоже чего? Перекрестить бы, но сейчас и от сердца не выйдет, и не угадаешь. Мало ли что, вдруг ему от такого только хуже? Да и не заслужил, гадина! Название станции мигом упорядочило дурной поток чужих слов. «Дедов стреляем за иконы? Хм, - перед глазами встало пять почерневших досок на стенах лесной часовни. – Кто ж заказал тебе этих «братьев меньших», Рома? И как расплатился? Не помню, чтобы ты раньше предоставлял коллекторские услуги». - И ты решил, раз я еврей, то должен торговать антиквариатом? Извини, я не настолько еврей. Если ваши церкви не смогли приютить и защитить от воров какого-то деда, то пускай ищут свои иконы на своих же подпольных аукционах. Мне эту дрянь даже трогать мерзко. - если преувеличил, то не слишком. Вся линейка «светлых» авраамических религий давно не вызывала ничего, кроме брезгливости. Даже настоящей злобы они не заслужили. А большие официальные церкви не могли рассчитывать и на жалость. — Я решил, раз ты у нас еврей, вряд ли у тебя в той деревне любимая бабушка,— на выпад об аукционе Слава не отреагировал. За это пусть Забэ краснеет, если еще способен. В доктрину беспоповцев поведение нынешней РПЦ вписывается более чем. Пока он говорил, Мирон огляделся, заметил мусорку в трёх шагах позади. Быстро допил энергетик, швырнул банку – не попал. Пошёл подбирать и выбрасывать нормально. Наклоняясь, качнулся вперёд, неуклюже задел борт урны. «Как вы не вовремя, мистер Антихайп! Почему не завтра? Бля-а… Всё равно не пошлешь его теперь. Надо расспросить, что знает. Угораздило с этим поездом…» — Ты шароебишься вокруг места то ли убийства, то ли похищения, где раньше был мощный артефакт из общих, стоявший на учете, — Слава проследил взглядом за банкой и невольно улыбнулся. "Всраточка пафосная, в мусорку банкой и то попасть не может, а бросок баскетбольный". И тут же скис. — Еще скажи, что на лыжах походить ездил... Че с тобой такое, а? Слава подошел ближе, в глаза посмотрелся. "Эх, Мирон Яныч как есть темный. Может не в самой магии дело, в людях, да только сжирает это говно заживо. Не, такими темпами этот дед на месте свалится. И что делать? Переводить с него нельзя. Если только не..." — Потерпи, хорошо? Потом мне все выскажешь, только потерпи. «Значит, был артефакт… Да сплыл. Та-ак, логично. Усилки – они к чему-то идут, в комплекте. Если бы главную силу давали иконы, Жига заметил бы. Дар у него небольшой, но много опыта, плюс боевая интуиция. Или заметил, но не сказал? Или главный подарок достался заказчику, а Роману – красивая коробка от него? Знает он об этом? Может не знать. Но и от меня что-то прячет. Полбеды, если заказчик из посторонних. А если это про наш «передел»? И насколько я уже вляпался?.. Ненавижу, блядь, тупорезов, что считают себя гениями интриг. Влезут в дерьмо по гланды – сами запутаются, всех запутают... Что?!» Карелин подошел, сложил руки вокруг головы Мирона обручем и зачитал какой-то бабулькин рэп. — Ломота-дремота, иди-ка в болота, Болота глубокие, болота дальние, Там живи, там оставайся, К Мироше не ходи. Сначала руки просто закололо, как при онемении. Потом защекотало. Из-под кожи полезли жесткие черные хитиновые лапки. Слава сморщился, не разжимая пальцев, медленно развел руки в разные стороны, как бы ломая обруч надвое. По его ладоням расползлись полчища мелких мертвоедов. Сами спрыгивали с рук, падали оземь и исчезали. — Фу блядь,— Слава стряхнул руки, плюнул, растер плевок ногой и перекрестился. Мирон поднял руку, чтобы оттолкнуть наглеца. Но ей стало лень, она сама опустилась. Эта приятная лень волной прокатилась по всему телу. Плечи, спина расслабились, даже голова немного откинулась назад, когда её отпустили. Словно из мышц и мыслей разом выдернули сотни привычно-болезненных зажимающих булавок или на ускорении протащили через полный курс финской сауны. Лёгкость и гармония на грани наркотрипа. Мирон попытался думать, сопротивляться. Но будто сама душа остановила: всё потом. Спать. Он закрыл глаза, с улыбкой потянулся к большому и тёплому. Прислонился, а может даже лёг. Может даже накрылся. И уплыл в абсолютный покой. Слава шагнул ему навстречу, поймал в объятия — сам не понял как. Даже не успел испугаться. Вечно у него так с маленькими. «Перестарался. И что теперь? — подумал он в панике,— Где ты живешь, я не знаю". Расслабленное тело стало тяжелым и неустойчивым, как мешок с углем. Так и норовит стечь на землю из-под рук. Пришлось укутать сокровище еврейской нации и русского пих-поха поглубже в оранжевую хламиду и вызвать такси. Слава смотрел на лицо Мирона, на скачущие по нему разноцветные блики, падающие из окна машины. Часто оно вообще такое? Без гримас, почти что блаженное. Синяки какие под глазами и горькая складка возле губ. Дрожат светлые пушистые ресницы. Или это свет так падает? Красиво. И очень жалко. «Что, Окси, трудно быть богом? Буддой в белоснежном сари от Рибока. Труднее только им стать. А ты еще совсем Гаутама». Держать морок становилось физически тяжело. Ливень перестал ощущаться теплым одеялом. Казалось, что и пуховик промок, и за шею, и в ботинки натекло. Зато таксист не приставал - вез себе спокойно, подпевал радио. Дома как назло были все. Слава скинул морок еще в подъезде, но даже так еле дотащил Мирона до квартиры. После всей этой нервотрепки, после чистки и нескольких часов несложного, но непрерывного колдовства, его самого здорово вело. А теперь еще с порога захлестнуло Сашиным возмущением, недоумением Миши, закипающим гневом Дядьки на фоне. Пока пузырь не лопнул, пока не прозвучало Сашино стервозное "Машнов!" , а в темноте кухни не полетела на пол посуда: — Все завтра,— сказал Слава глухо, не повышая голоса, но так тяжело, что все захлопнулись. Он не любит тыкать друзей носом в такое, но квартира его. И Мирон в каком-то смысле. По крайней мере сегодня. И ему плохо. И пошли все к черту до завтра точно. Саша надулась, ушла к себе в комнату, нарочно хлопнув дверью. Дядька рассудил, что особой опасности нет и уполз к себе за батарею, а Миша так и остался стоять в коридоре. Слава помыл руки, собрался с силами для последнего рывка и оттащил Мирона в комнату-студию. Стелился медленно и печально - руки дрожали от перенапряжения, не слушались. Мирона, недолго думая, решил вытряхнуть из всего потенциально грязного. Раздел до трусов и майки, вещи повесил на стул. Самого сгрузил на свежезастеленную кровать. Для полноты картины подоткнул одеяло. Непонятно зачем, но вот. Свое насквозь мокрое белье бросил в стирку. Достал с антресоли завалявшийся спальник, расстелил себе на полу, на ковре. И, глядя снизу вверх на выглядывающий из-под одеяла кусок бритой башки, успел подумать, что внутри больше ничто не орет дурниной, не ломится сквозь грудную клетку. Наоборот. Хорошо.