Питер зима

«А сам ты с собой в безопасности?» — зло думал Слава, уже сидя в такси. Какое все-таки говно. Ему страшно. Может, стоило остаться? Или было бы только хуже? Хоть Злата сейчас там. Мирон не видит, но может чувствует, как она жмется? Темные проулки, одинокие фонари. У самого входа в парадную как раз широкая лужа света, а в ней одиноко сидит ворона, ближе к противоположному от фонаря краю. Чего ждет? Больной не выглядит. Слава шагнул вперед и вдруг скользнула мысль: «Тень упадет аккурат к ней». Птица плавно наклонила и повернула голову, будто пытаясь заглянуть ему за спину. Слава вздрогнул и замер. Крылья быстро и дергано захлопали, маленькая тушка резко приподнялась над землей, жадно вытянув когтистые лапы. Тень под ней начала расти, но из темноты вне пятна посыпались искры, лизнуло зеленое пламя. Ворона неловко загребла крыльями, сдав назад и, оглушительно каркнув, взмыла ввысь. Слава погасил морок и тихо позвал: — Журавль-сан? — сзади тихо, но старательно похлопали бумажные крылья, — Домо. Сил совсем не осталось. Слава еле достоял в лифте, а стоило переступить через порог, упал навзничь. Дверь позади закрылась с громким хлопком, сами по себе провернулись и щелкнули по два раза оба замка. В глазах потемнело, у самого уха зачавкало. Когда Слава смог разлепить веки, увидел только сердитую черную котячью морду. Дядька сыто облизнулся, фыркнул ему прямо в лицо. Слава потянулся погладить его, но тот увернулся. Презрительно скосил глаза на цепочку и, гордо задрав толстый хвост, удалился прочь. Слава хмыкнул, отвернулся и успел увидеть, как разбросанные по полу черные перья и пух растворяются, оседая на ковре грязными разводами. На кухне сердито, но лениво протянули: «Ма-о». — Сейчас уберу. Дядь, дай книжку почитать, — Слава ласково погладил меж ушей вышедшего поздороваться Филю. Через полтора часа все собрались на кухне. Филя жадно хрустел кормом, на плите варились картошка с морковью и куриные грудки в отдельной кастрюльке. Дядька демонстративно скрылся за батарею, видимо в воспитательных целях, но дневники вынес. Слава сидел в халате за столом и задумчиво смотрел в копеечный потрепанный блокнот. Он попытался законспектировать все, что узнал от Забэ и дочитал сейчас в дневниках. Несколько пунктов в ровный столбик, но как курица лапой — самому читать трудно. 1. Москва 2. Сибирь 3. Геолог 4. Учитель 5. Книга 6. Кирилл 7. Не нашли 8. Не регистрировался 9. Пекин? Попробовал расписать условно: пустой овал, стрелочка, косой прямоугольник с номером… Какой взять номер? Большая часть пунктов даже не действие, а свойство. Начеркал, попробовал снова на другой странице. Разбросал номера по кругу с одним в центре. Что соединить? Из Москвы в Сибирь и обратно ходят поезда. Учителя часто пишут детские книги. Логично, но непоказательно. Пальцы нервно забарабанили по столу, Слава прикрыл глаза и попробовал поймать ритм. — Дед Москва. Дед Сибирь. Дед геолог. Дед-Пекин, эй! — протянул на пробу. — Дед Москва. Дед Сибирь. Дед учитель? Дед Кирилл! — последнее прочитал как глагол. — Дед Москва. Дед Сибирь. Без прописки не нашли! Военкомы, бля! — Дед Москва. Дед Сибирь. Дед геолОг и кИрилл, не регистрировался б — не убили б. — Дед Москва. Дед Сибирь. Учитель, книга и Кирилл. Дома не нашли! Он быстро расчертил линии между пунктами и довольный откинулся на стуле. Почитал дневники, не пытаясь сейчас что-то анализировать. Внутри еще ныла тревога, вспоминалась ворона. Это ее черные перья разлетелись под лапой дядьки (нет, не ее). И как он там один, за дверью? Кто? Слава бегло прочитал что успел нафоткать из инструкции по журавлю. Не густо, но пригласить домой и выпроводить потом можно. Слава сложил дневники стопочкой и сунул в пространство между батареей и стеной. Те исчезли в тени, не коснувшись пола. Слава загуглил разговорник, открыл дверь и отчетливо проговорил: — Ити йору екосо. Вдруг подуло в лицо и тут же стихло. Слава закрылся на все замки, прочертил носком ноги линию порога и перекрестил дверь. Перед сном подергал нить со своей стороны. Напряжения не почувствовал. Значит, у Окси все не так плохо. Жить можно, Злата одобряет. С этой мыслью и провалился в сон. *** В глазке — темнота, на все «кто тамы» — тишина. Почувствовав себя галчонком из Простоквашино, Мирон разозлился, распахнул дверь. В хорошо освещенном коридоре стояла «балерина на пенсии». В шикарном пальто с мехом, в изящной шляпке, с сумочкой, стоимостью, наверное, в среднюю машину. С мечтательно-детским выражением, страшно неуместном на её строгом лице. — Привет, — сказала игриво, глядя куда-то вверх и в сторону, — Я войду? — Нет, — Мирон отрезал быстрее, чем подумал. До боли сжал пальцы на ручке двери, чтобы не захлопнуть её немедленно. Гостья обиженно надула губы. — Я войду. Нам надо поговорить. По секрету, — она продолжала блуждать взглядом по потолку его прихожей, начала нервно размахивать сумочкой справа налево. — Нет, сейчас не могу. Я не один. Давайте назначим встречу на другой день. — Ты один! — она притопнула, но тут же кокетливо заулыбалась. — Если не пустишь, я на тебя нажалуюсь. Мирон вспомнил, что видел её раньше — мельком, на собраниях. Всегда «следачка» выглядела так, будто от весёлой улыбки её лицо треснет пополам. И даже ядовитые, злые и надменные улыбки организм её выделяет «по талонам». «Может, под чем-то? Или просто в хлам Гертруда?» — мысль точно не в кассу, но от неё побежала цепочка ассоциаций. Они со Славой в постели, в обнимку, в часовне. Почудился болотно-звериный запах. — Соображай быстрее! Я захожу! — в коридоре мигнул свет, в секунде темноты у гостьи за спиной что-то померещилось. Мирон сделал усилие — глупое, как попытка восстановить действие, от которого во сне взлетаешь, чтобы взлететь наяву. Не действие — порыв и уверенность в результате. Только ещё глупее, потому что результатом было неизвестно что. Что-то в теле, в чувствах отпечаталось — руки Славика, тёплая вода и воздух в чёрном пуху. Никакого зрения, слуха, но… В коридоре было нечто огромное, тёмное и весёлое. Выше потолка должно быть, но согнулось почти пополам, сунуло «голову» в голову женщины, пустило «корни» в тело, с раздражающей суетливостью ощупывало его изнутри. Мирон шепнул «нет» скорее себе — его голова закружилась и потянулась навстречу гостям. По правой ноге побежали колючие «мурашки». Тёмное нечто резко вобрало «корни» в себя, выпрямилось и без следа исчезло. Женщина упала вперёд. Когда голова пересекла линию порога, она неестественно задралась вверх, на шее разошлась длинная рана, из которой фонтаном забила кровь. Тело упало на пол прихожей. Мирон успел отскочить, но немало горячих капель попало на лицо и руки. Попятился, уперся в стену, сполз по ней на корточки. Его трясло и подташнивало, мысли путались. В подъезде включился лифт. Очнувшись, Мирон втащил женщину в квартиру, отметив, что на площадку кровь не попала — вся в квартире. Захлопнул дверь. Пошел на кухню за водой, остановился на полпути, сообразив, что разносит кровь по дому. Прислонился к стене, закрыл глаза руками. Один за другим в памяти выплывали и исчезали знакомые лица. Никого из них нельзя позвать на помощь. Обычных людей — потому что нельзя их втягивать. Знакомых из Ложи, даже Чумакова, будь он поблизости, — потому что они втянут в свои дела и неизвестно сколько будут шантажировать своей «помощью». Да и можно ли спрятать где-то в мире труп человека такого высокого ранга, не наследив как пьяный медведь? В голове щёлкнуло, Мирон кинулся к шкафчику с обрядовыми принадлежностями. Хозяин кладбищ явился легко, согласился помочь. Пока выбежавшая из круга толпа мелких жучков кишела в прихожей, прочесывала квартиру, где хозяин успел наследить, сам демон привычно сидел на краю пентаграммы и «вслух» рассуждал. «Ты ошибаешься, её убил не твой порог. К ней вернулась та смерть, что она подарила в последний раз. Это случилось далеко отсюда». — Так зачем было ко мне тащиться? — Мирон пошевелил ногами, подставляя подошвы стайке жуков. Они, как гуппи, щекотно прошлись по коже, по одежде, по лицу и схлынули. «Не знаю. Мысли ходячих покойников мне не интересны. Спроси у герцога, это его хобби. Ты же его позвал?» — Позвал. Когда ещё придёт… «Имей терпение. А пока думай сам. Всё это связано с тобой, иначе ты не смог бы отдать её мне как свою добычу. Почти свою, не знаю…» Одежда гостьи просела, покрылась мелкими дырками, жуки собрались на их краях. Шляпка скатилась, от головы остался только череп. Он громко хрустнул, макушка провалилась внутрь. Крови на полу давно не было. «Если доплатишь, уберу её след отсюда до места смерти». — Да, прошу об этом. Они молча подождали, пока труп со всеми вещами исчезнет без следа. Мирон только теперь сообразил, что можно было порыться в сумочке и карманах, вдруг нашлись бы подсказки. Но теперь поздно. Осмотрел идеально-чистую прихожую. Нервно хихикнул, подумав, что можно вызывать этих жучар как клининг. Да, сначала придётся облить всю квартиру кровищей. Но может оно того и стоит! «Это всё? Только она?» — спросил демон, когда последнее насекомое скрылось в центре пентаграммы. — Да. И след. «И всё?» — Да. А что? «Ты очень волнуешься. Может, что-то забыл?» — Нет, это всё. Благодарю тебя. Возьми оплату и попрощаемся. Кровь долго не останавливалась. Падала в круг, исчезала. Жук наблюдал, потирая лапки. Наконец, весело сказал: «Какая растрата! А мог бы жизни спасать, почетный донор!» — и скрылся в центре, следом за своей армией. Мирону еле хватило сил улыбнуться и произнести закрывающие слова. Он задул свечи, прилёг на пол. На душе немного полегчало. «Что ли сбегать за гематогенками?.. Ага, а в подъезде эта херня чёрная как цапнет за жопу, будешь знать», — он заставил себя сесть. Пока разрез не начал затягиваться, разбудил янта. На улице ещё держался последний сумеречный свет, так что тигр сонно разлепил один глаз. С интересом уставился на большую золотую змеюку, обвившую ногу сверху донизу. От неё шло приятное тепло. А потом заметил мерцающее напряжение охранной сетки. Мирон выглянул на лестничную площадку — никого и ничего. Вспомнил, что не закрыл форточку после перекура. Выбежал на балкон, глянул на улицу и замер. Под балконом стоял куратор, смотрел вверх. Видимо, заметив Мирона, он сорвался с места и быстро скрылся за углом. Глаз янта прошелся по двору, разглядывая заляпавшие землю тёмные пятна. На одном из них мутузили друг друга три прилично одетых мужика, поодаль сновала дамочка в рыжей шубке, визгливо ругалась по телефону. Тигр начал засыпать, потянул за собой хозяина. Закрыв всё и поставив максимальную защиту, Мирон побрёл в спальню. Лёг на покрывало, накрылся пледом, который бездумно захватил из ванной. Золотая змея стала ещё больше. Обвилась вокруг пояса, волнами улеглась на груди, голову на плечо положила. Мирон аккуратно погладил её по носу. — Ты это… Если что, разбудишь. *** В ординаторской было тихо, только слышно, как бурлит вода в болезненно желтом старом чайнике. Внутри него хлопьями кружилась накипь. Слава решительно накрыл крышкой этот снежный шар и плеснул кипятка в чашку. Треугольный пакетик вздулся и всплыл пузом кверху, пустив чернильное пятно, пахнуло химозной ягодой. Слава посмотрел на понурую девочку, сидящую напротив. Тонкая-звонкая, новенькая староверка. Аккуратная косичка, но сальные волосы, руки трясутся. Упахивается с непривычки: не спать, не есть, не мыться. Бегом, бегом, бегом! Сейчас кажется, что каждую минуту она кому-то должна. Скоро старшие объяснят, что радоваться в жизни совсем необязательно и даже развращающе излишне. Потом покажется, что все зря. Потом или придет, или нет. Хотя это «или» каждый раз. Тяжело ей, нормальным людям здесь неинтересно. С раннего утра в этот раз возиться пришлось, вот уже и три почти, а все без обеда. Слава подмигнул ей, сделал вид, что принюхивается, загребая воздух. Комично зажмурился и покачал головой, протянул: — Мммм! Девочка заулыбалась, Слава пододвинул кружку к ней. А сам покрутил в руке крохотный брелок на раскладушку. Простенький совсем: ракушка-гребешок на веревочке и пара бусин. «Дочка, далеко до моря?», — спрашивал полчаса назад мужик с пожизненно отечным от водки лицом и отмороженными в ноль ногами. «Далеко, я тоже ищу», — зачем-то сказал тогда Слава. «Это тебе далеко», — фыркнул тот, — «на, держи». И протянул — ему, не девочке. Слава тогда представил как из-под пол грязного ватника выбивается огромный пронзительно-бирюзовый хвост с резными прозрачными плавниками. Как с таким приятно и легко плавать в теплой воде, такой соленой, что захочешь не утонешь. Черные ноги из чернослива перешли к сочному, готовому лопнуть помидору с желтыми пятнами, потом помидор прибавил в цене, побелев до розового, потом к желтому цвету лимфы и наконец к бледному «мраморному». А дальше ручками, ручками! Растирать и дышать, пока не поймешь, что в руках у тебя обычная в меру мохнатая лапа. Только бесполезно это все. Да, старшие зачесались и завели себе наконец тень. Эдакого больничного не то Януса Полуэктовича, не то Алана Смити, на которого можно вешать лажу в первичных диагнозах. Точнее целую систему, штампующую таких. Волшебно-техническую фабрику мумми-троллей. Теперь можно лечить на полную, не боясь спалиться, без регламента, заставляющего халтурить. А толку-то? В городе три пункта обогрева и одна ночлежка. Вытрезвители позакрывали еще в 90-х. А патрона — ЗАО РПЦ больше интересует право на безлицензионную торговлю бухлом. Кого спасут в морозы хваленные три «с», если выдают только их, за деньги и не тем? Попадется сегодняшний «русал» в сети обычной скорой, которая его и не принять может, что тогда? А он попадется рано или поздно. А то и вовсе найдут только по весне, как снего сойдет. Бестолку, но ничего противоестественного. Жизнь — это огромная жадная система, включающая в себя все и даже смерть — свою прямую антагонистку. Любая выскочившая как прыщ вундервуфля растворяется в ней, встраивается. Одиночный залп не меняет общей картины. А про море интересно, красиво. Сюда только и ходить, что за сказками. Под рукой загундел телефон, барабаня по лакированной поверхности столика вибрацией. Слава глянул на номер, отмахнулся девочке и выскочил в коридор, как ошпаренный: — Алло? Привет! Ты как? В смысле… — а что «в смысле»? Слава шумно выдохнул в трубку. — Привет, — повторил уже более осознанно. *** Во сне Мирон плавал в тесном золотистом коконе. Не совсем плавал — места мало. Но дышал жидкостью. Чувствовал, как она при вдохе затекает через рот и нос, тяжело растягивает лёгкие и выходит обратно в несколько толчков. Вдыхал он сам, а выдохи заставлял делать кокон, сокращаясь волнами сверху вниз. Удивительно приятно для такой непривычной процедуры. Иногда сквозь сон доходили слабые сигналы охраны: кто-то наблюдал, шарился поблизости. Один раз пиликнуло громче. Мирон приоткрыл глаза, прислушался, но всё уже стихло. Тогда он погладил поверх майки тёплую тяжёлую змею на груди и почти провалился обратно в сон. Вспомнил, что не должен бы чувствовать никаких змей. Поморгав, ещё раз пощупав, действительно ничего не нашёл и разозлился на себя: зачем было понимать и просыпаться? Теперь не вернуться в тот приятный кокон. Каким будет новый сон, неизвестно. А лежать в пустой квартире, в тёмной комнате, посреди огромной кровати стало холодно и одиноко. За окном, внизу, прошумела машина. Потом вторая, быстрее, визгнули тормоза. «Долбоёбы, — повернулся на другой бок, чтобы сбить подскочившие мысли о поездке на Звёздную. Уставился в зеркало. — Интересно, что он подумал? Самовлюблённый Оксимирон, очередное доказательство». Вспомнил, как пару лет назад, после ночи в клубе, сидел на встрече с дизайнером от мебельной фирмы. Держался за лоб, изображая глубокий мыслительный процесс, на самом деле удерживал веки поднятыми. «Шкаф… Здесь, возле кровати, удобно, чтобы сразу… Там будет одежда, значит, нужно зеркало на дверь. Да?» «Конечно!» — доброжелательно кивала дизайнерша. Если она что и поняла в своей юной головушке, так явно не то, что клиент с трудом соотносит смысл соседних слов, тем более воображаемые вещи в воображаемой комнате. После установки всего разом, Мирон здорово удивился зеркалу напротив кровати, но решил оставить так. Репутация сэра, знающего толк в извращениях, никому ещё не мешала. Позже оказалось, что зеркало удобно для охраны — что-то вроде центральной панели управления. И сигналы шли через него, легко будили. А замечать в отражении что угодно, кроме себя, быстро привык. Правда, со Славой… Мирон с головой закутался в плед, свернулся эмбрионом и подробнее вспомнил. Аккуратно, «шёпотом», незаметно для других мыслей, важных и серьёзных, подумал глупость: то отражение было удивительно приятным для такого непривычного. Но долго не попрячешься. «Значит, он правильно подумал. Самовлюблённость сама по себе не плоха, если есть за что. Ей надо соответствовать. А ты лежишь как кусок мечтательного говна — и не спишь, и нихера не делаешь. Ещё телек включи, пиво достань и чеши пузо, Нарцисс доморощенный». Улыбнулся с облегчением: привычный настрой как земля под ногами. А то коконы, змеи, зеркала, тёплые ладони на груди — всё болотные огоньки, обман и путаница. Мирон поднялся, попил воды, покурил на кухне, не открывая окна. Провёл все обычные процедуры отхода ко сну. Развалился морской звездой под одеялом. Долго лежал с закрытыми глазами, представляя, как над ним, под потолком, бензиновыми пятнами на воде дрейфуют разные факты и догадки. Одни притягивались между собой, другие одиноко болтались в сторонке. Понемногу складывались крепкие цепочки. Вот-вот что-то должно было выскочить… В 10 утра разбудил звонок. Пока Мирон соображал, откуда идёт звук и охота ли ему с кем-то общаться, телефон затих. Потом пиликнул насчет сообщений. Одно голосовое. Глянув на продолжительность, решил под него, как под музыку, сделать небольшую зарядку. «Доброе утро, Мирош! Ещё раз спасибо за проходки! Я и не думала, что тебя в такие компании зовут. В следующий раз пойдём вместе, ты меня со всеми-всеми познакомишь! Договорились? Ладно, я что звоню. Только что сбросила тебе приглашение на общий сбор 10-го. Проверь, — скороговоркой полилось из «трубы», сменилось громким заговорщицким шепотом. — Я краем уха слышала: они думают предложить тебе должность куратора, если до 10-го не найдут… Шеф его тоже исчезла. Говорят, след пропал прямо посреди улицы. Кошмар! А ещё слышала: никто не думает, что ты придёшь на собрание. Говорят, если это связано с вашим обрядом, какое-то искажение от трещины, если те двое не справились, то тебе куда уж… За тобой будут посматривать, но не очень. Людей не хватает, представляешь? Все заняты там, где должно работать само по себе. А это много где, я и не думала! Будут считать: доживёшь и явишься — уже молодец, можно обучать на хорошую должность. Но идея не всем нравится, кое-кто и сам бы хотел… В голове не укладывается, что за конец света! Представляешь? У меня полетели все заказы во все салоны! А нормально записаться времени нет, всё же битком перед праздником! И что теперь делать, как я такая к людям выйду?! Всё, ладно, не буду грузить своими проблемами, у тебя твоих много. С Новым годом! Хорошо отметить! Береги себя!» — Охуенно, — немного обиделся, что следить будут «не очень». Может, девочка врала, попросили ослабить бдительность? А может, и правда проблем так много, что не до салаги-полусмертника. Вот если доживёт. — Всё-таки не обманул командир, что могу перепрыгнуть ступеньку. Интересно, с чего Жиган взял, что его больше нет? Бегал вчера живее всех живых. Может, разыграл своё исчезновение, ёбнул начальницу, попытался и меня, но что-то пошло не так? Логично… Нет, всё равно не сходится. Откуда Чумаков знал, что ко мне придут? На меня по ходу всем насрать. Прислонили к должности, пока не понятно, она освободилась или нет, чтобы грызня за неё не началась раньше времени. А там или сам помру, или первый конкурент «отпустит». Когда кофе был готов, Мирон чуть не достал с полки вторую кружку. Понял, что вслух говорит со Славой, который должен сидеть за спиной. Что-то помешало обернуться и увидеть, что его там нет. Так и допил кофе, стоя у плиты, наспех. В дверь позвонили. Сердце чуть не выскочило в кружку, а зря — это был всего лишь Илюха Мамай. В середине дня Мирон уже сожалел, что утром к нему зашел не очередной зомби или что-то подобное. Сначала попали в пробку из-за большой аварии впереди. Люди в соседних машинах открывали окна, орали и матюгались как сапожники. Мамай на удивление от них не отставал. Притих только, когда один мудозвон выскочил, достал из багажника биту и расшиб фары второму мудозвону. Притихли сначала все, но скоро подняли гвалт хуже прежнего. Кое-как добрались до офиса, но там тишины было ещё меньше, а проблем больше. — Что ты раньше не сказал? — поражался Мирон объёму пиздеца. — Так нормально всё было! Вечером вчера как с цепи сорвались. Я думал, проспятся. Нихуя подобного, утром только оборотов добавили! — горевал Илья, выискивая в бумагах, кому ещё надо звонить и давать отбой насчёт скорого концерта, внезапно отменённого артистом. — Слушай, не отвлекайся, звони битмарю. Что он удумал, какая поездка — в тайгу, где ни одна сеть не берёт?! Нам поебать, откуда он пришлёт, про что договорились! В четвёртом часу Мирон вышел покурить не в курилку, а на улицу. Уже механически проверил сообщения всюду, где можно. Прислонился к стене, закрыл глаза. За какую мысль ни возьмись, вытаскивался ворох проблем, как клубок пыльных проводов из-за тумбочки. «Сейчас бы в лес. Запереться в «домике на дереве» и проспать до весны, — за этими мечтами снова полистал телефон, зацепился взглядом за контакт «КПСС». — Почему я его так записал? Надо типа «Гена гараж». А то ещё… А может, без меня уже?!» От внезапного испуга нажал звонок. Слава отозвался быстро и вполне бодро. Похоже, его пока не похищали и не очень беспокоили. — Привет, — Мирон расслабился и окончательно устал. — Я никак. Люди — идиоты, ты знаешь об этом? Вот скажи, обязательно, если у тебя есть талант, быть безответственным капризным кретином, с которым невозможно работать? Я же не такой! Хах, плохой пример… Ладно. Ты сам как? Ничего подозрительного не наблюдал вчера-сегодня? *** «Так ты и не талантливый», — словил ощущение, что надо было бы сказать. Кому надо, тот пусть и говорит. «Я же даже так не думаю». — Ты не долбоеб. Это трудно. Получается не у всех и не всегда, — прозвучало весомо, как вбить сваю или колышек под страховку. Совсем неиронически. — Я смену сдаю в травме. Тут тоже стремно. Не, что забито это не новость. Просто странно. Не только бытовуха и бомжи, очень много случайных прохожих. 31-е, улицы пустые должны быть. Где только поссориться успевают. Слава отошел в закуток и, подумав, наложил на себя легкий непрогляд. — Подожди, у вас там тоже грызня? Давай, Злата… А стоп, она че-то квелая. Сейчас подкормлю. Попроси ее почистить? Нахер такие приключения! У меня тут одному мужику руку размозжили просто потому что он на переходе упал — встали и попрыгали. Бомжу ауешники ноги облили чем-то специально, пока он спал упитый. А может и не облили, а мда… Злата много не сможет — только в комнате, где есть ты. В трубке послышались шумы. Славик порылся в кармане, закатал рукав, пытаясь зажать телефон между ухом и плечом. Потом снова тишь и благодать, зато голос как под капельницей: — Какие работники? У вас, что при приеме на работу спрашивают: «Хотите ли вы гадить Мирону Яновичу? Как не хотите? Вы недостаточно амбициозны!» Так что ли?.. Кого она ценного заденет? Или ты где? Бля, да ты не понял. Попроси ее чистить воздух вокруг тебя, пока ты не дома. Там уже ближе скажешь прекратить. Она не жрет людей и твои прибамбасы. Только в случае прямой угрозы, — в глазах зарябило, затянула пучковая пульсирующая боль. — Все короче. Я ее зарядил, а ты сам решай. Если тебя кто-то из очумевших зашибет, потому что ты Злату не включил… Я, конечно, тебя вылечу, если смогу. Но могу и не смочь! Горько плакать буду, или по жопе дам. Тебе как страшнее? Я сейчас смену сдам, потом чертей погоняю и свободен. А ты? Дурацкое чувство. Щемит в груди, на том конце уставший голос. Хочется дурачиться и на голове стоять, только чтобы там стало легче. Семь бед один ответ. Стыдно, страшно, не знаешь как поддержать — смеши. Выслушал, забились на вечер. Когда Слава вернулся в кабинет, девочка уже остервенело умывалась холодной водой. Подумав, подошел и обнял. Это тебе не браток и не рэп-игрок, прости Господи. Сдедать вид, что ничего не было — не лучшая поддержка. Такую и без него окажут. Хрупкие плечи дрожат, щеки холодные и мокрые красные от рыданий и холодной воды. Интересно, а те самые щеки такими бывают? Были? Часто? — Катюш, ты молодец! Я не шучу. Я вообще в первый раз сблевал. А ты боец, Кать. Сейчас карты отнесем, по каналам пройдемся, и по домам! В регистратуре у высокой стойки строгая тетя в застиранном халате, измученная бумажной волокитой и пациентами, через одного не говорящими по-русски. Ее спасает только огромная плетеная бисерная брошь, которая сейчас лежит на столе. Косая вырвиглазных цветов бабочка. Дитенок сваял. Тетя поглядывает на нее и улыбается. «А вы говорите: школа, конфессии, «законы магиотехники». Ерунда!» Слава улыбается тете, а она морщится. Для нее он сейчас туповатый интерн с полным отсутствием всякого присутствия во взгляде — Вася Пупкин. Слава расписывается в медкартах и прямо под его рукой привычные загогулины аля ac/dc мутируют, расплываются в округлые, но все такие же кривые буквины. Слава отходит, а Вася остается. Старательно собирает все в стопочку, передает тете. Потом они идут к ближайшей церковной лавке с хлебом. Слава долго беседует о чем-то с бабушкой, пока ему не выносят плоскую прямоугольную коробочку и почти не пахнущие кирпичи позавчерашнего хлеба в пакетах, докупает от себя пирожков в прикорм. Парочку просит подогреть. Один ест сам, другой сует девочке Кате. Они идут вдоль каналов, исхудавшие с прошлой кормежки черти выныривают сами, жадно поглядывая на хлеб и пирожки. Ребята раздают одно и тоже задание: чисти снег от сих до сих. И дело полезное, и долго не кончится. Под конец у обоих стучат зубы и заплетаются ноги. Они спешно прощаются и разбегаются в метро. Слава едет к ближайшему елочному базару, берет самую маленькую и симпатичную из оставшегося. Пусть и с дикой наценкой. В кураже докупает простых гирлянд, оберточную бумагу с разноцветными слониками, алую атласную ленту к ней и костюм снегурочки. Без косы, но с шапочкой. Дома старательно бинтует сверток в слоников и, конечно, режется. Собирает еду, игрушки, елку и смену белья на всякий случай. Моется до скрипа пахнущим шоколадной глазурью Сашиным гелем для душа. Нервничает как перед утренником в младших классах. Как может красит глаза и губы. По естественному контуру и блекло с непривычки. Вроде и в шутку это все, а косплеить Сердючку совсем не хочется. В такси радуется, что есть еще силы на морок. С особенным злорадством проскальзывает мимо консьержки. Пару минут в лифте перед зеркалом. И вот рука тянется к дверному звонку, замирает на мгновение и вдавливает со всей дури. И тут же отдергивается испуганно. Вздыхает, встает прямо, широко расправив плечи. *** После разговора стало легче. Мирон для порядка попилил себя за договор о вечерней встрече. Новый год как День рождения — после 30 больше печалит, чем веселит. Лучше было побыть одному, подумать и выспаться. Но бес дёрнул за язык и держался за него, пока не сговорились на 9 вечера. Теперь надо было думать про ужин, подарок и ёлку или что-то такое. В полседьмого дела и не думали заканчиваться. На очередном перекуре позвонил в понтовую пиццерию, заказал «Новогоднее предложение» по цене экскурсии на Луну. Обещали успеть до полуночи. Через час Мамай поехал куда-то разруливать лично. Сказал, что на сегодня, в принципе, можно сворачиваться. Ну только мелочи остались. То-сё, подмести, перештопать, разобрать пшено от гречки, кусты розовые полить и подождать, пока зацветут. Мирон, как школьник по уходу учителя, кинул всё и прыгнул в такси. На светофоре заметил на двери магазинчика венок из политых золотыми блестками искусственных еловых лап и золотой гирлянды с прозрачными круглыми колокольчиками. Вспомнил про Злату. Попросил остановиться поблизости и подождать. «Включить её, интересно как. Раскомандовался! Ну и так пережили… Вообще-то неприятно напоминать, что я элементарного не могу. Пиздец как неприятно!» Пока такси парковалось, попытался обратиться к змейке как к журавлику. Неизвестно, сработало или нет. В голове всё плыло от усталости, перебивалось обрывками недавних разговоров и мыслями о завтрашнем дне, когда сегодняшние дела на БМ продолжатся. И послезавтрашнем. А потом Жиган приедет, и съёмки… «Отключу телефоны, пошли все нахуй, хотя бы завтра. Надо придумать, где день покантоваться, чтобы не нашли». Магазинчик оказался одёжным, венков у них в продаже не было. Немного побродив, Мирон залип на вязаных свитерах с оленями. Особенно понравился серый, как на выбранной кружке, с бело-красными узорами на груди и плечах. Именно этой расцветки остался только один — на размер больше. Отошёл, задумался о подарке. Нет уже времени кататься по магазинам, думать. Если что брать, то прямо тут. Лучше несерьёзное, чтобы не обидно было видеть, что ни разу не наденет. Да и с размером можно ошибиться. Посмотрел аксессуары. Среди галстуков бросился в глаза смешной, атласный, с чёрно-белым узором и большим болотно-зелёным пятном. Ярче Славиных глаз, но… «По крайней мере, не сильно добавлю хлама в квартиру. Если вдруг сразу не выкинет». Вернулся за свитером. Было в нём что-то праздничное. На кассе всё-таки поторговался, купил венок с двери. Даже по сносной цене, потому что продавщица узнала и, хотя довольно холодно, взяла автограф «для младшего брата». К возвращению домой стало полегче. То ли змейка сработала, то ли покупки добавили новогоднего настроения. После душа совсем повеселел. Переоделся в джинсы и новый свитер, долго думал над очками. Победили старые, простые, в чёрной оправе — под «скромный домашний» наряд. Ещё дольше слонялся по квартире, примеряя венок там и тут. От дверного звонка вдруг заволновался, залез на стол и криво нацепил украшение на стенные часы. В прихожей на пуфе заметил пакет с галстуком. Обычный бумажный пакет с лого магазина! А ведь можно было попросить упаковать как подарок, у них должны быть такие услуги! Досадуя на себя и продавщицу, что не додумалась спросить, заскочил в спальню, сунул пакет в тумбочку. Бегом вернулся в прихожую. Глянул в зеркало, поправил воротник, зачем-от поддернул рукава до локтей. Попытался убрать с носа большую золотую блестку. Не смог — она как зубами вцепилась. Звонок запел в третий раз. Мирон оставил в покое блёстку, глубоко вдохнул, прогнал желание оправдываться, почему так долго. Распахнул дверь. Слава был в «шубе» Снегурочки — самой простой, из ярко-голубого «меха» с белыми опушками из «меха» подлиннее. В такой же шапочке. В косметике. С ёлкой. С чеширской улыбкой до ушей и слегка безумными глазами. Мирон попятился, замер, в ужасе ожидая закономерного вопроса: «Я войду?» — и столь же закономерных для такого прикида детски-девчачьих кривляний. Слава сбавил улыбку, странно повёл плечами — может, просто от непривычной одежды или усталости. Двинулся вперёд. Мирон вздрогнул, чуть не кинулся отталкивать. Как будто это могло спасти того, кто давно мёртв. «След пропал прямо посреди улицы…» — за секунду успел представить повтор вчерашней сцены и разговор с могильщиком: «Друг мой, оплата оплатой, но я не бедствую, за копейкой не гонюсь. Я ведь не мальчик по вызову, каждый день тут прибирать. Или ты думаешь иначе?» И следующую за этим необходимость самому разбираться с телом. Смывать кровь. Наверное, разделывать. Славика. «Нет, пожалуйста!» Гость неуверенно переступил порог, перетащил ёлку. Ничего. Мирон подскочил к двери, закрыл на все замки, на все обороты. Развернулся, прислонился лбом к игрушечно-пушистой спине. И только тогда выдохнул. — Здравствуй. Извини. Спасибо, что… Ну не важно. *** Слава как палку проглотил. Во всех возможных смыслах, кроме приятного. Ничего себе Мирона перекосило. Ну еще бы! Приехало такое чудо — мальчик в юбке из страны баб. Ебать Соню Мармеладову интересно только метафорически. А если она взаправду, может и род деятельности тоже?  — Ничего. Это ты извини. Я знаю, о таком заранее договариваются. Просто понесло. У меня смена с собой. Я сейчас переоденусь, умоюсь… Или? Я без претензий, — заткнулся резко. Собственные оправдания казались нелепыми и жалкими, неспособными что-то исправить. Так и встал, вперившись в пол. Не в силах отодвинуться от чужого лба и оставить без опоры, не в силах повернуться. Мирон положил руку ему на плечо. Подождал, пока тепло пройдёт через одежду. «Так нельзя, на авось… Завтра расскажу ему, вместе подумаем. Сегодня принесут еду и закроемся в бункер. Нахуй, нахуй, всё завтра!» Переключился на глупую, наигранную естественность, но быстро успокоился на самом деле. — Всё нормально! Я просто… Дай посмотреть, — слегка повернул разукрашенную мордашку за подбородок. Отошёл, полюбовался во весь рост. — Очень мило. Это проблема! Такая пришла красивая Снегурочка, а Деда Мороза нет, один старый олень. Нда. Заходи, располагайся. На кухню. У меня вообще ничего нет. Привезут позже, но пёс его знает, когда. Хоть чаю попьём. Давай дерево. Потащил ель в спальню. Завис, размышляя, как её установить. Слава резко вздохнул и выдохнул, будто вынырнул из-подо льда за чужой рукой. И уже «на воздухе», когда смог слышать и видеть, присмотрелся к Мирону. Что-то не так, он перенервничал. И все-таки не из-за «снегурочки». Поди разбери, из-за чего. Слава знал, что все равно попробует. Но не сейчас. Раз сказать ничего не успел, надо руки занять. Пошел на кухню. «Сука, когда надо ни «бе», ни «ме» выдать не можешь. Фристайлы и флипы на ура, а когда надо — хуй. Еще и крестовину попросить забыл, бестолочь!» — ругался на себя, доставая из сумки припасы. Сначала выложил все как есть в контейнерах, но потом все-таки порылся в шкафах. Выложил оливье в простенькую прозрачную хайтек-салатницу. Нарезал хлеб и разложил в красивой тарелке-корзиночке. Даже масленка нашлась где-то в самом низу, в углу ящика. Пока ковырялся, переиграл все в голове и успокоился. Когда Мирон вернулся, он молча подошел и порывисто обнял его. — Я с собой еды принес. Мама передала через родственников. Ну, икру. Оливьеха из Хабаровска не ехала, — отодвинулся погладил по лицу. — Ну какой же ты старый? Ты как папа Бэмби, только безрогий, — погладил по носу, улыбнулся блестке. Поцеловал в кончик носа, сам же уставился удивленно и захихикал — совсем забыл про помаду. — А теперь Рудольф. Мирону захотелось пошутить про рога. Мол, не мне судить, есть они или нет. Уже рот открыл, но резко заткнулся. Они ведь не пара, чтобы друг другу рога наставлять. Или как? Официальных предложений не поступало ни с одной стороны. А надо ли? Мирон присмотрелся к морщинкам вокруг глаз, сильнее заметным из-за слоя теней. Уставшие добрые глаза. «В травме он работает. Ишь. Сказочный доброволец». — Не шевелись, — осторожно поцеловал, просто коснулся губ. Прислушался к запаху косметики, своим ощущениям. Странно, в этом не было ничего смешного или пошлого. Из-за испуга на пороге Снегурочка Соня казалась ужасно-хрупкой. Из той сказки, где она хотела остаться с людьми, но весной растаяла. Мирон отодвинулся, виновато улыбнулся. — Я не знаю, что делать с ёлкой. Где-то была большая кастрюля. Но как её внутри установить, чтобы не падала? — Это я делбик, надо было подставку попросить. Ну смотри: нам или нужна табуретка, в которую влезет кастрюля, или Хесусов туалет, или каменюка тяжелая. Ну что-нибудь, что в воде не потает. И веревка любая. Есть че? Слава прямо почувствовал, как выпадает из образа вперед ногами. Да уж, снегурочка, которая и в горящую избу войдет — тот еще оксюморон. Когда Мирон сказал, что туалета здесь нет и быть не может, Слава стушевался: — Прости. Дай мне пока кастрюлю и таблетки. Ну аспирин или типа. Надо в воду добавить, — нес медленно, стараясь не расплескивать воду куда ни попадя. Квартира пустая, будто из нее уже сделали «музей известной личности». Есть следы пребывания, но такие — экспозиция. Полотенца в ванной и те все для посетителей. Пристроил кастрюлю так, чтобы она опиралась о комод, щедро отсыпал таблеток в горячую воду и помешал рукой. Порез, оставшиеся после упаковки, отозвался тупой болью. А потом пришел Мирон и принес огромный, с голову размером, аммонит. Целехонький, с отчетливо вырисовывающейся раковиной. Черный, но блестящий. Слава помог придержать, и они погрузили его на дно в четыре руки. Коротко переговариваясь, поставили елку, привинтили за ствол к ручкам кастрюли и за верхушку к оконной щеколде. Слава притащил простенькую трехцветную гирлянду, крохотные шарики еще в упаковке и пластмассовую золотую звезду. Шарики разноцветные, болезненно напоминающие о сказке про «Лошарика», привязчивую скотинку с говорящим именем, которую «спродюссировал» фокусник и невзлюбила его публика. Когда закончили, выключили свет и замерли в тишине. Слава посмотрел на Мирона, такого нелепого, мягкого и сказочного в этом свитере и тяжелых очках, в свете новогодних огоньков. Молча, боясь спугнуть таинство, навис над ним, прижался лбом ко лбу, потерся носами и поцеловал глубоко. Несколько шагов назад. Продолжили, сидя на краю кровати. Рядом присело время, свернулось в клубок и уснуло. Мигали огоньки на ёлке, где-то вдалеке ухнул первый праздничный дворовый салют. Совсем закончилась горьковато-сладкая помада. Очки забрались выше лба, а шапочка упала. Мирон таял в мягком ритмичном танце, который их губы и языки нашли сами, не спрашивая хозяев. Перебирал лёгкие волосы. «Длинные, можно косички плести. У Снегурочек должны быть косички. Но у меня нет ленточек, жаль…» Так можно было просидеть до курантов, до утра. Но желудок Мирона решил напомнить, что последний раз имел дело с едой часов 6 назад, и то с сомнительным фаст-фудом. От его недовольного урчания проснулось время, спрыгнуло на пол, побежало по своим делам. — Ну вот, называется — «наша песня», — тихо засмеялся, не открывая глаз и не отодвигая лицо. Дыхание Славы — приятный холодок на мокрых губах. — Слушай, а оливьеха… Откуда ехала? — Оливьеха? Из пары кастрюлек поменьше этой, — Слава кивнул на елку. — Я вчера нарубал. Праздника хотелось, да и мы собирались пересекаться. Все не себе одному, уже веселее выходит. Слава провел по губам Мирона большим пальцем и от краешка снова к щеке, погладил. Опустил очки, старательно установил их на положенном месте. — Какой ты хорошенький! Правильно делаешь, что не выбираешь этот образ на концертах. А то в Олимпийском можно было бы в керлинг играть или водное поло. Давка, переломы от падений, обмороки. Хотя мог бы повысить рождаемость! Вышло бы баш на баш! — опять понесло. Слава отчетливо представил, каким влюбленным идиотом сейчас выглядит. Встал, потянул за собой за руку. На кухне заварил чай, вспоминая пройденную «экскурсию», налил обоим. Пока стучали вилки по керамике, больше пялился не в себе в тарелку, а на Мирона. Ей-ей, как Шурик из «Иван Васильевич меняет профессию». И как приятно кормить его тем, что сам купил и приготовил. Первобытное удовольствие. Когда первый приступ сошел, снова потянуло трепаться, щупать словами: — Чего у вас сегодня было? Я так и не понял. По делам королевства гоняли? А и я забыл сказать, но ты сам догадался! Ты можешь говорить Злате делать всякое. Пост она просто так не оставит, но сделать конкретные вещи по просьбе может. Вслух необязательно, но надо по имени. Мысли она не читает, а послание уловит Выслушал внимательно про битмаря, прочий аврал и Авгиевы конюшни. Рассказал про странного бомжа и показал ракушку. Будто без вещдока никто и не поверит, что он мог быть в травме, и вообще. Рассказал, как черти чистят улицы от снега. И что при хороших церквях их тоже кормят вместе с людьми. — Ты как хочешь, а до двенадцати досидеть нужно! — сказал, уговаривая больше самого себя. — Сколько сейчас? Пол одиннадцатого. Че там твои доставщики, может их не ждать? Давай я бутеров наделаю и посмотрим что-нибудь? Чародеев! Они не по книге совсем, конечно, но милые. *** Пока готовился чай и ужин раскладывался по тарелкам, Мирон заскочил в ванную. Помыл руки, сполоснул лицо. Сгорбился над раковиной, чтобы в зеркало не смотреть. Там сейчас был не тот, кто должен быть, а совсем наоборот. Под диафрагмой нехорошо потянуло — пустой желудок, плохое предчувствие или страх передавать управление «не тому». «Один вечер и ночь, » — медленно выпрямился, встретил свой презрительный, холодный взгляд. «Хорошенький, блядь. Посмотри на себя!» «Я заслужил подарок. Я хорошо себя вёл, тебе не на что жаловаться». «Это твой подарок? Заскучал по золотым временам, когда мама с бабулей наперегонки с ложечки кормили и сопли подтирали? Ну-ну, давай повеселимся». Обреченно вздохнул, вышел из ванной. Худой мир лучше хорошей войны. Потом накроет, но пока, вроде, отпустило. А может и не накроет. Усталость — нормальное объяснение. Никто же не пилит себя на курорте за непрофессионализм. Человек-курорт на кухне встретил улыбкой, с которой встречают из дальнего плаванья. Пока ели и болтали, Мирон тоже не переставал улыбаться. Слава занял всё внимание, как большой кот маленькую коробку. Забавный голос, сотни непередаваемых интонаций, мягкие движения. Глаза, которыми хочется заменить все зеркала. «Вот бы жить в древности, в глуши. Знать себя только по его словам и отражениям в воде. Ходил бы щёголем, а все посмеивались. Ну и плевать на них! А что бы я ему говорил?» Вдруг поднялся, потянулся через стол, мягко ткнул пальцем Славе в щёку. У того брови вверх поползли и рот удивлённо приоткрылся. Мирон стёк обратно на свой стул. Тихо проржался, спрятав лицо. — Извини, извини. Давай смотреть. Что хочешь. Курить немного хотелось. Но больше — развалиться на огромном мягком диване для гостей в зале и прислониться к тёплому-пушистому. Так и сделал, когда настроил нужный фильм на домашнем кинотеатре и вручил пульт Славе — регулировать звук и вообще всё, что пожелает. Освободившуюся руку сразу положил на удивительно красивую коленку в белом капроне. Только сейчас задумался об этих колготках. Смешные. Но если бы «шубка» была не ниже колен, а мини, стало бы совсем не до смеха. С пол часа просто сидели, смотрели, ностальгически комментировали. Мирон поглаживал захваченную коленку и половиной мыслей сочинял, в каком виде хочет рассмотреть славины ноги и можно ли об этом попросить. Стриптиз — не вариант. Наверное… Сразу посте 11-ти пришла доставка. Отпустив замордованного курьера с большими чаевыми, Мирон сначала прошелся по квартире — запер намертво. Потом перетащил заказ на кухню. Три большие пиццы, три бутылки не худшего французского шампанского и ещё два пакета. Один с разными закусками, другой с десертами. Всё, не глядя, отправилось в холодильник, кроме одной бутылки и коробки с мандаринами. Они, вместе с миской для шкурок и двумя высокими стаканами, переехали на столик перед диваном. На удивление холодное шампанское открылось без приключений. Мирон уже собрался наливать. Засмотрелся на ноги тихо сидевшего всё это время Славы. Представил, как было бы здорово открыть бутылку с фонтаном и их облить. Мотнул головой, откладывая эти мысли на попозже. — Стоп. Или ты совсем не пьёшь? Соки есть, ну ты видел в холодильнике. И тоник. — И мясо ем, и пью, — Слава немного стушевался, отвел глаза, снова посмотрел на Мирона, — я стараюсь поменьше, но в праздники можно. Не хочу делать вид, что трупоедство может как-то сочетаться с любовью к животным, а пьянство так здорово, скрепно, исконно-посконно. Да и наследственность, что 60-70% зависимости от генетики — враки, конечно, но 40-50% выявляют. Но я и не хочу, чтобы вся жизнь вертелась вокруг всякого «не». Не пей, не ешь, не молись, не люби, блин, — он неловко улыбнулся, скосил глаза на пальцы, обхватывающие горлышко бутылки. Осторожно взял за запястье, потянулся и поцеловал прямо в печатки, лизнул костяшку и снова легонько чмокнул пальцы. Поднял глаза. — Прости, меня, кажется, и без алко развезло, — Слава откинулся, закинул ногу на ногу, сцапал мандаринку и принялся лущить. От слов про алко-наследственность грустно стало. У Мирона тоже была. Не от родителей, рядом. А у кого её нет, если в России родился? Грустная, холодная, бесприютная страна. Зачем было сюда возвращаться, почему так хотелось? Чтобы уравнять внутреннее со внешним? От поцелуев на руке представилось, как бездомный кот на остановке притулился. Пара минут у него погреться, пока автобус придёт. — Тебе хорошо. А мне точно надо выпить. Осторожно разливая, поглядывал на славины щёки и тени в уголках губ. «Сам ты бездомный. А это вон какой сытый, холеный кошак. Это тебе, дураку, всю ночь на холоде по городу мотаться, от одного «не» до другого. А он посидит, проветрится и домой — к печке, к добрым хозяевам. Грей руки, пока не приехала твоя жестянка, такая же как ты, обледеневшая». Протянул бокал. Сел поближе, одну руку сунул между спинкой дивана и талией «снегурочки». Аж мурашки пробежали — будто на самом деле пришёл с мороза и только сейчас отогрелся. — Ну что, есть тост? Или просто за встречу? — За встречу, — Слава подвинулся ближе, чокнулся бокалами и, перед тем как отпить, поцеловал Мирона в уголок губ. — Вкусно! Спасибо. Отставил бокал на столик, чтобы поудобнее обнять в ответ, прижать к себе, чтобы грелся об шубку. — Будешь мандаринку? Я почистил, — уселись поудобнее, и Слава включил фильм. Сразу заулыбался, как показались огромные корпуса, похожие на чье-то задание по конструированию. Аккуратные и массивные, как из белого ватмана — батя помогал. А внутри мозаика как в лагерях и больницах. Он очень старался сидеть тихо, но получалось плохо, то есть не получалось вообще: — Ох уж этот символизм! Интеллигентам и бюрократам карандаш не понравился! Главный рабочий инструмент, чуешь!.. Ты посмотри, какой счастливый побежал! Сплетни! — он изредка отпивал из бокала, больше обнимал и ластился. — Бля, Мир. Брыль прямо как мой Ванечка — Фаллен. Бытовая магия, котик ласковый. А этот как твой! Смотри! Ну Ковров который. Или нет? Его наверное с «грубого Корнева» писали? — когда нервничал, Слава цеплялся за свитер и руки, водил пальцами по груди с чуть выпуклыми узорами свитера. На сцене с зеркалом немного скис: — А не страдать кто запретил? Классическая русская литература? Партия? Даже в новогодней сказке из 70-х кино и немцы. Или ты, или не ты. Вот зачем? Подумаешь, пост ответственный. Что теперь, не жить? Где этот Кирвин? Так жалко ее каждый раз, — Слава нахохлился и совсем обвил Мирона, спрятал. Когда пошла сцена с примирением, улыбнулся и полез целоваться. Навалился, почти вдавив в диван, но оперся на локти. Где-то на кухне подал голос будильник на телефоне. Попиликал и затих, но Слава опомнился. — А, это я ставил. Значит, без пяти минут Новый год! Поищем где куранты показывают? Трансляцию нашли, но речь про выход из кризиса пропустили. Целовались под боем, а как только он кончился, оба неловко заторопились за подарками. Слава вообще-то на ответный не рассчитывал, это ему вдруг втемяшилось. Галстук надел сразу, поверх платья. Ну попытался. Попросил завязать. Чмокнул благодарно в висок. Приволок сверток, нарядный как пряник, и такого же размера. В нем — дубовая дощечка с прямоугольной выемкой почти во всю площадь и полями-рамкой. Вместе с ней длинная спица с орнаментным украшением на конце, как для волос, но изогнутая как современные стилусы. Вместе с ними воск в плитках, как шоколадка, и открытка с книжкой-вкладышем. — Помнишь, мы про ходячие надписи говорили? Я вспомнил какие не дохнут! Это как заговор, только надпись. Они невидимы, но сойдут с церы, ну дощечки, и будут ползать. Питаются не сообщением, а когда выполняют задание. Комнату чистят, или что прикажешь. Эта цера, например, из идола Перуна, потом иконы, потом вообще буддисты использовали или кто-то вроде. По идее она защищает и атакует. Не совсем твоя конфессия, больше общая, но кусаться не будет. *** Фильм смотрелся интереснее, чем в детстве. Вот что стоило бы сейчас переснять кому-то умному и остроумному, добавить нормальных «стругацких» шуток, мелких эпизодов о жизни фоновых персонажей. Сериал, может быть. Но, очевидно, к пересъёмке советской классики даже просто умных не подпускают. Нечего и мечтать. На сцене общения Шемаханской с зеркалом мирон чуть не заржал в голос. Совсем про неё забыл! «Это что, синдром ответственного поста? Ну понятно. Когда смотрел последний раз, у меня такого не было, вот и не заметил, — сдержался из-за грустного Славы. — Эх, друг. Там проблемы похитрее, чем «зочем стродать, если можно не стродать». Мирон быстро расслабился, повеселел от шампанского, но говорил мало, боялся спугнуть. Карелин как валерьянки нализался или слишком в образ вошёл. Сильный, большой, лезет настойчиво, но сам такой мягкий и ласковый, с таким нежным, мурлыкающим голосом, что даже не кот приходит на ум, а маленькая белая кошечка. Кажется большой только за счет длинного меха, а в руки возьмёшь — испугаешься, до чего малышка. Сразу внутри начинается дикая борьба: быть максимально-осторожным или со всей дури сцапать, смять и проглотить. «Мандариновые» поцелуи, под тонкой шубкой мало одежды. В собственном свитере стало жарко. Мирон уже начал склоняться на сторону «охотника». Эта кошечка не такая уж хрупкая — переживёт, если бросить на пол, растрепать белый пух по всей комнате… Но наступило время подарков. — Извини, некогда было подумать, — так же было некогда сочинить дарительную речь, так что Мирон обратился к любимому читерскому методу: не можешь придумать ничего умного, неси любую херню, прикрывшись тем, что это правда. Жизнь полна херни, всегда будет что сказать. — Он мне напомнил по раскраске… Твои глаза и зимний лес. Услышал себя и смутился: до чего глупой бывает эта хвалёная правда! Слава принял благосклонно, даже надел. Помогая завязать, Мирон снова пополз в хищное желание затянуть галстук сильнее, поставить «снегурочку» на колени и строго спросить, где она была и как её дела. Сдержался. А подарок от Славы совсем сбил настройки. И даже не сам подарок. Выслушивая путанный ответ на вопрос: «Откуда у тебя такое?» — и размышляя, что это можно выяснить потом, когда будет время заняться вещицей вплотную, Мирон вертел в пальцах ленту от обёртки, всё больше на ней залипал. И на длинной блестящей челке. Раньше, думая о ленточках в волосах, он представлял тонкие разноцветные. Но эта тоже была хороша. Ярко-красная, блестящая, чуть шире большого пальца. Мирон встал посреди разговора, сбегал на кухню, принёс уже не целую ленту, а три куска. Попросил Славика посидеть тихо. Попытался сделать «рожки» из чёлки и «антенну» на макушке. Но все три хвостика не пожелали стоять торчком. Только немного приподнимались над остальными волосами, а ленты «стекали» по вискам. Не смешно, а красиво. Мирон отодвинулся, рассмотрел дело рук своих. Улыбнулся от того, какие стали у Славы сложные щи. «Не знаешь, как реагировать? Прекрасно, я отомщён за момент твоего прихода, — отодвинул ленту от центрального хвостика, съехавшую на глаз. — Что бы я тебе говорил, если бы у нас не было зеркал?». Минута совсем без мыслей. Точнее, пролетали формулировки, предлагая себя подумать, но ни одна не подходила. Сидящий перед Мироном человек не описывался словами, только желанием быть рядом, как можно дольше и ближе. Рука сама прошлась по волосам, вниз по самой длинной ленте, по дурацкому голубому искусственному меху. Обняла длинные бледные пальцы, скромно лежащие на коленке. Мирон рассмотрел их, поднял взгляд и провалился в широко раскрытые зеленоватые глаза. — Ты мне нравишься, — вылетело шепотом. — А я тебе? Ты хочешь быть со мной? — Нравишься. Хочу. Очень, — надо было тоже шепотом, а он сказал как отрезал. От сомнений, пересуд и ненужных мыслей. Ровным голосом, чтобы все «в лесу» слышали, но так, чтобы самого не напугать. Просунул руки глубже в чужие, сжал крепко. У Мирона ссутулились плечи, вся фигура скрючилась, пытаясь стать меньше. Лицо открытое, но заранее немного понурое. Как так вообще? «Ты чудик, тритончик с толстыми, но цепкими, сильными лапками и странными пропорциями. Алконост и Сирин с башкой на голубиной тушке. Сам же знаешь, даже мерч есть». Не отпуская рук, Слава наклонился и поцеловал его. Один раз долго, пока не сперло дыхание, и пару раз коротко. Прислонился лбом ко лбу и замер. В ушах зазвенело, а потом все стихло и померкло — ничего, кроме запаха мандаринов и чужого дыхания. Минута, две. В груди перестало колоть. Слава положил руки Мирона себе на бока, а сам потянулся гладить. По голове, шее и вдоль позвоночника, бока и бедра, груди. Обнял, прижимая к себе. И по очереди поцеловал в каждую щеку. Потом в нос и подбородок, куда-то в шею рядом с кадыком. — Пойдем полежим? Ты такой красивый, ты знаешь об этом? — подразнил немного и, сгорбившись, уткнулся в плечо. — Глаза слипаются, а я бы тебя всего вылизал. Вот скажи мне, как по-твоему, все рэперы не выходят из оральной стадии развития или я у мамы особенный? — Фрейду не доверяю. Но ты у мамы в любом случае особенный. У всех сыновья-дурни, чтобы жить, должны умнеть, а ты так устроился, что тебе за дурость деньги платят. Антихайп, группировка оральных террористов, — чтобы не улететь в безостановочную болтовню часа на два, Мирон сильно укусил себя за палец. Прошло. Подумал, чего успел так испугаться за пару секунд. Что Слава отшутится? Совершенно справедливо на дурацкие вопросы ответит в духе: «Под шампанское сойдёшь. Буду пока, не идти же ночью на мороз. А там посмотрим по твоему поведению!» На это пришлось бы отвечать адекватно — тоже пошутить, например, как он и сделал — тупо, неуместно, не успев остановить инерцию. И продолжить вечер как будто всё хорошо. Вот этого — испугался? До падения сердца на этаж ниже. Теперь оно возвращалось, тянуло с собой волну стыда и гнева. «Что это, блядь, было только что?!» Мирон срочно нырнул носом Славе за ухо. Вдохнул свежий, немного конфетный запах. Спрятался в тёплый океан. Тот самый или просто образ. Несколько секунд — прошло и это. — Извини… Пойдём. Выпрямился — «вынырнул», и тут же получил под дых от «маленького никотинового монстра». С этим уж ничего не сделаешь. — Только покурю. Извини, очень надо, — прямо из бутылки допил небольшой остаток. Поднялся, сунув руки в карманы, чтобы самому не видеть, правда они дрожат или только кажется. — А найди какой-нибудь музыкальный канал? Может, где-то крутят западное ретро. Под нашу вечеринку. Или хоть что-то. Разберёшься? Если нет, то я потом. Вышел на балкон, закрылся поплотнее, упал в кресло, нашарил пачку и зажигалку. Нет, руки не дрожали. Ну не особо заметно. После пары затяжек перестали. «Раньше надо было дунуть. А то что это? Сейчас не то же самое сделал, чего сам боялся? Он ведь не меньше устал, если не больше. С больными этими… Пиздец, — закрыл глаза, чтобы не подглядывать в комнату. — Ну хватит на сегодня, мисс японская школьница. Договорились же. Сейчас выйду, извинюсь ещё раз и очень постараюсь!» *** Укушенный палец захотелось срочно отнять и пососать как свой. Слава потянулся, но успел только чмокнуть. Мирон снова от чего-то нахмурился и полез отчаянно обниматься. Только Слава прижал его к себе и по спине погладил — хоп и упорхнул. Вообще про оральных террористов понравилось, Слава бы тему развил! Но зачем так психовать? И полежать не судьба — вон Миро как машет крылами. Не упахали птаху. Слава пощелкал по каналам до радио. — Oooh, Lordy, trouble so hard… — возвестил Ретро.фм приятным женским голосом. — Спасибо! — отозвался Слава, — и вас туда же, и вам того же, тетя. Ушел обратно к каналам, пощелкал еще, нашел опцию повтора. Как там, советские фильмы были? А какие? Ну золотая троица. Миро так «Чародеев» и ставил. Слава выбрал фильм и отмотал к нужной песне. Интересно, когда уже будет прилично ломиться на балкон? Дверь заскрипела, Слава подскочил, подорвался навстречу с пультом в руке. Как-то сам нажался «плэй». Пришлось отшвырнуть пульт, выпрямиться, раскинуть руки и танцевать. — Па! Па! Па-па-рарарарам. С любовью встретиться — проблема трудная. Планета вертится круглая, круглая! Летит планета в даль, но в суматохе дней. Нелегко, нелегко! Полюбить на ней! — шагнул резко через полкомнаты. Взял Мирона за руки и закружил в припеве, отчаянно огибая его ноги своими ходулями. — Звенит январская вьюга! И ливни хлещут упруго! И звезды мчатся по кругу! И щумят города! Слава пел в голос, не стесняясь. Но по мимике и движениям все же старательно изображал девушку. — Не видят люди друг друга! — отошел на вытянутых руках, но сцепленных с руками Мирона, шагнул вправо, не отпуская, — Проходят мимо друг друга! Теряют люди друг друга, а потом не найдут никогда! А где-то есть моя любовь сердечная! Неповторимая! Вечная, вечная! — подошел близко-близко, положил руки на плечи, притерся как в медляке и гладил по голове. — Ее давно ищу, но в суматохе дней нелегко. Нелегко! Разобраться в ней! Когда закончилось, плюхнулись вместе на диван. Слава отсмеялся облегченно. Погладил пальцем по руке, оставшейся в его. — Все хорошо? Мне кажется, ты в свитерке вспрел больше, чем я в шубе. Оксана Яновна, мне право неловко, а покажите сиськи? Как честный человек, обещаю взять всю ответственность и упасть в обморок от восхищения! — Слава расстегнул пару пуговиц и у себя. Сидел криво, подол задрался, обнажив длинные ноги в белых колготках. Он помог Мирону снять свитер. Сиськи правда не показали — только простую футболку. Слава снова взялся за руку, привалился к боку и сплел пальцы. — Слушай, а ты кем бы был из советского кино? Шуриком наверное! Не унывает и вон с Федями справляется. Ну еще немного из Служебного романа. Оксана Яновна самая мягкая, сердечная и мокрая! А я… А я, наверное… — Сам ты Шурик! — Мирон засмеялся с задержкой, только что дух перевёл от нападения и плясок. — Я — леди Мэри из Лондона. Прилетела с ветром перемен и вожусь тут с пиздюками. А ты… Подождал, пока подвернётся нужный образ. В мыслях вертелась одна Мэри Поппинс, причём книга. — Ну конечно. Я знаю тебя, — свободная рука легла Славе на щёку. — Ты — Майя. Сияющая девочка в голубом. Звезда, вторая в Плеядах. Нет ничего, что ты обо мне не знаешь. Так часто наблюдала за мной с неба. А теперь… Обнял за шею, ласково поцеловал. Потом посмотрел вниз, где их сцепленные руки легли на славину коленку. Мирон двинул свою руку вверх — и обе прошлись по бедру, подняли подол «шубы» до предела. Уголок широкой белой опушки свесился между ног, от чего показалось — особенно без очков — что на Славе маленькие пушистые шорты. Мирон мечтательно улыбнулся, представив это в полный рост. По привычке к клубной культуре добавил «стриптизные» босоножки на прозрачной платформе, типовую травести-косметику, парик. Легко представил, почти увидел, но сразу вычеркнул. Он никогда не любил «клубных» красавиц — натуральных или «нарисованных». Их откровенные яркие наряды выглядели как униформа, пластиковые доспехи. Умение превращаться в куклу и трахаться с себеподобными считалось хорошим тоном в таком обществе и в Ложе. Иногда приходилось, хотя по-настоящему Мирон до сих пор не освоил. Может и надо было. Только не со Славой. Другое дело — просто смешные лохматые мини-шорты, один раз, по личной огромной просьбе. «Надо будет спросить размер». Без охоты оторвавшись от разглядывания голубых бликов экрана в хитрых глазах «Майи», нащупал брошенные на свитер очки, надел. — Пойдём лежать. Только включу музыку. Мне нужен якорь, чтобы с тобой не улететь на небо. Страшно, я же свалюсь, — поднялся, посмотрел по сторонам. — Где пульт? Но увидел сам. Быстро нашел канал, о котором раньше подумал. — So I sing for you Though you can't hear me When I get through And feel you near me, — замурлыкал Крис Ри. Мирон протянул обе руки. — Пойдём. Покажу всё, что захочешь. Слава вылупился на него, чувствуя, как сама собой расплывается широкая улыбка: — Сука! Как я сам не догадался. Ну да, подарил перчатки, точно. Только я бы тебе тоже что-нибудь придумал. И доебывался даже с неба. И тоже не хотел бы прощаться. Слава вложил обе свои руки, встал. Выключил свет в зале и не дал Мирону включить его в коридоре. Сам не знал зачем, но так было нужно. Покрепче перехватил руку. Они шли молча, как в сказке: по темному тоннелю к ложу, подсвеченному только бликами елки и вспышками фейерверков из окна. Слава мягко подтолкнул Мирона, «натек» сверху. Стащил футболку, поцеловал в грудь и меж ребер, в шею. Снова полез гладить по щекам и мягко целовать в губы и лицо, приговаривая: «Вы само совершенство, Вы само совершенство, От улыбки до жестов Выше всяких похвал!» Весь влип, терся лицом, как кот, стараясь то ли пометить, то ли самому пропахнуть. Замер и одними губами и глазами как бы попросил: «Допой?» *** Мирон ёлки испугался. Одно дело ставить, другое — увлечься спутником на романтической прогулке по тёмному коридору и вдруг увидеть. Не самой ёлки, а того, как его квартира напоминает ту, старую… Уютно, немного криво устроившееся между комодом и узким высоким окном деревце, под высоким потолком, такое маленькое, простое, превратило минималистичную спальню в заставленный старой мебелью зал, зеркальные дверцы шкафа — в бабкино трюмо, а высокую, ровно застеленную кровать — в расправленный складной стол, ожидающий новогодних блюд. Раннее детство в Питере. Хороших и плохих воспоминаний примерно поровну. А насчёт нового года магистральным было ощущение чуда, тёплой сказки, которая длится очень недолго и заканчивается каким-нибудь пиздецом вроде скандала или пьяных разборок между гостями. Вообще-то довольно лайтово, интеллигентно, но ему-ребёнку тогда так не казалось. Поэтому надо было очень осторожно и быстренько радоваться. Спугнуть легко, хватит одного неверного движения, слова, даже мысли. Лучше всего молча сесть у окна, быть наготове, если позовут, и разглядывать зелёную красавицу искоса, не претендуя. Праздник для всех, всё для всех, нельзя быть жадиной и эгоистом. Славика ничему такому явно не учили. Он не просто стянул с Мирона футболку, а с хрустом смял и отбросил крепкий хитиновый кокон, из которого, через маленькую бойницу, следовало подглядывать за чудесами. На минуту кожа сделала вид, что холодно, мурашки побежали. Потом всё было щекотно — лёгкие касания, короткий искусственный мех и хвосты ленточек, дыхание. Мирон терпел, старался дышать глубоко, привыкать, как в воде. Привык. Осталось ненормальное чувство раздетости, как в страшном детском сне — голышом на улице. Но тут была не улица, рядом — не посторонние и не родственники. И в целом… Никто не звал Снегурочку, ёлочку гореть не упрашивал. Они сами делают что хотят — в его доме, наедине. Значит, не убегут от любой мелочи. Да и не смогут — квартира в режиме бункера. Значит, можно. Ну хотя бы рассмотреть. Мирон покачал головой на вопросительный взгляд Славы. Допеть песенку не мог — в шутку не получится, а врать — не сейчас, не с ним. Улыбнулся, подтолкнул в сторону и скоро сам оказался сверху. — Ты сегодня поёшь, а я слушаю. И смотрю. Можно? Пуговицы на шубке легко расстёгивались. Снизу всё белое, тонкое — трогать страшно. Страшно. На белой майке в текучих акварельных оттенках от гирлянды — некрасивые тёмные руки, в наколках, как будто грязные, поглаживают по-хозяйски, мацают. Треснуть бы по ним хорошенько за нахальство, да нечем — ещё одной пары рук у Мирона не завалялось. «Что за человек? И потрахаться нельзя, чтобы душу не вывернуть!» Зацеловал, ныряя под майку и поверх. Сладкий запах и мягкая-мягкая кожа вымывают всё из головы, как река мусор уносит. — Славка… Как ты здесь живёшь, об воздух не царапаешься? — потянул на себя, усадил, целовал долго, пока не понял, что вот-вот начнёт кусаться. Раздел сверху, задумчиво сунул палец под резинку колготок. Оглянулся — вот очки, на краю постели. Надел. «Потом надо отложить подальше. Ещё не хватало осколков стекла в чьей-то красивой заднице. Но сначала надо её хорошенько рассмотреть!»  — Ляг на живот, пожалуйста. «Я слушаю», — Слава так послушно повалился, смотрел растерянно в сосредоточенное лицо. Как настойчиво гладят руки, не отрываясь и не прячась. Какой тут под коленку, тут куда повыше иглу вогнали. Руки потянулись к выбритому затылку и по шее, плечам. «Кому это все: руки, уши, внимание? Мне или Снегурочке?» В колготках стало тесно. Слава уже подумал, как бы их снять, не обломав весь кайф и не сгинаясь в три погибели, чтобы складки. Сверху позвали. «Вот и отлично, вот сам пусть и», — подумал Слава. Стало еще теснее. Кивнул, уже оперся на руки, приготовился вытянуться и резко замер. Сел, прислушался к себе. В пол оборота посмотрел на Мирона: — Подожди. Я же тоже хотел! Подсел ближе, медленно, чуть путаясь в конечностях, но чтобы лицом к лицу. Скосил взгляд и вдруг вперился. Прямо в лицо, не сквозь — насквозь. Глаза в глаза. — Если я тебе, — в горле пересохло, — если тоже нравлюсь. Возьми, — не поцеловал даже — прижался лбом ко лбу, зажмурился. Потерся носами, губами мазнул по губам. Только открыл глаза, стушевался. Шумно выдохнул, развернулся, встал на четвереньки, низко опустив голову и спрятавшись в челке. Нервно повел плечами и переспросил: — Совсем лечь или как? «Обалдеть, отсылка, » — Мирон улыбнулся, но сердце больно подпрыгнуло. Вспомнил чей-то комментарий про творчество Гнойного, с которым Окси только планировал бэттлить: «Там нечего слушать. Одни твои цитаты и отсылки к тебе». Кто это сказал? Презрительно и раздраженно. Мирону и тогда показалось странным, смутило. Неужели правда кому-то охота строить так всё своё творчество? Не подражать, не байтить, а склеить себя из комментариев на кого-то. Страшно было и послушать. Намного позже решился, уже после. Оказалось — не всё, но слишком дохрена. Только сейчас пугать перестало. «Мой! Прямо, блядь, изнутри!» — вспыхнул как лужа бензина. Руки по спине прошлись, вцепились в волосы. — Ляг. Слава лёг. Резко и плавно, как довольные коты падают посреди комнаты. Положил носки друг на друга, пятки в стороны — во всей фигуре появилась та трогательная беззащитность, которой хочешь немедленно воспользоваться как злодей. Проглотить. «Мой!» Мирон оттолкнул мысли, что всё мог понять неправильно. Придут снова, сильнее, с железными аргументами, но потом. Провёл плотно прижатой ладонью от пятки до ягодицы по одной ноге, спустился по другой, обеими руками вверх. Пальцы упруго вжались в затянутую капроном попку, ещё разок. От Славы — смешной «фырк». Хотелось бы подольше щупать и разглядывать, но от стояка уже больно. И вся ночь впереди, и сейчас его так мило попросили… Поднялся на коленях, осмотрел лежащую под ним красоту. Отполз к тумбочке, оставил на ней очки, свою одежду, вернулся с нужными девайсами. Раздевать Славу было непросто, всё тянуло порвать колготки и жестко отодрать его, держась за резинку. Слишком тихий, послушный, носом в простыню… Но Мирон постарался, ограничился поцелуями-засосами и лёгкими укусами. Тут не должно проявиться ярких следов. Хотя кто увидит? Кто? Никто! Наконец, освободил пальцы ног, тоже поцеловал, по очереди взял в рот, прикусил мизинцы. Поднялся рассмотреть уже полностью обнаженного Славика. «Массажное масло надо завтра купить. Раз уж мы… Продолжать будем? Интересно, какой ему запах нравится? Как же плохо, что нельзя ходить и выбирать вместе, » — думал, размазывая лубрикант по Славе от поясницы до колен, на которых сам уселся верхом. Подвинулся, уложил свой член между круглыми мягкими булочками, в которых теперь ярко отражались ёлочные огни. «Мой подарочек на Новый год. Моя прелессть!» — подумалось голосом Голлума. Совсем не смешно, потому что правда. Лёг сверху, скользко подвигался взад-вперёд. Возбуждение стало мягче, растеклось по всему телу. Уже не страшно кончить сразу как войдёшь. Кажется, Славик тоже расслабился. Когда Мирон опять поставил его в коленно-локтевую и занялся подготовкой, много времени на это не ушло. И «на входе» быстро привык, на все тихие вопросы тихо согласился. Да, нормально, да, уже можно. Сначала медленно. Мирон продолжал мацать удивительно красивую задницу, любоваться нарядными огоньками на коже. Ускоряясь, нагнулся вперёд, вцепился в плечи, закрыл глаза и отдался ритму. Короткие упругие толчки, узко и горячо. «Не осторожно, чёрт… Прости, не могу!» Быстрее. Навалился сверху, рука потянулась к славиной шее, сжала немного — не придушить, а почувствовать, как дёргаются мышцы и кадык с выдохами и стонами, какая тонкая мягкая кожа над ними — совсем не препятствие, если что. Пальцы переползли выше, забрались в рот, как паучьи лапы. Быстрее. Слава не устоял, растянулся на кровати. Мирон выскользнул, минуту перевёл дыхание — подложил ему под живот подушку, потом заново смазанную левую ладонь так, чтобы славин член тёрся об неё, а не об наволочку, может быть, жесткую для этого. Удобно пристроился, снова вошёл и не останавливался до конца, до праздничного фейерверка внутри, своих удивлённо-восторженных стонов. Так сильно! Не доставая, сосредоточился на движениях левой. Скоро её залило горячим и скользким, сразу захотелось облизать. Но больше хотелось не шевелиться, лежать и слушать, как его сокровище под ним вздрагивает и тяжело дышит. — My Precious… — припечатал мягкими поцелуями в позвоночник, как бабочку иглой. — Жив?.. *** «Сальма Хаек, да? А я теперь — Ума Турман? А мне дашь сделать тебе массаж ног, извращуга карманный?» — хотел обернуться, не стал. Перед глазами марево, а тело будто сравнялось по температуре со всем вокруг, только руки чужие и сзади тоже — горячо. Хочется тоже смотреть и трогать. Да и как так — ничего взамен? Потянулся погладить, так и завалился весь. Не хватило трех точек опоры, ноги разъехались. Руки заботливо подложили подушку, а одна легла на член, и скоро Слава «выстрелил». Или выстрелило Славой. Куда-то далеко в теплую воду, сделав пару «блинчиков» на ходу. Затопив глаза и размыв до пятен текущую реальность. Слава подождал, пока комната прогрузится обратно и пробормотал: — C17, убит, — сам прыснул от неожиданности. Че вдруг вспомнилось? Потянул руку за спину на голос и погладил — неудобно. Медленно перевалился набок, подполз и спрятал голову на груди, поцеловал куда-то в нее и чуть повыше, в шею. — Хоббитец. Пушистый. Хорошо, — уткнулся носом, погладил. Полежали пару минут. Снизу мокро и стало поддувать. Слава потянулся за одеялом, накинул кое-как на себя и Мирона, снова примостился и обнял. Вроде бы затих, но вдруг выдал: — Мы в Хабаре часто тусили у пацана одного, в пиздилки рубились. У него комп был. Так его маман увлекалась всякой аюрведой, хари кришной и далой ламой. То шары эти, которые в руках вертеть, притащит — развивайте, мол, мелкую моторику. То четки, то поющие чаши. Пацанчика дразнили, конечно. Но по-честному было интересно. Я шары научился крутить в обе стороны и с опущенной рукой — пальцы длинные. Так вот! У них на стене плакат висел с лысым мужиком — схема точек акупунктуры. И аккурат над членом точка С17, а он неэррегированный. Я тогда много об этом шутил и думал. А он еще не браток, а вон как ты. Нос, брови с разными углами, переносица тонкая и губы. Знаешь песню про деда Максима? Ее часто про нос поют. Воот. Замолчал также резко как начал, спрятал лицо полностью в Мирона и почувствовал, как кровь медленно заливает уши и щеки. Хорошо, что темно. *** Пока Славик сонно вертелся, добывал одеяло, Мирон сбросил на пол резинку, коробку, банку и подушку. Притянул две другие, чтобы улечься как есть, а не ползти до них — битву с одеялом Слава выигрывал, но с большим трудом, не стоило его ещё чем-то нагружать. Мирон мельком посмотрел на его низ живота — тоже мокрый, тоже успели скользнуть цветные блики. Была в этом какая-то симметричная завершенность, позволившая совсем расслабиться. Но не надолго. Притулившийся кот что-то весело замурлыкал. Мирон по началу не прислушивался, пока не кольнула неприятная догадка: сейчас ему расскажут какой-то трешовый первый опыт и сравнят с сегодняшним. После «вот» подождал, продолжение не следовало. Повертел в голове уже сказанное — и вдруг покатился со смеху, даже не сразу смог заговорить. — Бля! Я правильно понял? Первый голый мужик, который серьёзно занял твои мысли, это болванчик с акупунктурной схемы. И я на него похож? Дошло, что смех можно понять по-разному. Стараясь быстро успокоиться, Мирон крепче обнял Савика, виновато шепнул в пушистые волосы: — Прости, прости. Я не над тобой. Глупости в голову лезут. Ну… Не в этом ли секрет моей популярности? Это же сколько народу впервые залипало на этих типовых голых человечках, в поликлиниках, учебных пособиях или где. Может, не помнят, но подсознание… Прости, я дурак. Злишься? Сонливость как рукой сняло. Хорошая такая пощечина, забавный косплей. Ты бы еще дату исторической на полу в туалете обмылками выложил. Слава напрягся, привстал. Подождал пока схлынут первые, лезущие в голову слова про болванчиков и из чего их делают. Повернулся лицом к Мирону, посмотрел пытливо: — Болванчиков рисуют максимально приятными, чтобы им можно было сопереживать и на себя примерить. Чтоб ты знал, адепт Брейгеля. Что ты подумал? — Понятно, тогда теория не годится, — Мирон нервно хмыкнул, медленно убрал руку с тёплого бока, снова чувствуя её ужасно-неуместной. — Это и подумал. Извини, само иногда. Или ты о чём? — Ты сказал, в голову лезет. Слушай, я знаю, что рот раскрываю не в кассу часто, но не всегда могу остановиться. Ты говори, что не так, — Слава дернулся, поймал отнятую руку и сжал в своей. Поцеловал и потянул за нее к себе. — Все годится. Говорю же, приятными рисуют и ты на них похож. А не на калек. — Хорошо, — Мирон снова прижался к чудесному теплу и запаху, которые чуть не потерял по неосторожности. «Баланс» вернулся — Окси, как обычно, самозванец, которого чуть не раскусили. А может и раскусили, но всё равно позволяют. Закинул ногу на Славу, улыбаясь тому, что это уже привычка — «их привычка», как и «чукотские поцелуи» носами. «Сколько всего в жизни я могу взять силой, но не беру! Рабская психология, радуюсь позволению — его силой не достать, совсем не то будет. Разве что обманом. А сейчас я даже не вру, только умалчиваю». — Хорошо с тобой, — здесь он умолчал о десятке «очень», которые надо было поставить перед «хорошо». Мирон не мог вспомнить, на кого раньше тело так реагировало — как прирученное. Может, Славик опять колданул, или дело в большом перерыве и недавних нервах. Но сейчас результат важнее причины. В зале, после чего-то тихого и незнакомого, затянули хором Silent night. «Спим с тобой в райском мире. Как же в падлу будет выходить».