***
Гнусный голосок всё утро шепчет, мерзко пищит: «Тебе не победить этого альфу. Тебе не победить. Кто ты такой, чтобы идти против альфы, сопляк?». Юнги продолжает быть уверенным в себе и своих возможностях, но не упускает того факта, что может погибнуть в сегодняшней схватке. Он просит наполнить ему ванну и провести полную процедуру. Волосы окрашивает в иссиня-чёрный цвет, а губы в алый. Отказывается от еды весь день после своего лёгкого завтрака, даже воду не пьёт, зная, что это только помешает в поединке. Омега выгоняет всех из своих покоев, особенно Сокджина, отправляя его готовить поле боя, а сам одевается в лёгкую одежду, накидывая на лицо шаль, и сбегает из дворца в центр Хака. О побеге Юнги сразу же докладывают Хосоку, считая, что это побег от поединка, но альфа развеивает все эти мысли своих подчинённых и убеждает их не переживать на счёт омеги. Он обязан вернуться, чтобы защитить свою честь, свой народ. Это он точно не пропустит. Мин кутается посильнее в свою накидку, пока бежит по улицам столицы. Шаль развивается от бега ещё больше, позволяя частично видеть лицо правителя и его обеспокоенность. Никто во всём городе не знает, что именно сегодня решится судьба их государства. От сильного ли ветра или от переживаний, что терзают душу омеги, у него по щекам текут крупные слёзы, которые впитывает лёгкая ткань. Он всей душой ненавидит этот день, когда на его плечи легла такая непосильная ноша. Он всей душой ненавидит отца, что оставил его с этими проблемами. Он всей душой хочет исчезнуть прямо сейчас, потому что устал от проблем, хоть и молчит в тряпочку. Ноги, в неудобной для бега обуви, разбивает практически в кровь, пока бежит, и жалеет, что не надел что-то более пригодное для подобного. Под ногами холодная плитка сменилась влажной землёй, ноги проваливались в ней, но он продолжал бежать. Не зная от кого, словно его сейчас кто-то поймает и за шкирку затащит обратно в дворец, кинет на растерзание охотничьим собакам, позволяя сгрызть всё, что от него останется. Каждую кость перемолоть, перегрызть острыми клыками, а горячую плоть растерзать. Омега падает на колени во влажную землю, а руками прикрывает уши и кричит. Кричит настолько громко, что создавалось ощущение, что его собственные ушные перепонки лопнут под таким воздействием. И после его крика наступает полная тишина. Казалось даже, что не только на пустыре, на который прибежал Юнги, но и во всем Хаке, Хуачая, мире. Словно он своим криком пропитал всю планету дикой болью, которая сжимала сердце, топила плоть, и воздуха было уже не набрать в лёгкие. Внутренний волк Мина вновь пробудился, а он его так долго сдерживал внутри себя, клеткой огородил и иногда подкармливал, чтобы он не обозлился. Но сегодня позволяет клетку на части разорвать с голоду, позволяет на свободу выбраться, а сам стоит и смотрит, ничего не делая. Сегодня можно. Сегодня нужно. Омега глаза свои потирает и ладонями в землю закапывается, потому что знает. Знает прекрасно, где он. Тропинка эта им самим протоптана, за цветком каждым он сам ухаживает, а плиту выливал он своими руками. — Отец, — шепчет Юнги и горстку земли приподнимает, вглядываясь в неё. Сердце ноет беспощадно, в душе буквально невероятно пусто. Он любил отца и очень сильно, как и папу, и братьев, хоть и те были недалекого ума. — Я должен отвоевать твоё государство, которые ты так строил и берег. Прости, что не смог уберечь его, не смог сдержать оборону и позволил нахально жить другому альфе во дворце. Прости меня, моя вина перед тобой невероятно огромна, — тихо скулит Мин, опуская землю, но не вставая с колен. Лёгкая ткань прикрывает лицо, на котором слёзы давно высохли, только гримаса боли и сожаления. Где-то рядом были слышны чужие тяжёлые шаги, но омеге было всё равно. — Мне так жаль, отец. Мне так жаль, что я никого не смог сберечь. Я не смог что-то сделать и нет мне оправдания, но сегодня я всё исправлю. Я должен. — Господин? — спрашивает какой-то бета, всё приближаясь к Юнги. — Господин, у Вас всё хорошо? Мы слышали чей-то крик, и я подумал, что это могли быть Вы… Омега поворачивает голову на невысокого худощавого мужчину, а потом переводит взгляд на могилу отца, которую он сам и сделал, похоронив его на пустыре. Папа и братья не пришли на похороны, а горожан Юн и не приглашал. — Вы знаете, чья это могила? — спрашивает он, хрипя. — Без понятия, Господин. Долгое время задаюсь этим вопросом, не первый год её здесь вижу, — мнётся мужчина, не подходя ближе ни к могиле, ни к омеге. — Это могила моего отца, — отвечает на свой же вопрос Мин. — Можете за ней приглядеть? Я Вам жалование выпишу. А сейчас дам пару золотых на первое время. Через месяц-другой, дойдите до дворца и скажите, что Вы по делу могилы отца, я всё пойму и выйду к Вам, — он даже голову не поднимает, всё на плиту смотрит, а сердце своё в клочья раздирает, потому что скучает, потому что нужна ему помощь, он не готов бороться, готов умереть сегодня с почестью. — Если меня же не будет, то к Вам выйдет мой советник с определённой суммой, заберёте её. Он встаёт на ноги и расправляет свои дорогие одеяния, переводя взгляд на опешившего бету, даёт ему небольшой мешочек с золотыми монетами. — Повелитель?! — громко вздыхает мужчина, опуская свою голову, а потом собираясь упасть на колени. — Не нужно. Приглядите за могилой, чтобы здесь всегда было убрано. Я очень долгое время не смогу здесь появляться. Прошу, пообещайте мне, — Юн кладёт мужчине руку на плечо, а тот активно кивает: — Да, Повелитель! Я всё понял, я постараюсь сделать всё, чтобы не огорчить Вас! — Я счастлив, — улыбается омега и уходит прочь от пустыря, что только одним своим видом пугал его и успокаивал в один момент. Сейчас внутренний волк Мин Юнги подозрительно спокоен. Но, это лишь затишье перед бурей.***
— Сегодня красная луна, — в потёмках говорит Сокджин, который уже вывел Хосока на улицу, чтобы он проследил за подготовкой. — И что? — спрашивает альфа, укладывая своё подготовленное оружие прямо на улице. — Она предвестник беды и неудач, — шепчет Ким, а сам возвращается во дворец, чтобы нанести на лицо своего подопечного краску для поединка. — И ты в это веришь? — смеётся Чон, поднимаясь по широким лестницам к себе в покои, свой нежный голос эхом отдаёт на съедение стенам. — Не было ещё причин не верить во что-то подобное. — Значит, мне придётся этим заняться и развеить все твои сомнения. Или ты за Юнги болеешь? — усмехается Хо и заходит к себе в спальню, где ещё ярко пахло цветущей яблоней. — По правилам поединка, ко мне может прийти кто-то? — Ну, вообще даже должны. Пожелать удачи, поцеловать на возможное прощание и так далее, — пожимает плечами Ким и берёт небольшую мисочку, в которой уже разведена темно-синяя краска холодного оттенка. — Тогда почему ты сейчас здесь, со мной, а не с Юнги? — Потому что именно Вас я тогда спас и пытался защитить, потому что именно Вас я растил всю Вашу жизнь, — пожимает плечами омега и усаживает младшего на кровать, а сам встаёт рядом. — Опусти формальности, — отмахивается Хосок и на его лицо наносят первый мазок краски — прямо над набровной дугой теперь красуется прямая линия. — Мне жаль, что я не нашёл для тебя хорошего альфу и не позволил завести семью, отгоняя всех, — тихо говорит Хосок и над его губой появляется точка. — Мне жаль, что я ещё никогда не посмел назвать тебя своим «папой», потому что берёг образ того, кто даже не сражался, а был просто застрелен. — Хосок, я не твой папа, чтобы ты меня так называл, ты не должен извиняться ни за что, — улыбается Джин и делает ровную линию на правой скуле альфы. — Я виноват перед тобой, что не дорожил тобой так, как должен был. Ты мой учитель, пример для подражания. — Мне лестно слышать то, что я пример для подражания для самого сына Дракона, но также мне очень страшно, потому что сын Дракона известен своей жестокостью по всему миру, безжалостностью и желанием всегда получать то, что он хочет, — омега проводит указательным пальцем с краской по переносице Хосока, который жался к нему, как тот самый 6-летний ребёнок, что считал себя уже взрослым. — Я тебе это говорю, как Чон Хосок, обычный альфа, воспитанный самым прекрасным омегой, что по сей день бережёт меня и моего младшего брата, а не как сын Жёлтого Дракона. Сокджин грустно улыбается и целует Хосока в лоб, а потом отходит от него за одеждой для поединка. Нет времени о чем-то жалеть, все извинения уже давно приняты. — Брат, — врывается в покои Намджун, не обращая внимания на то, что Хосок переодевался в этот момент. — Ты готов? — улыбается он, пытаясь скрыть всю свою нервозность за этой улыбкой. — Я всегда готов, — улыбается в ответ Чон и застегивает пуговицы на белой лёгкой рубашке. — А где все? Почему ты не позвал Чимина с Тэхеном? — Я им ещё вчера пообещал, что я выйду победителем, — кивает Хо, ожидая, когда Сокджин поможет ему завязать недлинные ленты на рукавах. — Но они не в курсе, что ты получишь, когда победишь? — И не в курсе того, что потеряют, — вновь кивает альфа, а потом целомудренно целует старшего в щеку. — Я очень надеюсь, что смогу отметить свой 26 день рождения в том кругу людей, который я захочу. — Отметишь, но для этого надо победить сегодня. — А где мой младший братец? — веселеет Чон, пока завязывает на поясе ленту для ритуалов. — А он ещё не приходил к тебе? — удивляется Джун. — Нет. Весь день его не видел.***
В покои тихо стучатся, что Юнги резко дёргается от страха, что его за чем-то заметили, а потом ровным тоном произносит: — Входите. Он поправляет подолы своей белоснежной полупрозрачной рубашки, застегивает её пуговицы практически до конца. — Юнги, я… — начал альфа, что вошёл в помещение с опущенной головой. — Чонгук? — удивляется Мин, пытаясь завязать на рукавах ленты. — Что ты здесь забыл? — Я хотел тебе пожелать удачи и попросить об… — Одолжении? — усмехается Юнги. — Именно о нём. — И что ты хочешь? — Покажешь мне могилу Сынмёна? — просит Чон, поднимая взгляд на того, кто стоял прямо перед ним, и кладёт руку ему на плечо. Юнги громко втягивает в свои лёгкие воздух, пропитанный ярким запахом Чонгука, что словно яд отравлял их. И он так напоминал запах Хосока. Древесина и огонь. Именно из-за своего младшего брата, Хо готов сжигать деревни, города, страны, и именно при их совмещении получается огромный костёр. — Покажу, но мне нужно подготовится к поединку, а потом я тебе всё покажу, — кивает Юнги, отходя от Чона, чувствуя столь яркий запах. Он ждёт, когда альфа покинет покои и быстро одевается до конца, убирая окрашенные волосы. Из-под кровати омега достаёт подготовленный мубучхэ, а свой вакидзаси он оставлял в личной оружейной, так что надеялся, что об этом позаботятся. Юнги убирает веер в крепление под лёгкими брюками, надеясь, что ему хватит времени, чтобы его достать. Вся надежда именно на него. Он просит Чонгука нанести на его лицо заготовленную красную краску ровно зеркально от того, что было нарисовано на лице Хосока. — Нам нужно пройти так, чтобы не наткнуться на Хосока и Намджуна, поэтому иди ровно за мной и не отставай, — скомандовал Юнги, присмиряя своего внутреннего волка. Омега выводит за собой Чонгука, который действительно его послушался, на общее кладбище совсем рядом со дворцом. Прямо в центре его стоит огромный склеп, в котором похоронены многие из династии Мин, но не отец Юнги. Проходя аккуратно по узким тропинкам, младший ведёт к той самой плите, что сама не оставляла в покое правителя. Он всегда просил служащего смотреть за тем, чтобы именно на этой могиле лежали свежие цветы, незабудки, как и на соседней могилке, пустой, но посвящённой не менее маленькому человеку — умершему ребёнку Сынмёна. — Чонгук, — хрипит Мин, присаживаясь на корточки и поглаживая землю могилы. — На днях должен придти простолюдин и будет звать либо меня, либо советника. Он придёт за несколькими золотыми, но ты попроси его провести тебя к могиле моего отца. И похорони меня рядом с ним. Без всяких трапез или чего-то подобного, — вздыхает Юнги, а потом смотрит поверх могильной плиты, видя человека, что нёс цветы к своему любимому. — Ты можешь меня ненавидеть за то, что я сделал. И я принимаю твою ненависть, впитываю в себя. Но также я тебе доверяю это дело и в долгу вечном буду у тебя. Мне больше ничего не надо — просто похорони меня рядом с отцом, — шепчет последнюю фразу омега, встаёт с коленей и целомудренно целует Чонгука в лоб, оставляя ярко-вишнёвый отпечаток губ. Над Миновской землёй начинает всходит Луна. Пора. — Не опускай руки, Мин Юнги. Помни о том, как прозвал тебя народ, — вместо благодарности говорит альфа и провожает взглядом уходящего на верную смерть правителя, в котором явно что-то щёлкнуло. И совершенно не известно, к чему это приведёт.***
По плитке разливается тёмно-красный свет, что полз все выше и выше, освещая сначала фигуру Хосока, а потом и прекрасное лицо Юнги. Ритуальная краска теперь больше походила на кровь, что ещё пару секунд и потечёт вниз по щекам, лбу, глазам и губам. Сокджин, Намджун и большее число подчинённых заняли места на балконе одних из покоев, чтобы дать правителям больше места для сражения. Не стоит попадаться под горячую руку, под лучшую раздачу. Юнги двигается, словно настоящая Лиса. Он даже оружие не успел взять, а уже в роль свою вошёл — глаз с соперника не спускает, читает каждое его движение, готовится к победе. Волка своего у ноги придерживает, обещает кровью напоить, плотью накормить и всё удивляется, как он может внутри себя хранить такое, будучи омегой. Ему часто говорили, что свой собственный волк, особенно настолько сильный, может быть только у альф, что чисты и сильны душой и своим духом. Но Мин прятал своё, прятал и учился тому, как правильно вести себя с ним. И сейчас на коротком поводке держит, всё думает, может ему под силу и ещё одного волка приструнить, у ног своих держать? Может есть хоть капелька смысла проиграть в этом поединке, чтобы волк альфы ноги был готов ему вылизывать? Но мысли эти были настолько темны, настолько привлекательны, что лучше сразу их внутри себя искоренить, вырезать, отодрать, не давать и дальше руки свои смольные протягивать. Хосок опускает глаза и смотрит на то, как за омегой холодная тень расстилается от темно-красного света луны. Если Красная Луна — предвестник беды, то Чон Хосок — предвестник смерти. Его катана ярко-красным горит в руках, блестит словно от солнечного света, чужую кровь вспоминает, наполняется ею и сама готова идти в бой. Но свой пыл Хосок тоже учился долгими годами примирять. Учился держать своего обсидианового, огромного волка рядом с собой и без поводка. Радужка альфы заливается красным, и он уже понимает, что всё, что происходит рядом с омегой — обещает быть только красным. Искусно красным. И он либо заполучит его, либо вырубит все города, сожжет от своей утраты. Мысли дикие, мысли мутные, спонтанные, совсем ненужные сейчас. Непонятные. Хосок не понимал, зачем этот цирк устраивал. Не понимал, зачем всё до этого доводил, если обещал себе ещё несколько лет назад, что, как только прорвётся в Хуачай, то сожжёт его до тла, не думая. Но встретив правителя, того, кто сидел в Хаке и ждал его, передумал. Всех отозвал, сразился лично и передумал. Заставил своих города восстанавливать, помогать. Учил их чему-то новому, кроме постоянно уничтожения. Учил их, как и учился сам, вспоминал, что не всегда нужно силу применять, к жестокой стороне прибегать. Он был готов уничтожить всё, особенно династию Минов, что его так раздражала. Но он вновь передумал, пересмотрел ситуацию. И его это сильно бесило. Потому что он повёлся на обычного омегу, что смог дать отпор. Что так сильно пах имбирём, когда ему было больно. И сейчас Хосок понимал, что настолько ничтожно мало знает того, с кем борется, что тошно становится. Он не понимает, почему же сейчас не готов первым удар нанести. Не понимает, что вообще происходит и как ему быть. Он не понимает, почему не выполняет обещания самому себе данные. Почему всё ещё на землях Мина находится. И его это раздражает. Это непонимание, полная запутанность, с которой он и не собирался разбираться, но сейчас задумался, стоя перед Мин Юнги, которого так давно не видел. Задумался и пообещал себе, что разберётся с этим. Омега отражает свои слабо-голубые глаза и прячет взгляд под ресницами от Хосока. Он ничего не должен знать. — С достоинством можно жить, но с ним нельзя умереть, Чон Хосок, — хрипит и улыбается Юнги, беря в свои руки вакидзаси и вертя его в ладонях, напоминает самому себе, что под брюками закреплён его веер. Надеется им не воспользоваться. — Зато можно умереть с чувством выполненного долга. Или, например, от рук любимого человека, — тоже усмехается Хосок, перенаправляя стрелки на омегу. — Так что не растеряй своё достоинство. — Не переживай за него, Жёлтый Дракон. Я никому не отдам его, — более громко говорит омега и смотрит на небо. Красная Луна поднимается выше, освещая всё вокруг не хуже Солнца. — Просто напомню тебе, что я Сын Жёлтого Дракона, а не он сам, — хмыкает Чон и встаёт в боевую стойку, придерживая катану двумя руками и делая первый пробный замах. — Я и не забывал, — улыбается Мин и не медлит — нападает первый, не замечая, как с губ слетает короткий крик отчаяния. Его вакидзаси смертельно соприкасается с чоновской катаной, оставляя за собой лязгающий звук. Омеге приходится часто уворачиваться, чтобы не попадать под сильные удары Хосока, что переходил часто на рукопашный бой, а потом резко наносил удары холодным оружием. Капли крови блестят под светом Луны, обещают вместо себя на плитке оставить яркие розы, что смогут прорасти сквозь камень. Кровь смешивается вместе с потом, течёт по разным телам, превращаясь в жидкие рубины. Уши обоих правителей периодически режет детский визг Донука, что всё пытался добраться до альфы, прекратить этот поединок и не видеть, как Юнги часто попадает по его плоти оружием. Сокджин закрывал парнишке глаза, пока Намджун держал его на месте. Альфа всё рычал на омегу, что так нежно обходится с мальчишкой, приказывал ему глаза раскрыть не только на то, что происходит, но и на жестокий мир, перестать уберегать от всего. Но Джин и сам бы не прочь глаза свои закрыть, зажмурить до боли, чтобы не видеть, как омега чуть ли не кромсает на части тело Чона, а потом получает за это в ответ. Они даже сил на разговоры и крики не тратят, за действиями друг друга следят, постоянно думают, а часто взглядами встречаются. И Хосок всё удивлялся, как Мин продолжает держать свои глаза открытыми, как не позволяет им становится голубыми, держит внутри себя всё. Но ведь сам волка своего у ноги всё ещё держит, не спускает, не позволяет на омегу наброситься, не позволяет ему даже думать о том, что может растерзать его на куски. Бьёт всё сильнее, всё точнее, а потом и вовсе из рук омеги выбивает оружие, прижимая его к одной из колонн под тихие вздохи всех, кто наблюдал. И все ждали победы Хосока. Никто не поддерживал Юнги. Все, кто был сейчас рядом, не питал хороших чувств к правителю, не ждали от него победы, не надеялись. Но он знал, что Чонгук, хоть и тоже сын Дракона, но надеется на него. Хотя бы, чтобы не хоронить омегу в одиночестве. Юнги думает и цепляется за то, что не хочет, чтобы его всё-таки хоронил только Чонгук, не хочет, чтобы про его имя забыли, не хочет руки опускать, не хочет, чтобы все, кто не верил в него, убедились в своей правоте. — Я хочу слышать от тебя слова о своём поражении, — практически не запыхавшись, говорит Хосок, чуть сильнее надавливая на своё оружие. Мин чувствует наполняющую его силу, чувствует, что веки не тяжелеют, что он ещё может бороться. Приближается лицом ближе к Хосоку и шепчет прямо в губы, не смотря на то, что сталь впивается в нежную кожу, рвёт её под натиском, пускает по себе капельки крови. — Не в этот раз… Буквально мгновение, и омега вырывает из брюк мубучхэ и раскрывает его, проводя по правому боку альфы, что отстраняется со жгучей болью в мышцах. Хосок придерживает свободной рукой бок, а потом смотрит на ладонь, где кончики пальцев окрасились в жёлтые и красные цвета. Яд медленно распространяется по телу старшего, и он это чувствует. Юнги смотрит с вызовом на альфу, облизывает губы и наконец обнажает бледно-голубой оттенок глаз. Ловким движением закрывает веер, превращая его в самый острый кинжал, и двигается в сторону застывшего на миг Хосока. Тот уворачивается, но ненадолго — Мин режет ему левую руку, а потом вгоняет кинжал между рёбер, практически ничего не задевая из важных органов. Хосок мычит от боли, не позволяет себе отвлекаться — знает, что нельзя. Глаза отдают красным отливом, и он позволяет своему малышу сорваться, позволяет ему медленным шагами двигаться в сторону жертвы, позволяет побеждать и настигнуть чужого волка. А Юнги и не запрещал своему. Ошейник ослабевает на шее своего, а следом целует в макушку того, кого растил все свои года, и отпускает. Позволяет белому волку сцепиться зубами с огромным чёрным, что порвёт его сразу же. Кровь летит в разные стороны, белый мрамор ей окрашивая. Когти царапают гладкую поверхность, а клыки намертво впиваются в волчью шею. Белый волк висит на чужой туше, продолжает вгрызаться, за свою жизнь не перестаёт бороться, хоть сил практически нет. Он сам к стенке чёрного припрет, он сам ему важные органы зубами выгрызет, он сам противостоит самому сильному волку, что встречал в своей жизни. Столько времени силы копил, мудрости набирался, опыта искал. Юн со всей оставшейся силой альфу к стенке припирает, но тот сильнее — теперь омега прибит, и к его горлу вновь приставлена катана. Мин хочет потянуться и рукой своей прикрыть волнующую рану в бедре, чтобы кровь больше не текла. Но он крепко держит сложенный мубучхэ в руках напротив середины груди альфы, в солнечное сплетение целится. Еле дышит сам, и ярким запахом имбиря заставляет и старшего перестать дышать. Слишком ярко, терпко, изысканно. Юнги на ногах еле стоит, заставляет себя, ведь если с носочек спустится, то без головы останется. Ведь если даст слабину, то проиграет. Ведь если глаза закроет, то не уверен, что их вообще когда-нибудь сможет открыть, увидеть полную, вечную темноту он ещё не готов. Поэтому держится. На губах кровь запеклась, говорить больно — каждая ранка вновь вскрывается, дискомфорт доставляет, но это всё ничто, по сравнению, с другими ранами, нанесенными омегой раннее. — Я могу биться до последнего вздоха каждого из нас, — шепчет Хосок, стараясь держать себя в руках. Глаза закрываются, он чуть ниже приспускает катану, чтобы омеге легче дышалось. — Но не смогу я пережить это. Хочу, чтобы ты жил и свободно дышал, так что признай ничью. Займи и мою сторону тоже, а о выигрышах… — Я принимаю ничью, — выдыхает, перебивая, Юнги, сложенным веером грудь альфы глубоко прорезает, а сам сознание теряет, падает в чужие руки, чуть ли не напарываясь на острие катаны. Слабеет, чувствуя тепло, готов обнять всем своим нутром, но сил нет — тьма поглотила слишком рано обоих.