Питер зима

*** Шорохи в прихожей, тихий голос и смех. Топот по всей квартире – кот гарцует, или оба. Погремели с лотком и на кухне, опять прихожая. Миша ушёл. Кот поскреб дверь, потопал туда-сюда, позвенел чем-то. Параллельно второй шуровал на кухне. Что-то громко уронил. Оба притихли. За ночь Слава повернулся спиной к Мирону, скатился с одной его руки, а второй «накрылся» и обнял вместе с уголком одеяла. Мирон хотел уже спать дальше, но вдруг будто водой окатили: «Я кружку не помыл!» Сразу и в туалет припёрло, и попить. И вообще – выспался. Слава руку отдавать не хотел. Хмурился, бурчал, лёг на живот, стараясь её под собой спрятать. Только от поцелуев в шею пофыркал и расслабился. Вызволив пленницу, Мирон осторожно выглянул в коридор. Зверей нне видно. На кухне тоже, только посреди пола валялась его кружка. - Эх, ну я и свин. Нашел салфетки, вытер на полу брызги, осмотрел кружку. Пуговицы возле ручки окзались не декоративными – «кофта» снималась. Помытая, вытертая и снова одетая кружка повисла на указанном крючке. Из комнат снова донеслись царапанья и топот. «Лучше тут посижу». На цыпочках пробежался по сан-узлам, воспользовался моментом тишины, чтобы добыть из куртки телефон. Долго рыскал по шкафчикам, наварил кофе, полез в сеть. На сообщения, поздравления, предложения и прочее ушло часа полтора. Зашел «сиамец», в три фантастических прыжка оказался на навесном шкафу и скоро там уснул. Чёрный кот гордо прошествовал в открытую ванную, оттуда повыглядывал, злобно позыркал зелеными фонарями и так же независимо вернулся в комнаты. «Девятый час… До 11 не будить? Хорошо бы чаю или завтрак в постель придумать. Но эти его травки, не понимаю. И чего он ест по утрам?» - Мирон ещё кофе наварил, только расселся послушать музло, присланное берлинскими приятелями на зацен, как позвонил куратор. - Але, Мирон? Доброе утро. Не спишь? «Ого, Мирон. Не щенок, сопляк, пиздюк, салага или чего покрепче. Аж предчувствие нехорошее!» - Утро... Не уверен, - на всякий случай сделал сонный голос. - Запиши в свой розовый ежедневничек свидание на вечер и спи дальше. - С кем? Чего? Где? - Со мной. Отмени всё на вечер, в семь как штык! Где обычно встречаемся. Пушек набери как ёбаный ниггер из гетто. - Хорошо. Наверное. Что случилось-то? - Ща я тебе это наверное знаешь куда наверну, сука?! Жить хочешь – приедешь! – рявкнул и бросил трубку. - Ну вот, другое дело. А то "доброе утро", сюсю-мусю, - Мирон рассеянно улыбнулся, повертел печатку на пальце. Вспомнил свои "пушки", они выстроились перед глазами как на игровой панели или в музейном шкафу. Пока и половину не довелось выгулять - на большие охоты с выездом его ещё не звали, а в пределах Питера, в зоне перемирия, много не навоюешь. А жаль. Отличная коллекция, многие бы позавидовали, конечно, не зная, что всё это не роскошь, а костыли. Мирон мысленно повертел одну из самых опасных штуковин. От мысли, что её можно будет использовать уже сегодня, прямо по-настоящему, сердце разогналось не на шутку и щёки загорелиссь. "Угомонись, ничего серьёзного тебе не доверят. Хотя... Подробности не помешали бы". Полистал контакты, написал знакомой деве, бумажной работнице из «центра». Предложил посидеть в кафе часа в 4. За проходку в хороший клуб на закрытую вечерину и просто свободные уши она могла вывалить столько новостей, сколько и в голове не поместится. А хороших проходок за вечер-утро прилетело штук пять. К сожалению, девочка быстро ответила двумя абзацами извинений и предложением перенести на завтрашний полдень. Мирон согласился. Набрал Жигану – абонент не абонент. «Мудро. Почему я так не сделал?.. Так, ладно, что можно сделать пока? Сходить в лес, охрану поставить на своего охломона, чтоб чего не долетело по следам. И побыстрее». Прошел в спальню, полный решимости растолкать Славу немедленно. Минут десять просидел, разглядывая, осторожно касаясь волос, лица, рук. Скоро вообще обнаружил себя под одеялом. От двери донёсся наглый мяв - на пороге появился «сиамец». Мирон сел, активно взялся за дело. - Слав, доброе утро. Давай, давай, поднимайся. Слава, скотина некормлена! Вставай, пока они меня не сожрали! *** Голос Мирона звучал глухо и невнятно, как слушать из-под толщи воды. "Вставай, проклятьем заклейменный. Какая опять "скотина", я что ли?" — несчастно подумал Слава. Но вдруг дернулся: "Сожрали?" Вскочил в постели, принялся тереть глаза. Голова чугунная плохо слушалась, висела на шее атлетической гирей. Слава прислонился лбом к чужому плечу, вдохнул тонкий здесь запах. В голове прояснилось, слова вспомнились и сложились в предложение. Он согнул колени, прикрывая утренние позывы, и уже более-менее осмысленно посмотрел на Мирона. — Утро. Ты как себя чувствуешь? Сам-то кормленный? На автомате потянул руки к чужому животу, прощупал осторожно. Глаза на миг стали холодными как у рыбы, слюдяными, потом снова потеплели. — В лес пора? Или что-то случилось? Чего шумишь? — и громко, обращаясь за плечо Мирона. — И кто это тебя тут жрет, я не понял?! — что-то ухнуло в коридоре и с громким топотом ретировалось на кухню. Слава прыснул. Вместе посмеялись. - Чем я тебе не скотина? Уже ощупал как ветеринар, - поймал славины руки, наклонился, потёрся щекой о ладони, поцеловал одну, вторую. «До чего красивые!» - Мирон еле оторвался. Хотел встать, но что-то дёрнулось под рёбрами, словно натянулась леска и поцарапала лёгкие - слишком далеко отодвинулся, надо вернуться, а лучше прижаться. «Укол» адреналина от звонка ещё не выдохся. Он напомнил себе, что должен бояться или хотя бы опасаться. Но только обрадовался сильнее. «Похоже, начинается «взрослая жизнь». Подыхать сегодня я точно не планирую. Потому что… Не только ради себя?» Он опять уронил Славу на подушку. Навалился сверху, запустил руку под пижамную кофту. Пожалел, что нельзя стать размером с кота и целиком разжиться за пазухой. Легонько поцеловал глаза – они выглядели самыми несчастными и невыспавшимися, будто дежурили, пока остальное тело отдыхало. - За шум прости. Да, надо в лес торопиться, но не слишком. Хочешь, пока заглажу вину? Или позже? — Ты тоже котичек? — Слава сам принялся благоговейно гладить. У Мирона за зиму появились щеки — красиво, приятно. Слава вспомнил, как щекотались усы в поцелуе на прощание. — Тигра! Или сфинкс! Бывают же тигровые сфинксы? — погдадил еще, послушно лег на спину и тут же обнял одной рукой. Вторую положил на руку под своей кофтой, погладил, заставляя касаться больше, шире, сильнее. — Я бы тебя загладил! Но меня же совсем развезет. А после леса лечиться надо будет. Он уложил Мирона на себя, перехватил удобнее и продолжил гладить, насупился расстроенно. — Хотя! Вот ты говорил про "ту самую". Я в прошлый раз тебя ею подлечил. Могу попробовать нас взбодрить. Я, конечно, не суккуб и не лиса А Хули, но я и не осел! Только надо вместе. Не прям одновременно, но без соло. Что скажешь? - Что скажу? В медицинах авших не шарю ничерта. Сейчас на меня не траться, я могу до леса пешком добежать, - прошелся мокрыми поцелуями по шее. Зашептал, путая мысли и ощущения, - Я так хочу твои руки. Если бы правда тигр, откусил бы их и унёс в берлогу… Хм… У тигров берлога? Или нора, или гнездо... Мирон совсем потерялся. Только что ничего не планировал, просто радовался, что может смотреть и трогать. И вдруг возбуждение захватило как татаро-монгольское иго. На секунду отстранился, а уже вся одежда отлетела в сторону. На Славе задрал кофту до шеи, немного спустил штаны. Быстро облизал его член, сел сверху, сжал вместе со своим, потянул славины руки в этом участвовать. Тело само двигалось, плавно качалось на волнах. — Бля, ты слишком… Тебя рисовал кто-то из Возрождения… А, ну правильно – Ренессанс. — А тебя кто? Муха? Или кто-то, кто по русалочкам угорал в Северном Возрождении? Ресницы только что не светятся, — Слава говорил тяжело, с придыханием. Хорошенько вылизал свою руку, прежде чем опустить ее, обхватив все со стороны Мирона. Одной рукой надрачивал, второй потянулся наверх гладить, по груди, шее и на спину, вдоль позвоночника и к пояснице. Придержал за нее и позвал, когда тот зажмурился. — Я тебя вижу. Чувствуешь, как мне нравится? Из этой позиции он мало что мог. Поцеловать и то не дотянешься. Он огладил бок и бедро, насколько достал, похлопал в ритм. У Мирона опять жалостливо заломились брови, покраснели и распухли губы. И весь он был трогательный: полностью голый, поверх белья и пижамных штанов. Навис и раскачивается, как древняя жрица какого-нибудь солнца. Или жрец. Аполлона наверное. Пифия с грустными бездонными глазами и тяжелыми золотыми ресницами. Золото же тяжелое, но мягкое? Говорить было все труднее, но Слава пытался, передавал Мирону свои эмоции, закрепляя и припечатывая словами: — Меня всего? Меня в берлогу? Возьми? — все невпопад и мысли спутались. От Мирона палило, как от печки. Слава держал его под спину и двигал рукой, представляя, как эта силища входит в него с каждым толчком и прикосновением. Бурлит и растекается по венам. - Северное Возрождение? Ох… Да!.. Брейгель старший, наброски для «Калек». Тоже искусство, да? Тебе нравится, - последнее должно было стать вопросом, а прозвучало так уверенно, что Мирон выпрямился, расправил плечи. Почти против воли улыбнулся левой стороной. Внимательно осмотрел Славу – нежно-розовый фарфор среди травы и цветов на простынии. Никакой надежды вот так уложить его в настоящую траву. Значит, сейчас надо было хорошенько вообразить. И легко получилось. Даже глаза Славика, широко раскрытые, какие-то слишком пёстрые, почти засветились отражением летнего солнца. И собственный нос замечтался – уловил запах свежей травы и близкой речки. Раннее утро, поляна недалеко от берлоги. Зачем этот мальчишка сюда пришел, если знает? – Я заберу тебя. «Это не шутка, идиот! Сбрось меня, ёбни по башке и убегай! Я тебе не «котичек», нечего так пялиться!» Раньше Мирон хотел – сцену, толпу - тысячи таких влюблённых глаз. Сбылось, как полагается, с подвохом. Сам дурак, что не раскусил раньше. Как ни откровенничай в песнях, как ни открывайся перед людьми, все они видят не тебя. Больше людей - больше «своих взглядов», меньше настоящего человека на сцене. А когда людей мало, то никому из них до тебя, ноунейма, дела нет – то же самое в сухом остатке. Не на тебя все смотрят, а в очередное кривое зеркало – истина старше, чем мир. Даже Славе, со всем его Антихайпом vs. the World, что-то «портит зрение» - наверное, то же, что и всем. Как осколок волшебного зеркала, но не из Снежной королевы, а из Семи богатырей. «Ты прекрасна, спору нет!» - дальше не работает, разбилось. Мирон и не думал себя обманывать. Но, как с поляной, легко притворился. Что верит, как 10 лет назад. Поэтому взгляд Славы приносил даже больше удовольствия, чем то, как их члены трутся друг о друга, сжатые тремя ладонями, переплетёнными пальцами. «Пускай смотрит своё кино, пока я - простыня в его кинозале». Мирон запрокинул голову, прикусил нижнюю губу. Скоро прошло желание кричать: «Смотри, смотри!» Удовольствие плавно подкатывало к вершине, но голову пока не заливало. В ней даже слегка прояснилось. «Он хотел одновременно или что-то такое,» - Мирон замер, отдав Славе управление. - Я почти. Когда надо будет, просто ускорься. — Нравится! От Мухи до Брэгиля, все... нра! — искры из глаз, почти в буквальном смысле. Время застыстыло, как в янтаре, а может сразу несколько времен. Вот кто-то улыбается смущенно, одним уголком рта, чуть склонив голову набок. Это Миф. Воображение живо дорисовывает тяжелые и мягкие кудри. Расправляет плечи, руки-крылья уже Окси. Гордая, красивая зверюга. "Заберу",— сейчас Слава в это даже верит. А сам держит крепко, гладит. "Ни за что я тебя не отпущу. Живи, улыбайся, крылатый",— Слава таращился наверх. Происходящее рассыпалось нарезкой посекундных кадров, с черным 25-ым на моргание. Ускорился, насколько можно по слюне. "Живи, Окси! Живи, Миф. Живи Мирон. Такой теплый и ласковый, жестокий и сильный, добрый и злой, живи!" По телу шибануло, как электричеством. Слава выжрал все до суха, подхватил начавшего оседать Мирона, уложил рядом, частично на себя. Поцеловал наконец коротко, давая отдышаться. Потерся носами. Мирона вынесло в темноту. Он чувствовал всё, слышал. Как Слава вскрикнул, потом долго дышал через хриплые стоны, потом свободно и глубоко. Как подхватил, помог лечь, целовал и прижимал к себе. Мирон запустил руку вниз, размазал мокрое по животам. Наугад нашёл плечо, укусил немного. Так уже было, только наоборот... Всё это время он смотрел широко открытыми глазами, но ничего не видел. Не боялся. Всё понятно, сейчас ночь. Под ними не кровать, а подстилка из еловых веток, потом дно палатки, потом гимнастический коврик и спальник. Или не совсем? Совсем нет. Под ними только старые доски – пол часовни. Тёплые, почти дышат, понемногу прогибаются, чтобы обнять их, сомкнуться сверху, скорее бы… - Мэ-эу! Мирон одним движением вскочил, развернулся и направил в сторону звука руку с уже перевёрнутым кольцом. Сразу опустил её второй рукой, прижал к сердцу, сел на край кровати. - Ой бля... Владыка-Княже милостивый, моя вина… Котов сначала кормить надо, потом веселиться! – засмеялся облегчённо, снова шлёпнулся на кровать. Глаза опять были в норме. И сердце, и дыхалка быстро становились на место. – У тебя реально как в кино. Охуенно. Ну... Ты как? Собираемся, что ли? Слава лежал и чувствовал, как что-то пытается улечься в нем. Теплым котом на животе. "Тоже кусается, метит. Надо же",— глупая счастливая улыбка полезла на лицо и тут же сгинула. Мирон вдруг вскинулся, выставил руку к двери. Славу как водой холодной окатило: " Что, я? Не я? Не успею!" Просто кот. А может Дядька бодрит. И правильно. Не забывайся, Славочка. Быть бы живым. Зато сила потекла по венам, заряжая. Ну еще бы: батареи на целое зачатие. Из мышц ушла вата, из глаз песок. В голове прояснилось. Он потянул вернувшегося Мирона к себе за шею: — А ты! — поцеловал, огладил от шеи к затылку и обратно. Потерся лицом, как кот, носами, щекой о щеку, и застыл, соприкоснувшись лбом. Сцапал руку, поцеловал пальцы, пососал и прикусил сустав безымянного. Повернул руку, накрыл ей свое лицо, маской или меткой. Поцеловал снова в центр ладони. Улыбнулся сыто. — Я лучше. Сейчас позавтракаем и можно ехать. Будешь яичницу с помидорами? Могу еще с кабачком или с гречей. На выбор. Кофе пил? Он привстал, сладко потянулся, сцепив руки над головой, и весело посмотрел на Мирона. Манипуляции с рукой чуть не запустили всё заново. Но ладонь на лице - Мирон с трудом заставил себя не отдёрнуться. У Славы могли быть свои понятия об этом жесте, или никаких. Получилось бы обидно. Когда Слава потягивался и мурлыкал про еду, на его довольной посвежевшей мордахе Мирону чудился грязный красный след от собственной руки. «Нельзя об этом думать! - мысленно выдал себе подзатыльник. - Отвлекись. Только что глюкануло же чем-то хорошим, решением всех проблем… Когда вернёмся, сгоняю в качалку, помедитирую. И позову покровителя. Хрена с два он сразу придёт, в прошлый раз неделю телился. Но есть же эта фишка – обещание встречи, отметка «руками не трогать». От пули-ножа не спасёт, но силы ниже уровнем не заденут и черти ниже погонами не сунутся. А это почти все. Меня же не зовут гонять Старейшин Ложи, надеюсь?» Засмеялся, представив эту «битву». Он сам, куратор и, может, кучка его приятелей – вояк средней руки, которые пыхтят и краснеют, даже обычный огонь зажигая, – тоже со своими салажатами. Против хоть одного старикана, способного одним сжатием кулака всей шайке-лейке раскрошить черепа как яичные скорлупки. - Чем накормишь, то и буду. На кофе совсем разорил тебя. Но могу и продолжить, - подхватил вещи, пошлёпал в ванную. *** Выглянуло солнце. Хотя от этого казалось, что мороз стал сильнее, но всё равно весело. Ярко-рыжие шнурки толстовки смешно контрастировали с бирюзовой курткой цвета майских-немайских жуков, бронзовок. Слава улыбался, то и дело дергая за один, как за косичку: — Федорова, ты зачем такая красивая и без портфеля? Что мне за тобой носить? — Сначала, барышня, кубики заведите, как положено шоколадке, тогда тяжести таскать доверю, - Мирон потыкал его пальцем в живот. Шоколадка, потому что перед этим обзывал Алёнкой. Мол, капюшоны как косынка и вообще похож. Вообще дома Слава напялил на Мирона перуанскую шапку с кисточками, но вышло только примерить, в шутку. Как-то сам по себе потянул за те же кисточки целоваться. А потом Мирон сменил ее на честно предложенный однотонный вариант. С курткой было проще: по размеру более-менее подходила одна, которая дома тоже завелась при странных обстоятельствах. На замену кроссовкам были только валенки с пропавшими куда-то калошами, так что Слава на них не решился. Положили теплые войлочные стельки, из яка или вроде того, надели теплые носки. Он уже успел пошутить про "и пошел Филипок в школу" и "собирала на разбой бабушка пирата", но по-честному остался очень доволен. В этой гнетущей, ноющей неопределенности приятно мочь защитить хоть от холода. Еще грела мысль о маленькой черной книжке, вернувшейся к хозяину. Как отделаться от нежеланного наследства, как подтверждение: поживет еще, тут будет. За окном электрички пролетали бетонные стены надземных разъездов или просто огораживающие рельсы. Привычно чистые ближе к городу и все более и более расписанные в дали от него. Только откуда на такой стене многочисленные "пгт"? Это даже не матюшка, такие далеко не ходят. На станции у снт было подозрительно безлюдно. Праздники же! Никому, кроме них, не надо к пресловутой бабушке? Это даже не деревня — местный центр цивилизации. Слава всматривался в лица редких прохожих. Не полное отсутствие всякого присутствия, но и радоваться нечему: смурные и будто потерянные. Кто-то даже тянул руки, дернул Мирона за рукав. Слава перехватил руку Мирона, постучал по железной ступеньке у выхода к автобусам, представив как из-под ног сыпятся искры. Вокруг них стеной взмыл огненный морок. "Нападавший" отшатнулся и заспешил по своим делам. «Ещё ни разу нормально не готовился, всё наспех подрываюсь, - думал Мирон про лесной домик, заодно понимая, что это касается большинства важных дел. Всё пинками, в спешке. – Человек хочет покоя и счастья, но оставь его так, быстро человеком быть перестанет. Довольный овощ на грядке». Это были не абстрактные размышления. Перед выходом, на просьбу о тёплом свитере под слишком лёгкую для лесных прогулок куртку Слава завертелся вокруг и в итоге подобрал целый походный гардероб. Это заставило Мирона чувствовать себя эдакой репкой, которую дед посадил и со всей семьёй вокруг увивается – поливает, удобряет, пропалывает, укрывает от утренних заморозков. Приятно до ужаса. Ужаса от того, что стоит позволить себе, на минутку расслабиться… Но, если помнить об опасности, можно немного походить по краю. Мирон поныл, что куртка девчачья, что «все вы любите Оксану, а не меня». Всю дорогу весело отшучивался. Хотя беспокоился, что цепочка рассчитана на закрытые помещения и для вокзалов не годится. Даже от смешной шапки отказался не потому, что она смешная. Просто яркая блестящая куртка годилась – сбивать внимание первых взглядов. Уже на втором взгляде, тем более в памяти, человеку останется мысль «видел кого-то в чём-то ярком». Мужчина или женщина, взрослый или ребёнок, даже какого цвета и покроя это яркое – всё пропадёт. Но не стоило сбивать эффект другими заметными частями гардероба, особенно на голове. В электричке Мирон сразу отправился в туалет, вызвал журавлика. И тот не обманул ожидания - напомнил, что расслабляться не время. Во-первых, за ними следили. Ну как, поглядывали. Вороны. Дух пока не разобрался, это человеческая слежка или причуды городской фауны. С фауной вокруг творилось много странного, ещё больше среди духов. Кто-то разбегался и прятался, кто-то наоборот вылезал изо всех щелей и бесцельно кучковался там и тут. На стенах творился совсем неприличный движняк. Журавлик нервничал, не умея найти источник угрозы. Да и сама угроза вяло клубилась в возухе, никому не адресованная. Неуверенно вспоминал «гостя» в доме Замая. Мирона всё это не удивило. Да, балланс сил нарушен, весь город на ушах. Он напомнил шпиону, что у того есть конкретный объект и переживать о судьбах мира ему не следует. Пока всё хорошо у Славы, нечего тратить силы на детективные игрища. Кстати, у Славы всё хорошо? То, что дух показал в ответ, заставило Мирона опуститься на край грязного вагонного унитаза. Он сразу подскочил, отправил журавля работать, сам достал сигареты, сделал несколько затяжек. «Настолько?! Идиот, идиот, нельзя так влюбляться! Или это у тебя обычно? – сердце колотилось, будто Мирон только что на минутку вселился в летящего парашютиста, - Всё равно. Не в кого-то вроде меня! Чёртов идиот!» - смыл полсигареты, вернулся в вагон. Оставшийся путь вспоминал способы стереть человеку память. Но таких не было. Информация пишется на вещи и людей намертво. Если даже носитель не может сам себе воспроизвести, что происходило пару дней, это не значит, что другие не могут считать его память. Нет, без памяти Слава только будет менее осторожным. Отмазать его от этой истории уже нельзя. Мирон так увлёкся своими мыслями, что очнулся только в автобусе – заметил «разрыв» монотонного пейзажа за окном. Автобус объехал аварию: смятая в хлам легковушка на обочине, вторая в кювете вверх колёсами, ещё одна помятая на краю дороги. Две полицейские машины и скорая, такие чумазые развалюхи, что на первый взгляд кажутся частью ДТП. - Во как. Даже на сельской дороге нельзя лихачить, - вздохнул, осмотрелся. Они сидели на задних местах, впереди дремлал пыльный мужичок, мелкая старушка что-то монотонно впаривала крупной даме под полтинник, та злобно огрызалась. Больше никого. - Ты что-нибудь знаешь про ходячие надписи на стенах? – тихо обратился к Славе, чтобы отвлечься от печальных дум. – Недавно видел. Интересно, можно такую штуку поймать, чтобы она ползала внутри банки? Или они типа… В неволе не поют? Слава чуть наклонил голову к Мирону и также тихо ответил: — Можно, но недолго, или она у тебя должна где-то выставляться. Ей взгляды нужны, нужно нести в мир свое "здесь был Вася". Они как любые магические тексты - надо повторять для эффекта и жизни. Матюшки или авторские посильнее. А эти все коммунальные редко оживают и хватает их ненадолго. А тут вон сбежались, видел? Слава вспомнил как сам замучил одну еще в Хабаровске. Стало дико стыдно, но Мирону захотелось рассказать. Он "подкрутил" треск огненного морока и продолжил: — Я одну не успел выпустить, пришел из универа, а она застыла. Раскорячилась по банке тонким слоем, будто кричала: "Посмотрите! Смотрите! Пожалуйста!" Кажется, это было что-то около суицидническое: "Я здесь ненадолго" - или типа. Думал найти написавшего, поговорить. Тоже что-то такое часто в голову било. А оказалось, это подпись местного райтера. Он для нее потом штампик завел, чтобы удобнее ляпать. Писулю я тогда во дворе детям показывал, пока не ожила. Только как считать: та или уже нет? Потом, уже здесь, узнал, что по ним выследить можно только писавшего и то не всегда. Да и точная инфа с них не считывается почти: "Был! Был, — говорят,— здесь наш Вася!" - да и только. Слава прыснул, подумал еще и продолжил: — Я недавно видел, как за ними смотрели вороны. Странно, они же знают, что это не еда. И не любят просто играть, как кошки. Может, двинутые попались. Журавлика схарчить хотели. Я испугался, что просто в плечо наметились. Пиздец, думаю, пришла расплата трупоеду. Мирон хмуро смотрел в окно. «Ну вот опять. Почему я про них не знал, типа не важно? Или у кое-кого один махач на уме? Хм, сказать ему про ворон-шпионов или это ложная тревога? Подожду. О, следующая остановка наша!» Автобус въехал в деревеньку, остановился. Женщины вышли, мужик резко поднял голову, сонно повертел и снова уронил. Перед глазами красовалась увешанная крупной мишурой высокая ель возле одного из домов. В прошлую поездку Мирон заметил её из-за фонаря совсем рядом. Подумал, что на месте хозяев не стал бы портить другую ёлку ради пары дней праздника, а нарядил бы вот эту, живую за окном, как в мультике. "Нарядили, ну и что? Могли в доме тоже поставить. Вообще нарядная ёлка в деревенском доме – это уютно. Хотя и жалко. Хотя что жалеть – ей же не больно... Стоп, надо ответить». - Я видел, как ворона такую писулю унесла, - получилось холодно, с недоверием. Как будто весёлый тон и легкомысленные истории Славы совсем не к месту. Мирон отвернулся от окна, поднял глаза, улыбнулся, - Интересно! Надо спросить, почему у нас нет такой интерьерной моды. Если они так легко… Ловятся. Прикусил губу. Посмотрел на улицу, берущую медленный разгон. Он хотел сказать: «Если они так легко мучаются». Если «умирающие» граффити выдают какое-нибудь страдание, они бы часто попадались в интерьерах. В полупрозрачных банках, за ширмами и шторами. Открывались ненадолго перед гостями, чтоб не сдохли, и опять в темноту. В пятидесятых Совет Богемской рощи запретил Братствам по всему миру мучить животных. В обмен на какую-то серьёзную уступку католиков. Но кого-то же надо, народ любит. Людей и духов по дому на крюках развешивать слишком трудоёмко. А такое – в самый раз. «Много я понимаю, что за каракули на очередной авангардной картине? Может, как раз они. Просто не чувствую». - Ужас, даже с мелочью что-то не так. А я тоже странное замечал. Хотя бы ламии – по дорогам носятся посреди дня. Ты, может, много слышал, что они часто среди людей - вампирят, детей жрут, мужиков суккубят. Херня это всё. Редко наверх выходят, даже ночью, только по делу. Они хорошие, как зверьки. Ну, вред есть, всё-таки бесы. Но знаешь! Детей учить надо на дорогу не выбегать, даже если интересное почудилось. И любить, а не ругать за всё подряд. Ламии негатив едят, злобу, агрессию. И платят - покой, приятное чувство дороги, ничего особенного. Не их вина, что людям только повод дай на что-то подсесть. Если их не трогать, ничего плохого не случиться. Даже пользу приносят – прикидываются проститутками, перехватывают часть маньяков и ебанутых клиентов, которые едут снять куклу для битья. В байках о призраках девушек у дороги обычно умалчивают, в каком настрое был водила, почему решил «подвезти бедняжку». Если ушёл живой-здоровый, значит, взял себя в руки, передумал. Остальным – собачья смерть. Разве нет? – Мирон оставлял на тонкой наледи внизу окна протаявшие пятна от пальца, они складывались в змейку или волну. Слава молчал. Может, не слушал давно. – Только самоубийц, да, зовут. Но они же сами такие. Это способ размножения, в природе бывает и пострашнее. Да и какая разница, под колёса человек прыгнет, на рельсы или дома на люстре вздёрнется? Так хотя бы получает это чувство, что дорога его унесёт, как река, в лучшие миры. Иногда надежда лучше правды. Змейка завернулась вверх, закончилась двумя большими пятнами, похожими на капюшон кобры. «Да, младшие Мельхома лучше всего подойдут. Поторгуемся лишнинй час, подумаешь. Я ли не еврей? – снова глянул на задумчивого Славика, усмехнулся. – Побудешь моим сокровищем?» - Извини, занесло. Это часто, ты останавливай, - заглянул в глаза. Умные, красивые, необычные. Мирон помнил, как легко они становятся презрительно-насмешливыми. Радовало, что сейчас это не грозит. Хотя кто знает? – Можно на тебя защиту поставить? Она не помешает, будет спать и не отсвечивать. С домашними не конфликтует, на религиозные штуки не реагирует. Ты даже не заметишь. Если никто не нападёт. — Детей жалко,— тихо вставил свое Слава, — они не виноваты, что их кто-то не любит или не учит. Клиентов — нет, ясное дело. Суицидников... Я бы не пожалел, это хорошая смерть. Но умри пара моих друзей от ламии, меня бы это не утешило,— Слава вдруг живо представил как тонкий-звонкий Илюшка Коффин шагает на Зов. Улыбается узкой своей мордочкой. Как бы для него это звучало, как красивый эмбиент? Сгинул бы Ежик в тумане. Худенький, потому что без иголок. Или Ванечка, такой веселый и злой. Сильный, добрый. Пошел бы в минуту слабости? Взгляд потяжелел, захотелось сжечь змею, перекрестить, чтобы корчилась. Но стоило взглянуть на Мирона, куда что девалось? "Кому бы ты уготовил собачью смерть, аспид?" Он потянулся к окну и вывел рядом со змейкой схематичную, но милую улыбающуюся жабку. Как из детской книжки с принцессами. — Хотя, если так подумать. Нечисть как брошенные домашние животные. Сбиваются в стаи, подъедают чего могут — чисто бродяжки. Не их вина, что принцев нет, сплошные халифы — каждый со своей "цитаделью" тухлых носков или тарелок из-под кислых щей. Тут еще чертей дохрена. Не ваших, болотных. Ну как у Гоголя примерно. Их понаприманивали, пока тут все строилось. Ну задачками-договорами. А теперь они маются без дела. Завтра надо будет их припахивать,— Слава почувствовал фантомную усталость, потер глаза. — А твоя чуда может свалить на сутки? У нас скоро банный день. Надо будет мелких чистить, меня наш старший будет. Автобус тормознул возле проржавевшей, гудящей на ветру остановки. Слава вышел сам и придержал Мирона, когда у того заскользили кеды по грязной ступеньке. Поежился: за городом еще холоднее, градуса на три минимум. Ветер с недоснегом, промозгло. Похлопал себя по карманам, достал одну пару запасенных варежек и надел сам, другую протянул Мирону. — Давай так: я на все согласная, только чтобы в банный день всё снимешь. А с тебя варежки надеть. И не ругайся, когда я тебя лечу. Пойдет? Долго шли по глубокому снегу. Так давно здесь никто не ходил и не ездил? Свет в деревне горит кое-где. "Надо все-таки ВГ нажаловаться, чтобы хоть людей почистили. Вроде докладывал, а вон бестолку все. "Дорого и глупо", да? Такие все до звезды идейные, а туда же". Шли в тишине, слушая дыхание друг друга, чавканье снега под ногами. Как что-то хрустит и падает наверху, в белых кронах. У самой кромки "пустого места" Слава притормозил, ожидая почувствовать сопротивление, но ничего. Как шел вслед за Мироном, так и дальше. Только передернуло от макушки до копчика: "Беги!" - и угасло за секунду. *** Дверь открылась как обычно, легко, без скрипка. Когда они оказались в предбаннике, Мирон механически уколол палец, не доставая иголки из воротника, мазнул по внутренней двери, закрывающей основную комнату. Дверь чуть сдвинулась вперёд - не плотно была закрыта. "Чумаков заходил. Может, прямо сейчас там?.. Нет. Ночью был. Не знаю откуда, но знаю" - он потянулся мимо Славы, крепче захлопнул внешнюю дверь. Наступила полная темнота. Пасмурный свет снаружи больше не попадал сюда, как в герметичную камеру. Звуки леса тоже отрезало. Мирон нащупал славину руку, немного сжал. - Здесь можно говорить. Про защиту. Я тебе отдам цепочку, только перебью немного. Можешь не надевать, но всегда держи у себя. Перед баней этой вашей мне надо забрать её и вернуть после. А то подумает, что её украли или потеряли, и сразу вернётся. Про это потом договоримся. А сейчас мне надо что-то знать из дневников, чтобы мы не попали в неприятности? *** Все вокруг закружилось: пол, потолок, стены. Что вышло из-под ног, а что осталось? Слава покачнулся, но не дал себе опуститься на колени. С усилием выпрямился. Потолок вдруг снизился, будто в ответ. Но, когда Мирон взял его за руку, все вернулось на свои места. Слава перехватил покрепче и ответил подробно, как бы продолжая ругаться с местом: — Никогда здесь ничего не ешь и не пей. Кровь тоже лучше не лить, но тут без вариантов. Думаю, ссать или дрочить тоже не стоит... Ну вообще все это животрепещуще-табуированное и с жидкостями, частями. Не ходи один. Демоны не в счет, но Златка сойдет как суррогат. Сейчас тут я, я тоже сойду. После наоборот - надо чиститься, мыться и есть. Драться, пишут, тоже нельзя, и вообще ругаться, ссориться. Но это я пока не понял почему. Все. Руку он так и не выпустил. Принюхался: мокрый торф, затхлая вода, приторно-сладкий запах гнили или грибов. Слава вгляделся в темноту, сосредоточился. Глаза забликовали зеленым, как кошачьи. Он почувствовал как темнота клубится вокруг, будто хочет обнять... Или проглотить, но пока не решается. Улыбнулся ей, тихо спросил Мирона: — Начнешь? Мне освоиться нужно. Да и я как навоняю "русским духом", твоим неприятно будет, - он погладил Мирона по голове, потянулся чмокнуть, но вовремя передумал — прикусил и поджал губы. *** - Пить-есть нельзя? Интересно… «Роману неправильно объяснили? Да, ученик объяснял, в спешке. Может, договорить не дали. Значит, и курить нельзя. Это жаль. И целоваться,» - напало сильное желание проверить, а так ли нельзя последнее, или разок можно, хотя бы тут, в «прихожей». Мирон заметил, что в этом больше привычного для часовни раздражения: «Что значит «нельзя»? Кто сказал – незнакомый дед, который не смог ни себя, ни подопечных защитить от банального бандита? Мне вообще любого пенсионера слушаться?» Мирон уткнулся головой Славе в плечо. «Не на нём опыты ставить. Позже обсудим, когда всё прочтёт и разберётся. И когда я буду с полной экипировкой. А то, блядь, ни ножа, ни свечек с мелом, ни аптечки, ни черта. Что мне стоило домой заехать – захватить? Как такой долбоёб неорганизованный до сих пор жив?! Стоп, а на себя ругаться тоже нельзя?" – поднявшаяся волна злобы как волнорезом разбилась страхом за Славу. Ведь если что-то пойдёт не так, некому будет заметить со стороны. Сейчас лучшая стратегия – спокойствие. Мирон выцепил его как холодное течение, скользнувшее по ноге посреди тёплой речки. Вдохнул, нырнул, нащупал источник. И всё стихло. «А я хорошо начал в чувствах разбираться из-за журавля этого. Теперь хоть романы пиши!» - Мирон открыл дверь, довёл Славу до середины комнаты, отпустил руку. - Постой, не шурши, не колдуй ничего. Тут всё в сотни раз сильнее работает, если не в тысячи. Выдернул иглу, нащупал одну стену, нацарапал пентуху, приложил уколотый палец. Ориентируясь по дыханию Славы, прошёл к противоположной стене и там повторил. Представил, какой хочет свет. Как в маленьких старообрядческих церквушках – мягкий, тёплый, мерцающий, от двух небольших напольных подсвечников перед бликующими старым золотом иконами. Короткая формула – и получите. Будто есть свои силы, и немалые, будто всё легко даётся. Вырвалось тихое: - Как тут хорошо. Посмотрел на иконы. Расслабленность резко затянула ремень, вернулась к холодному спокойствию. Всё же место не для отдыха. Иконы очистились почти полностью. На каждой – фигура в полный рост. У троих руки опущены и немного разведены в стороны, двое сложили их на груди в молитвенном жесте. Обычные для икон драпировки одежд – коричневые, зелёные, желтоватые. Обычный золотистый фон, узорчатые рамки – не наложенные сверху, а вырезанные в дереве и покрытые хорошо сохранившейся или обновленной блестящей краской. Необычными были растения. Фигуры стояли в чем-то вроде камышей, по колено закрывающих ноги. Отдельные листья и стебли тянулись выше, изгибались, прижимались к людям, обвивали руки, местами пробивались через одежды или даже через тело. Складки на тканях подчеркивали эти места, где-то трудно было понять, это тень или проступившая кровь. Черная «плесень» ещё покрывала руки и головы вместе с нимбами, от чего «святые» казались схематичными неграми в афро-прическах, но забавным это не казалось. Мирон остановился под одной из икон. Бежево-розоватые одежды, багровый плащ, руки на груди. Среди «камышей» чёрное пятно – наверное, босая нога. Из-за неровного света всё немного шевелится, дышит. - Нда… Ну как тебе? – развернулся на каблуках, улыбнулся Славе. Слава чувствовал себя непонятно, всем телом хотелось то ли чихнуть, то ли стошнить, а все никак. Внутри дома ощущение усилилось. Вдруг кольнуло, захотелось лечь лицом в пол, накрыв собой Мирона, и переждать. Слава мысленно "подпрыгнул" на волне тошноты и легкой паники, дав ей пройти мимо, "под". Когда проявились образа, сглотнул ком и отозвался. — Интересно. Я такой зелени раньше не видел. У деда, кроме дневников справочники были, их я тоже взял.Надо пошерстить,— он внимательно разглядывал фигуры. На секунду показалось, что одна дернула ногой, стоило ему переступить. И тут же застыла. Только колыхались серо-голубоватые одежды и хвосты синего платка, покрывшего голову. Слава потер глаза, перевел взгляд на Мирона, улыбнулся в ответ. — А мне надо что-то знать про призыв? Ты же будешь вызывать? Я только с последствиями дело имел, но вживую не видел. - Не болтать, не трогать круги, не лезть под руки, не выходить из дома, ничего не бояться. Я ж не знаю, зачем нужен второй. Следить? – снял куртку, подал Славе. – Последи за ней, чтобы не испортили. Тут может всякое начаться, но это понарошку. Иллюзии, голограммы. Они могут немного действовать – задеть, подуть, что-то швырнуть об стену, одежду поцарапать. Как полтергейст. Но человеку вреда не принесут, если сам с перепугу не упадёшь. Главное, не поцарапайся. Лишняя капля крови, нарушенный круг, случайно похожие на формулу слова – и голограмма уже реально отгрызает тебе голову. Понятно? Надеюсь, не слишком затянется, но может. Будь возле двери. Поплохеет или заскучаешь – выйди в сени, только не из дома. Размял руку, как перед сдачей крови. Уколол уже третий палец, размазал кровь по ладони. Воткнул иглу внутрь одного из кругов, снял с себя и повесил на неё незакрытую цепочку. - Согласен? – переходя ко второму кругу, задержался рядом, заглянул в глаза. Со дна души поднималась паника: вот-вот доски пола провалятся, но Слава упасть не успеет, как его схватят чёртовы камыши, на весу разорвут на части и утащат в своё болото. На прокорм этим вот пятерым ниггерам. Почему-то о себе таких идей не было. – Если не уверен, что спокойно просидишь до конца, лучше сейчас выйди на улицу. На поляне тебе ничего не грозит, никто туда не придёт. Просто я не великий мастер, выруливать из крутых пике не умею, и никакой страховки не захватил. Подумай хорошенько. — Нельзя просто трепаться или вообще разговаривать? Понял принял, — Слава досадливо скосил глаза, снова посмотрел на Мирона и кивнул. — Тебя пока можно трогать? Как начнем будет нельзя, да. А сейчас?,— кивнул еще раз. Подошел, погладил по шее и затылку, боднул лбом в лоб и потерся носом. Целовать не стал и вовремя отодвинулся, не дав попробовать. Хотя руку не убрал, погладил еще. — Никуда я без тебя не пойду. Если ты не станешь с ним отношения выяснять, как с прошлым, даже не испугаюсь. Себя бе... Ну, заботься о себе, пожалуйста. Кстати, а Злату можно выпустить? Ладно, — погладил еще, пытаясь передать все малыми средствами. Послушно отошел к двери, сел по-турецки на пыльные старые доски. Мирон кивал и отрицательно мотал головой на вопросы, не прислушиваясь. Перебирал варианты до последнего, но таки решился звать самого герцога. Пан или пропал. Если согласится, назначит кого надо, кто лучше подойдёт. А не согласится, сам уйдёт, вызов закрыть будет легко. Правда, потом придут с разговорами: не охуел ли кое-кто беспокоить таких высоких персон, общение с которыми само по себе души стоит? Но уже наедине, без вреда для окружающих. Тяжело вздохнул, сказал для закрепления со всей строгостью. - Пока будет открыт этот круг, от тебя чтобы ни звука. Лучше не шевелись, дыши через раз. Если со мной что случится, прыгай за дверь, запечатай как умеешь – и домой. Тихо! – отрезал жестом попытку возразить. – Когда перейду на второй, можешь расслабиться, походить. Но тоже не колдуй, не разговаривай, ничего не трогай. Бро, это фрезерный станок. Любой косяк – обоих покрошит. Геройствовать потом будешь. Слава кивнул. Можно приступать. Только сейчас Мирон заметил, что над кругом – «святой» с красным плащом. Стало необъяснимо-приятно, как в позавчера, когда что-то заполнило, подарило силу и замечательную улыбку. «Можно ещё раз? Пожалуйста. Что мне сделать, разозлиться? Чем заплатить?» В ответ от иконы отвалился кусочек «плесени», открыв действительно босую ступню, насквозь пробитую зеленым стеблем. Легкий, как пух, чёрный комок медленно полетел вниз, рассыпался до невидимой пыли. Мирон посмотрел под ноги – не упало ли что-то. Поднял лицо уже с другим выражением – местная сила была не против погостить в нём. Но сейчас – не злоба, а чувство весёлой авантюры и презрение ко всему сущему. Ничто не может навредить, кругом одна мышиная возня. Но почему бы не поиграться? Испачканная кровью ладонь легла в центр пентаграммы. - Герцог Мельхом! Зову тебя по праву человека из дома Агароса! Пятью сторонами света заклинаю соблюдать договор, что заключили в начале времён… - внезапно не иврит. Формула сама себя читала в вольном переводе. Голос изменился, стал ниже, объёмнее, под конец разлетался гулким эхом. Горло перехватило от морозного воздуха. Они оказались в большом заброшенном соборе с колоннами в трещинах, разбитыми стрельчатыми окнами и потолком, уходящим во тьму космоса. Только пол остался деревянным и за спиной Славы торчала дверь без стен. Круг с иглой исчез, а «призывный» слабо светился на колонне. По ней спустилась огромная серебристая кобра с черной головой и полосой на спине. Мрамор под ней похрустывал, покрывался инеем. Змея стекла на пол. Не прикасаясь, обвилась вокруг Мирона, лизнула затылок. - Ах вот кто сломал её. Зачем? Ты мог просто украсть, - бесцветный, бесполый тихий голос. - Что?.. - М-м… Вы её под алтарь положили. - Площадь? – Мирон опешил и чуть не потерял связь с силой часовни. Удержался, как канатоходец. - Да, наверное. - Это не я. И как её можно украсть? - Вы же как-то справились раньше… Или это ты? - змея подползла к Славе, тоже «обнюхала» языком, сразу потеряла интерес, вернулась на колонну. – Не он. Запах слабый. - Никто из нас. - Наплевать. Ты знаешь, о чём людям дозволено просить меня? - Знаю. Я прошу охранника для моего сокровища. - Что это?! – змея метнулась к лицу, раскрыв капюшон. Обдало адским холодом и такой властью, что Мирон в другое время сломался бы на месте. Но сейчас и глазом не моргнул. В спине приятно потянуло, будто позвоночник обвили, укрепили… Жесткие стебли травы? Не важно что, но это не позволило упасть на колени и разбивать голову об пол, завывая клятвы верности. Быстро очухавшись, сознание обеспокоилось, что гость может так сильно действовать через круг. И сразу притихло под напором удовольствия от игры. - Он, - кивок в сторону Славы. Кобра убрала капюшон и моральное давление. Длинно разочарованно помычала. - Скука... Зачем охрана? У тебя же есть это место. Не прибедняйся, я знаю, что это. Мирон еле успел остановить себя, не спросил: «Что же это?». Нельзя просить у герцогов того, чего нельзя. За это не с разговорами приходят, а сразу с наручниками. - Я здесь не хозяин. И ещё по рукам ходит вещь отсюда. С тем же запахом, думаю. Защищать надо от неё тоже. - Чушь, - кобра положила голову на одно из своих колец, прикрыла глаза. Добрых полчаса прошли в тишине. Изредка на теле змеи открывались глаза – человеческие, чёрные. Тянули к себе внимание. Иногда из гулкой пустоты зала быстро и бесшумно приближались тёмные фигуры с глазами из белого света. Тормозили слишком близко. Сиплое дыхание, злой невнятный шепот. Опять не своими силами Мирон удерживался, не смотрел. - Человек из дома Агароса, - скучающе протянул демон, - тебе нечего мне дать за услугу, кроме услуги. Поклянись не звать сюда своего покровителя. Никогда в своей жизни. Как только он войдёт сюда по зову человека, твоя душа и твоё сокровище отправятся ко мне. Я не буду разбираться, кто из людей позвал. Ты в ответе. - Я не буду рисковать сокровищем, - Мирон не сомневался, что целый герцог не станет ради жалкой человеческой душонки подстраивать нежелательный визит. Похоже, церквушка правда козырная, а Мельхом правда не желает, чтобы дому соседа доставались козыри. Значит, можно торговаться. – Могу посвятить тебе все будущие смерти от моей руки или… - Думаешь, ты в банке, я кредиты выдаю?! Говори о том, что на руках! – вскинулась змея, зашипела. - Тогда моя душа. И только. - Ц… Клянись. Как только клятва была озвучена, с потолка рухнула тьма. Придавила, как пресс. Ни воздуха, ни полградуса тепла – она могла убить, если бы не развеялась через пару секунд. Вокруг снова были стены часовни – любимые и родные. Мирон с трудом поднялся на четвереньки, хватая воздух. «Чем это мне запах не нравился? Охуенный запах, всю жизнь бы нюхал!» - оглянулся на Славу. Живой. Посторонние силы Мирона покинули, но свои были в целости. И настроение прекрасное – добился! Осталось поговорить о цене и времени работы. Определил себе нижнюю красную черту – три недели. Круг погас. От второго долетел мокрый звук. Там стояла высокая худая чернокожая женщина в пёстром платье с бахромой, в широких золотых украшениях, с причёской на манер ассирийской знати. Запрокинув голову, медленно вытягивала изо рта цепочку. Вытянула, причмокнула, открыла круглые желтые глаза. Сходу включила сварливый базарный тон. - Смертный! – шагнула к Мирону, потрясла перед ним цепочкой. - Не говори, что мне придётся лезть в это! - Придётся, госпожа. Это прекрасная вещица. Платина, старинная работа, - в тон подмешались «Одесские рассказы». Глупо, но весело. Существо перед ним было очень солидное, но и само знало, что не сможет напугать человека после своего босса «на разогреве». - Ей полтысячи нет! - Но какой мастер делал! - Любимец прошлого царя Гороха? Да какие тут мастера? Да ты знаешь, обезьяна, чью казну я оберегала, какие гаремы?! Этой сопли не хватит на минуту моего времени! - Это не всё, что я могу предложить. И прошу всего лишь год. Женщина швырнула цепочку на пол, упёрла руки в бока, зло прошипела. - Решил разорить свою страну, несчастный? - У меня нет страны. Если Вас это смущает, могу доложить, что Вы отказываетесь. - Я не отказываюсь, - в звериных глазах промелькнул испуг. – Но раз ты даже не правитель… Шесть дней. - Помилуйте, госпожа! Всё равно что отказ! Я не стал бы заходить так далеко меньше чем за десять месяцев! - Десять?! Десять юных дев королевской крови, не способных подняться от веса украшений, зарезали как поросят на пороге сокровищницы, когда призывали меня в прошлый раз! Ты же и на две недели не наскребёшь, яйцеголовая ты нищенка! - Полагаю, времени просили больше? И забраться туда не хотел разве что калека. А на моё добро и галка не позарится, поверьте! Вы спокойно выспитесь три сезона. Я бы сам заплатил, чтоб меня позвали на такую работу! - Quomodo audes tu?! (Да как ты смеешь?!) - Quid? Cum magna respectu! (Как? С большим уважением!) *** Слава сидел ни жив, ни мертв. Дышал и правда через раз, не сводя ярко люминесцирующих глаз с Мирона. "Сокровище? Кажись, это типа "заи" у порядочных бюргеров, "шатц". Да не, это в терминах. Что ты творишь? Ну ладно я никаких покровителей точно не вызову. А подельник твой? А когда домик "перепродадут"? Может можно тут что-то перекрыть и Мирон знает как?",— Слава до боли вцепился руками себе в ноги, чтобы не заорать, перепрыгнул и эту волну. Сосредоточился на чувстве теплых досок под собой, шершавых и занозистых в противовес холодному каменному полу иллюзии. Не дрогнул и под взглядом змеи, зыркнул в ответ и увидел, как капюшон растворяется, гладкая мелкая чешуя становится ключей и выпуклой, а на голове проступают рожки-наросты. "Герцог, а какая цаца! Орет как оглашенный, точь в точь как голос из трубки вчера. А ведь был кому-то Богом. Не демиургом, конечно, но старшим-монаршим. Во главе угла и пантеона". Когда пришла "девочка", Слава было выдохнул. У него в руках оказались тяжелые старые счеты. Засчелками сами, без прикосновения. Косматая кошачья башка на тонкой шейке, показывающаяся то и дело, проступая сквозь тонкие черты человеческого лица — эка невидаль. Мало ли вас таких бастет-басей? Но что-то было не так. Негритянки часто тонкие-поджарые, большие кошки тем более. Но было что-то не так в самой фигуре: слишком висит на ребрах одеяние, выпирает на животе, слишком впали скулы. На минуту Слава увидел пантеру, жадно лакающую из черной лужи, растекшейся от Мирона. "Как давно, говоришь, тебя звали, киса? Через кого ты пьешь из домика? Из него же сейчас все "свое" вымоет сквозным потоком. Отойдет — рухнет. И как быть? Разговаривать мне нельзя". Слава откинулся назад в пустоту и вдруг почувствовал опору. В голове щелкнуло, он позвал про себя: — Ты же дом? Часовня? Я прошу защиты у твоего порога. Прошу тебя быть свидетелем и судьей чистоты сделки под твоим сводом. Разве при тебе можно обжирать кого-то втихую? *** Они уже перебрали пять языков и один жестовый, вернулись к русскому, расселись на полу по-турецки, сыто-спокойно допиливали мелочи. Но дамочка снова от чего-то надулась, соскочила на два хода назад и окопалась там как барсук. Наконец, ударила кулаками по коленям, крикнула как ребенок, капризный от усталости: - Надоела эта дыра! Тупые картинки! Почему мы не говорим за столом, с вином и угощениями? Где музыка, танцы, благовония?! Что это такое?! А это что, зачем? Надоело! – ткнула пальцем в сторону Славы. - Как что? Это работа. Вам не сказали? - Сказали, что человек. Я-то думала! Великий ученый, древний маг, королева, беременная последним наследником. Но это просто мальчишка! В вашей деревне большие проблемы, да? Чума или вроде того? Уже трахать некого, кроме прямых врагов? - Госпожа, вам ли напоминать: ценность чужого сокровища понять невозможно. - Давай, цитируй мне книжки. Расскажи ещё, какие они старинные, - она отмахнулась, подперла щёку рукой, улыбнулась устало, но приветливо. - Что тут понимать? Эта пьеса никогда не сойдёт со сцены. Ты, значит, решил взять роль Думузи? Надеешься, твоя Инанна спустится за тобой? От этих слов Мирон тоже резко устал и загрустил. Об этом он ещё не думал всерьёз, а стоило. - Надеюсь, хватит ума никуда не спускаться. - Не хватит. Ты глянь, как смотрит на меня, сейчас дырку прожжет! – весело посмеялась, опять вздохнула устало. – Семь недель. Семь раз по семь дней, на удачу. Как договорились про шесть плюс одна бесплатно. За то, что вы смешные. И ты угостишь меня вином. - То есть не бесплатно. - Просто вином, дурень. Я люблю вино. Интересно, что сейчас гонят в вашем клоповьем углу. - А, согласен, - становилось всё скучнее, как будто внутри закрылся источник азарта. Семи недель хватало с запасом и озвученная в последний раз цена была не очень напряжной. – По рукам. Демон наклонился, шепнул на ухо своё имя. Минуту подумав, Мирон так же на ухо проговорил формулу договора. Они взялись за два хвоста цепочки, «закрыли» сделку, пентаграмма погасла. В полной темноте, ещё и закрыв глаза, Мирон поднялся, безошибочно прошел до двери, забрав по пути куртку у Славы. - Всё, перекур, - и вышел на улицу. Там было ещё светло. Значит, времени прошло намного меньше, чем по ощущениям. А может, время в домике и снаружи не совпадало. Присев на пороге, Мирон закурил, перебирая цепочку в пальцах. Она стала намного тяжелее и приятно-тёплой. «Хорошо, что я не говорил с тем, кто жил в ней раньше. Сейчас бы грустил сильнее». - Такие дела, - не оборачиваясь, сказал звукам за спиной. – Извини, что долго. Нда, скучно колдую, как на партсобрании. Года так 37-го партсобрание. Лишний вздох в ненужном месте – и кто-то едет на Колыму. Но наблюдать не очень увлекательно. Спасибо, что потерпел. Теперь можешь сам поиграться. Слава тяжело опустился рядом. Его потряхивало от страха и злобы, но Мирон выглядел таким спокойным и понурым. Руки сами потянулись погладить по плечам, шее. Потер свое лицо, пошуршал волосы. Посмотрел отчанно и тревожно, спросил резче и громче, чем хотел: — Это нормально, что ты заложил? Ладно я никого не вызову, а тот, второй? А если он это все кому-то отдаст? - вперился в лицо Мирона. Грустный, но спокойный. "Почему ты такой спокойный?!" Снова нервно растер лицо, продолжил уже тише: — Ты знаешь, что они тебя обжирают? Пьют через тебя из дома, "твое" вымывают. Я попросил его,— Слава погладил порог,— следить за чистотой сделки. Ну как встарь. Она потому и вскочила, наверное, — кивнул нул на цепочку. — Злые люди бедной киске не дают украсть сосиски. Я не понимаю! Ты сильный, но будто ничего не чувствуешь. То ты на меня ругаешься, когда я толком и не трачу сил. То смотришь, как на юродиевого, когда я с твоим же журавлем разговариваю. Почему? - Что заложил? Ты про душу? – Мирон весело хмыкнул. Посмотрел вверх. Серые косматые тучи. Банально сравнивать с ватой, но с чем же ещё? Грязная мокрая вата лежит прямо на обугленных черных ветках. Очень уютное место, закрытое. – Ты забыл, кто я? Она и так заложена-перезаложена. Душа - это хайп. В смысле, вид финансовой пирамиды. Пока система работает, можно сорвать большой куш, и ещё, и ещё. А потом хлоп – закрылась и с концами. Кто не успел снять проценты до похорон, тот проиграл, ничего не получил и за всех огребает. Но до закрытия ничто не окончательно. Верти как умеешь свой неразменный рубль. Дай правую руку. Слава с видимой неохотой протянул. Цепочка свободно улеглась на запястье в три обхвата. Мирон застегнул её, проверил – не сваливается. Подтянул повыше, накрыл рукавами кофты и куртки. - Зато теперь за тебя спокоен. Можешь снять и носить в кармане или где. Если потеряется, сама появится на руке. Если кто-то снимет или сам выбросишь, то же самое будет. В договоре ты не учитываешься как носитель воли, уж извини, - нырнул пальцами под рукав, пощупал. Приятно лежит. – Сильная. Без этой халупы мне бы ни за что не достать такого… Таких как она все зовут, хоть в самом аду, хоть в самом раю, если надо что-то охранять. В любых домах и храмах. Можно нацепить на самое кошерное кадило из золотых коронок тех самых апостолов и проводить им обряды посреди Святой Земли - ничего не фонит. Очень узкий, но очень хороший спец. Если чего лишнего цапнула, не страшно. Не от меня же. От меня взять нечего. Слава тяжело вздохнул. Погладил Мирона по руке в ответ. Дослушал, посмотрел с подозрением. Перехватил запястье, нащупал пульс. Замер, прикрыл глаза, почувствовал под руками тонкий ручеек с проблесками золотого песка на дне. — Да, сейчас не густо. Вымыло потоками от домика к этой,— Слава недовольно покосился на цепочку. — Но вообще-то обычно в тебе полнехонько. И я не про твои татухи-цепочки-колечки. Котику спасибо, конечно, он мне понравился. Но ты ж сам по себе батарейка. Так почему? Ну хочешь покажу? - Не больше батарейка, чем обычный человек. Кусок доски – тоже батарейка, если уметь. Даже лучше, - сигарета докурилась и надо было куда-то её деть. Немного подумав, Мирон вытряхнул из пачки восемь оставшихся, сложил во внутренний карман куртки, бычок затушил и закрыл в пачке. – Ты умеешь, не сомневаюсь. — Что умею? А, Бог с ним. Сейчас все равно не вариант тебе что-то доказывать. Поговорим дня через два, когда на домик уже не свалишь. Посмотреть хоть глаза дашь? Пожалуйста? - Слава смотрел виновато и беспокойно. Потянулся к Мирону, погладил по щеке и поцеловал. — Спасибо за заботу. Но я же хочу, чтобы ты цел остался. Нахер мне эта вот, если тебя за нее съедят? Он демонстративно потряс рукой с браслетом и снова прирсмотрелсся к Мирону. Глаза такие большие, умные. Брови, будто из золота вылил какой-то цверг-кукольник: волосок к волоску. Вопрос и воля в каждой ужимке. "Чудо лупоглазое. Подсолнух ебучий. Где вас таких только делают? Где нас нет?" — не выдержал, уткнулся лицом плечо. Сделал над собой усилие и отстранился: — Ладно, в одном мне поверь. Когда через тебя "пьют", ты пачкаешься. И сила вымывается, как кальций из костей у кокаинщика. А еще примешивается всякое. Мысли чужие, эмоции, проекции. Не веришь мне про силу пока, ну и ладно. Все равно проси защиты и честной сделки, когда сам будешь, хорошо? Внутрь пойдем? На Мирона нкатило. Давно знакомая картинка: бездонная серая пустота, летающие камни. То выше, то ниже, шныряют из стороны в сторону, рассыпаются под ногами. Мелкие, неровные, скользкие. Никогда не знаешь, сколько можно простоять на одном, будет ли куда поставить ногу через секунду и даже до чего допрыгнуть, чтобы повиснуть на руках. Но ступить больше не на что. Вся жизнь такая. И вдруг это – целая Лапута! На самом деле фата-моргана. Ну а что в мире – не она? Мирон повис у Славы на шее, прижался щекой к щеке, замер. Сколько раз он чудом не ёбнулся в пропасть за последние часы, дни, годы? Пугаться, переживать, считаться с мелочами всегда было некогда. И сейчас некогда, нужно набрать с собой как можно больше тёплой памяти. Полый заплечный мешок, до треска. Ещё немного… Выдохнул, отпустил. - Пойдём. Слава крепко обнял в ответ, потерся щекой, перед тем как отпустить. Уже в домике "вскрыл" давно натянутый и бурливший карман джинс. Из него выскользнула тонкая золотая стрелка, а по полу вокруг ног Мирона растекся уже цельный Питон. Зашипел на Славу: "Не защитил, не уберег!" — Я выпустил Злату. Все, что изначально вызвано в домике, он всем присутствующим транслирует, как на голубом экране. А ее ты в прошлый раз не видел. Будем по ней сверять,— Слава задумчиво посмотрел на все еще горящие пентаграммы. — Вот что я сделаю. Сначала просто состыкуемся, я объединю доступ. Мое зрение у тебя будет как второе окно в браузере. Можешь попереключать, как начнем, но потом не трогай и не сбивай меня, ладно? Разговаривать можно и нужно. Он хотел попросить Мирона встать перед ним, но подумал и опустился на пол: — Штаны мы уже испачкали, да и не уверен, что отсюда можно что-то вынести. Даже просто пыль. Садись впереди и откинься на меня спиной. Он придержал Мирона, сложил руки обручем и начал было читать заклинание, но осекся. Пальцы задрожали, сильно выгнулись и зачесались на концах, будто вот-вот шарахнут статическим электричеством. Он сложил ладони лопатками и сильно стукнул друг о дружку крест-накрест. Сила из рук ушла. — Ладно, попробуем по-другому,— пробормотал напряженно, осторожно положил руки на глаза Мирона и позвал: — Закрываю твои веки. Твоими буду глазами. Смотри! Глаза защипало, кольнуло больно глубоко в яблоке, изображение размазалось, поплыло и снова собралось. Стена с пентухами-светильниками, святые с колышущимися полами одежд. Если посмотреть вниз, видно Злату, льнущую к ногам Мирона. Чешуя поблескивает в слабом теплом свете. Как не цепочка даже, а огромный канат из маленьких золотых колечек. — Так, хорошо,— Слава тихонько погладил Мирона большими пальцами, успокаивая, — Поднимаю веки твои. Моими глазами будь. Поморгал, переключаясь. Святые и лампады остались, отъевшаяся огромная Злата исчезла без следа. Или нет? Краем глаза, 25-ым кадром на грани восприятия Слава ловил шевеление на полу. — Ага. Ну ты как? Отдохни, пощелкай пока сам,— он поставил руки по бокам головы Мирона и продолжил поглаживать виски и около. Терпеливо ждал, пока тот привыкнет и успокоится. — Так, все. Теперь надо нас заклинить. Скажи, если будет страшно или плохо. Слава принялся моргать, медленно открывая и закрывая глаза. Минута, двери три? Он все пробовал и пробовал, пока наконец все не застыло где-то посередине. Одна “линза” нашла на другую. Слава увидел темное вертикальное озеро или пруд. Гладкая черная поверхность, но по падающему свету видно, что не камень. Не похоже на шоры или занавесь, как у обычных людей. Мысленно потянулся туда, где должна быть Злата, озеро дрогнуло, пошло волнами. Слава не увидел, а почувствовал, как водой омыло длинный толстый шланг. Началась сильная резь в глазах. — Каждому свое возвращаю,— он с силой сомкнул веки, отсчитал от 12, в обратную строну, и снова открыл глаза. Повернул Мирона к себе и погладил по лицу, умывая. — У Мирона не боли,— читать полную формулу больше не рискнул. *** Пол шатался как лодка на плаву. - Это твоя змейка, я с ней на ноге ходил? Фига се, - Мирон прислонился к Славе, дожидаясь, пока утихнет качка. - Почему с меня вся Ложа не угорала? В тот день многие видели. Может, у меня теперь подпольная кличка – Сальма Хайек? Или как её звали в фильме?.. Всё равно никто ж не помнит. Сел ровно. Удержался. - Чего-то не понял ничего. Темно и пыль эта повсюду… Как пух тополиный, - отмахнулся сбоку от лица. Полупрозрачные тёмные пятна ещё плавали, как «мушки» в глазах. Но самым странным было чувство объединённости. Только что они вдвоём составляли единый организм - простой как валенок, точнее вольвокс. Болтались на поверхности тёмного, тёплого, сытного океана и не собирались эволюционировать ближайший миллиард лет. Чёрный пух плавал под водой и летал над ней - он тоже был живым, может, другим видом местной жизни. Это всё Мирон не видел, а знал. Видел он другое – здесь, в часовне. Запомнил всё. Но как в процессе мелькающие вокруг картинки совсем не интересовали и ничего не говорили мозгам примитивной водоросли, так и сейчас не поддавались обработке. - Если что-то ещё будешь делать, меня не подключай. Ещё и тебя запутаю… Только не тяни, надо уйти до темна. Я без линз и без очков – будешь по сумеркам за руку водить, из каждой ямы вытаскивать. *** — Злата форму умеет менять. Они скорее всего видели тонкую цепочку. Подумали может, что ты хила купил. Так иногда делают,— протянул задумчиво Слава. "Вот и не спорь больше, раз не понял",— чуть не вырвалось потом, но он только уткнулся носом между шеей и копюшоном бирюзовой куртки. Понюхал, успокоился. Ласково погладил по шее. — Неправильно ты, дядя, меня отговариваешь. Но я постараюсь побыстрее, — потихоньку отсел от Мирона, убедившись, что тот не завалится. "Чуды говорили, сюда кто-то нетопырей созвал. Значит, отсюда можно вовне? Надо кое-что сделать",— он устало потер переносицу. Уселся в центр комнаты и принялся бить в пол сложенными кончиками пальцев, приговаривая: - По зернышку, по зернышку Клюй, клюй до донышка Крылья у Пети широкие Шпоры у Пети острые Голос у Пети звонкий Перья — черные... Тень от пальцев забегала, разрослась. И впрямь стала похожа на тень от крыльев. Сначала крохотных, цеплячьих, но все больше и больше с каждым "зернышком". Слава все читал: - Накушался? Садись, Петя, на насест С Солнышком ляжешь С Солнышком встанешь Деревню разбудишь Над Славой нависла тень, громко хлопнули огромные крылья. И вдруг тень стеклась в точку под его пальцами. Слава отряхнул руки и снова треснул друг о друга крест-накрест. — Вокруг домика был кривой непрогляд. Сильно заряженный, но сделали из рук вон плохо. Я докладывал, но видимо чистить так никого и не послали. Ничего интересного я же им не принес. В прошлый раз мне болотные черти жаловались. В этот раз стихло все, как в морге. В домах свет горит, а никого нет. Авария на дороге. И фонит жутко,— пояснял он Мирону уже по пути от дома, ведя его за руку, несмотря на солнце. — Я заложил очистку, крякнет она завтра утром. Что-то мне подсказывает, что сильно лучше не сделает, но хоть местные очухаются. Люди, чуды, звери. Смогут уехать или просто жить. Барьер это не снимет — он по умолчанию, раз не пропал с исчезновением деда. Слава шел медленно, рядом, готовый в любой момент придержать. — Как теперь? Есть дела вечером? Сейчас отползем подальше, я тебя почищу и подзаряжу, если нужно. *** Пока Слава занимался своими делами, Мирон сидел как в полусне, с удовольствием вспоминая океан и… Чумаков там тоже был. Если о нём подумать, воспоминание меняелось как голограмма. Не водоросль, а инфузория, хищная. Ничего всерьёз не меняет, просто оттенок, выбрать по вкусу. Пол потянул к себе – прилечь, вернуться, подумать «на месте», в чем отличия, как больше нравится, просто ещё раз побыть там. Пол кажется твёрдым, если «смотреть» глазами и телом, но ведь это такие глупости… Вздрогнул на слово «разбудишь», подскочил на ноги, вспомнив про время. «Дебил, ты что творишь? Вечером надо быть в форме! А посмотри на себя, амёба ебаная!» Мурашки по рукам. И сразу – приятное натяжение в позвоночнике. Покой. "Негры" на иконах из канибалов стали растаманами, всем видом как бы говорили: ничего плохого не случится, нигде никогда ничего не случается, ни плохого, ни хорошего. Сам делай, если не лень. Было совсем не лень. Обратный путь снова как на пружинах. Из-за Славиных рассуждений про деревню впервые внимательно её рассмотрел. И своя память, и что досталось от нетопырей, всё не совпадало с реальностью. Вот здесь, на краю, заросший бесхозный сад., а прошлый раз окно горело первым ориентиром. Дом прятался за садом, но теперь там ничего нет. А вот эта дорожка была между мелкими частными полями, а не на краю одного. «Надо будет туда зайти. Как раз почистится – и посмотрим, что за местечко,» - чувство «ничего на свете не бывает – делай сам» стеной отрезало от страхов и опасений. Мирон подозревал, что это закончится через несколько часов, как тогда. Значит, стоило рискнуть с попуткой, а не растряхивать по электричкам. Может, успеется дома какое-то дело, пока силы есть? Хотя бы звонок. - Дел навалом. Давай заедем ко мне. А то чистки твои… Я же сразу спать завалюсь. Давно на горбу не таскал? - Мирон вышел на середину дороги, закатал штанину, присел, одной рукой касаясь тату с чемоданом, другой – земли. Тихо позвал. Ждать не пришлось, говорить тоже. В ушах тихий костяной шорох, на карту дорог «с птичьего полета» наложился бледный световой маршрут выбранной машины. И почему-то испуганное «потом оплатишь». – Пробежимся километр, там нас на повороте подберут. Если водила узнает, сможешь с этим что-то сделать? — Когда узнает, уже не смогу. Есть непрогляды и отвод глаз, но не на водиле же их использовать. Лучше сразу морок накину, хотя он и жрет, конечно... Личину! — Слава сложил два пальца, быстро провел линию от лба Мирона до подбородка. Себе прочертил ногтем большого пальца от щеки до щеки. Уже на ходу зачитал: — Молодец в три гроша: шейка копейка, алтын голова, по три денежки нога. Вот мне вся цена. Он скорчил страшную морду, посмотрел на Мирона — никакой реакции. У того поверх привычных черт расплылась постная вытянутая морда со впалыми щеками, чуть выпирающим подбородком, жидкими серенькими волосенками. Слава видел ее как тонкие линии над живым лицом. Обычный человек увидит только маску. — Не, Мирон Яныч, нихрена ты не магл. Знать бы еще кто,— задумчиво пробормотал, снова взял Мирона за руку и потащил как на буксире в указанном направлении. Мирон завороженно наблюдал за мимикой и движениями Славы. Такой серьёзный, когда шаманит! Карапуз подсчитывает выручку магазина бесценных сокровищ, раскладывая листики и веточки по номиналу. И вдруг - обухом по голове. - Не болтай об этом! - сказал грубо. Одёрнул себя: не ругаться, сам виноват, сам разболтал и не предупредил. «Косяки тоже надо доводить до конца. Пусть меньше на меня рассчитывает, целее будет». - Думай что хочешь, но не вслух. Если не спрятался. Я не говорю, что за нами прослушка летает, но... Если захочешь избавиться от меня меньше, чем за сутки, поймай любого нашего и расскажи эту смешную историю. Как один достойный муж оказался из тех мужей, что безвреднее ужей, а никто и не заметил. Анекдот быстро разлетится. Может быть, я успею просечь и свалить в Пампасы – гоняться за мной много чести. А может и не успею. «А может и летает прослушка. В городе надо присмотреться к воронам этим». Резкой отмашкой остановил попытки Славы что-то сказать. - Дома поговорим, - сразу понял, как это прозвучало. Опустил глаза, шёл дальше как бы хмуро и отстраненно, пряча смущение. Правда, освободить свою руку из большой тёплой лапы сообразил только на перекрёстке. Машина оказалась древним ухоженным жигуленком. Слава сел вперёд. Начался было разговор о погоде, но быстро сошел на нет. Пожилой угрюмый водитель обмозговывал свои проблемы вселенского масштаба. Как только попали в зону доступа сети, телефон зашелся уведами. Мирон пролистывал, не открывая. Всё потом, потом… Пока не наткнулся на сообщение от Жигана. «Вечером никуда не едешь. Придут гости – не впускай». - Та-ак. Ответил: «Старшему моему сам объяснишь?» - и не успел спрятать трубку в карман, как она запиликала мелодией Чумакова. - Нет у тебя больше старшего. Считай, я за него, - без «привета» рыкнул Жиган. – Я сейчас в Москве. Буду второго числа вечером-ночью, тогда побазарим. Сиди дома, дальше магазина не ходи, никого не впускай. Сегодня придут, но ты шли нахуй, чтобы они за порог ни шагу. Понятно, нет? Мирон набрал воздуха для возмущения, поймал в зеркале заднего вида вопросительный взгляд - сейчас совсем зелёный, как листики-деньги у того карапуза. Глухо бросил: «Понятно». Роман отключился. - Ты ко мне на пару минут заскочишь, - наклонившись к переднему сидению, шепнул Славе. – Потом никакой связи до завтра. - Слышьте? – проснулся водитель. - Вам куда в город? Могу добросить за символическую сумму. Мирон назвал адрес неподалёку от своего дома и сумму не самую символическую. Мужик улыбнулся криво, кивнул и снова провалился в болото русской тоски. А Мирон – в болото соцсетей. Всем надо было отписать, что никуда, нивосколько, никак. Высыпаюсь, мол, перед съёмками. Дома не позволил Славе и куртку снять. Решил быть погрубее – не помешает напомнить кое-кому, с каким говном связался. И себе, насчет себя. - Делай, что надо. Говори, спрашивай, только быстро. И топай отсюда. На сегодня всё, кабарэ закрывается. — Тебя бодрить после чистки или поспишь? — спокойно спросил понурый Слава. В машине он только и думал о "палеве". У рогатых коллег и впрямь мир "позднего Оруэла"? Или это очередной виток паранойи? "Ой дурак, тебя бы давно рассекретили, будь ты и впрямь "Буратино". Это же видно. С другой стороны, язык за зубами держать все равно надо". — Есть сейчас время спать? Про меня не думай, я дома сделаю. Значит, нет? Сядь на пуф, не мельтеши. Пожалуйста, — последнее добавил мягко. Себе сразу вызвал такси, в квартале от дома. После лечения будет тяжко. Он положил одну руку на голову Мирона, второй придержал под спину. — Идет коза рогатая... — Слава сосредоточился и представил козу, как из вирусного ролика, гоняющую без разбора быков, людей и крупных кошек — всех, кто ей ни встретится, забодает, забодает, забодает. Сначала по руке будто пробежались тяжелые лапы, с неубранными в панике когтями. Потом ногу отдавило и на ботинке вырисовался четкий, красивый след бычьего копыта. Слава помог Мирону прислониться к стене. Встряхнул руки, как от воды. Навис над ним снова, проговорил: — Пьешь со спросу ты, так пей досыта, — и поцеловал, с каждым движением чувствуя себя все больше и больше пакетиком с соком. Когда почти опустошили, разорвал поцелуй. Чмокнул еще в губы, как бы заканчивая. — Все, больше не дам. Мне еще до дома надо доехать. Но оно само теперь быстро восстановится,— погладил по щеке и мягко отстранился. — Если за вами и впрямь следят все кому не лень, я запомню. Я думал, это твои приступы после деревни. Я не хочу,чтобы с тобой что-то случилось. Сказал и подумал: "Ты даже не представляешь, насколько не хочу". — Злату снимать или с тобой побудет? - Как хочешь. Со мной она не в безопасности, если тебя это волнует. Мне похуй. Конечно, поцелуй был «рабочий», надо было спокойно посидеть. Не тянуться навстречу, не хватать за полы куртки, удерживаясь от объятий, не вздыхать разочарованно в конце. А не получилось, теперь грубость и холодность выглядят жалко, по-детски. Мирон окончательно разозлился на себя, буквально вытолкал Славу за дверь, не слушая ответы. «Чистка» не вырубила, не запутала мысли. Наоборот, стало проще думать – не в десять параллельных линий и все неведомо чьи, а только своими мозгами. Сразу удалось вытолкнуть Славу из головы тоже, без лишней рефлексии прибраться в спальне, снять постельное бельё и сунуть в машинку, застелить новое. Только с пледом возникли трудности. Не удалось припомнить, где он лежал. Пока что отправился в корзину для грязного, чтобы постираться позже с другой шерстью. Немного подумав с сигаретой на балконе, Мирон позвонил девочке-секретарше, с которой назначили встречу на завтра. У неё ожидаемо нашлось несколько минут для беседы. - Так не сможешь завтра? Жа-аль. Я надеялась, пригласишь меня куда-то, ну… Не только чаю попить. - Прости, солнце. Слушай, неудобно просить, но ты не выручишь? Есть два билетика на одну вечеринку, а я никак, ну никак. Отказывать неудобно. Вот если бы кто-то вместо меня… - А меня пустят? Алё, ты же не хочешь сказать, что меня с тобой перепутают, а?! Ты очаровашка, но знаешь ли! - Конечно, нет! Да не важно, я или не я. Давай скину все данные. В инсту? - Да, кидай. Всегда рада помочь, ты же знаешь! А что вообще случилось, какие могут быть дела 31-го декабря? - Да старший мой, с ним никакого покоя. Правда, дозвониться не могу с утра. Не слыхала, куда этот мудак провалился? - Ой, его сегодня все потеряли. Не знаю. Мирош… А правду говорят, что ты площадь закрывал? Если не секрет. - Не секрет. Ну не я сам, а с куратором как раз. И ещё с какой-то тётей. - Какой-то тётей! Ты нормальный?! Это же его начальница, главная следачка по внутренним делам. Совсем тебя ни с кем не знакомит? Ужас! Она тоже, кстати, с утра носится повсюду, ищет его. Так слушай, может всё отменится, раз он пропал? Ты держи в голове, что для тебя я совершенно свободна! - Увы-увы. С ним или без него, задание я получил. - Всё, поняла! Ты будешь за этими зайками бегать, что недавно в отлов объявили, да? - Ну-у… - Всё-всё. Удачи! Будь осторожнее. Говорят, один очень противный, с большого поста сняли. - Не будем об этом. Ну давай, солнце, следи за директом, сейчас всё сброшу. Спасибо за помощь! С праздником! Встретимся в новом году. Она ещё почирикала – поздравления, пожелания – и отключилась. Мирон откинулся в кресле, улыбнулся. Присказки вроде «для тебя я свободна» от неё слышали многие. Всех развести, потом вертеть и динамить. Какой приятный, лёгкий человек. Знаешь, чего ждать, сколько что стоит и где какой подвох. Не то что разные… С болотными глазами. «Кто ж это ко мне придёт? И откуда Чумаков знает то, чего не знает она? Вдруг он ошибается? скорее всего. Или вдруг придут следаки с официальным запросом? Если погоню их с порога, стану третьим зайкой для любителей русской зимней охоты». Он ещё посидел, пытаясь найти хоть какую-то зацепку. Выходило, можно только ждать. Потом вызвал покровителя. Тот, разумеется, не ответил, но «ожидание» должно было повиснуть. Всё-таки защита, в случае чего даст время, чтобы «отпустить» Карелина и прыгнуть в самолёт. Минут пять, убираясь после вызова, Мирон помечтал, что Славу можно взять с собой, до конца дней жить с ним на берегу тёплого моря. И почему бы не устроить это просто так, без угроз и преследований? - Ну хватит, - строго приказал мутному отражению в дверце шкафчика, за которой скрылись обрядовые причиндалы. – Сказки в книжках почитаешь. Их затем и печатают.