***
Новость о свадьбе двух правителей поразила всех: Джин набросился на Юнги чуть ли не с ругательствами, потому что тот ничего ему не говорил, братья Чона просто были шокированы, ведь они о таком даже и не думали, все гадали, кто же первый решится на брак, а народ, что самый первый услышал о новости, громко кричал и разносил весть по ближайшим деревням с удивительной скоростью. Все настаивали на том, чтобы сыграть свадьбу как можно быстрее, но пара всё больше отнекивалась — для них это было накладно, они даже не успели обсудить произошедшее. Быстрая свадьба способствовала более устойчивому положению Хуачая и Сивида среди остальных государств, которые были с ними в союзе, но спешка не радовала Юнги. Мин проводит в своих покоях бессонную ночь после долгих водных процедур, изводя свой разум мыслями о том, как жизнь его закрутилась сейчас, сколько всего ему нужно разобрать и решить, каким сильным нужно быть. В покои стучатся, и вместе со стражей, что представила гостя, заходит и Хосок, своими алыми глазами смотрящий на хрупкую фигуру в постели. – Свободны, – приказывает Мин и двигается в сторону, освобождая место для альфы. – Я слышу твой запах даже в своих покоях, – хрипит Чон, опускаясь на постель и притягивая омегу к себе, утягивая в лёгкий поцелуй. – Не могу там оставаться. Уж лучше буду совсем близко к запретному плоду, терпение своё проверять, искушаться, чем безмолвно лежать в своей постели. Мин двигается ближе к Хосоку и голову свою на чужую грудь укладывает, глаза наконец прикрывая спокойно, мысли отпуская, расслабляясь совсем. Он, не отдавая себе отчёта, пальцами по обнаженному прессу водит, рисуя что-то своё. – У меня скоро течка, – шепчет Юн, боясь нарушить созданную тишину, которую до этого разрушало только тяжёлое дыхание старшего. – Знаю, – также шепчет Хосок, по загривку омеги пальцами водя. – Я бы хотел, чтобы ты её провёл со мной. – Боюсь, что не смогу тебе этого обещать, – тихо говорит Мин, но чувствует, как пальцы на его затылке замерли. – Я трепетно отношусь к традициям и обычаям своей семьи. И намерен сохранить невинность вплоть до свадьбы. Надеюсь, что ты это поймёшь. – Ты всё-таки невинен, – усмехается Хосок, вспоминая первые их диалоги. – Я тебя найду, даже если ты далеко уйдёшь. Я убью всех, даже если ты армию перед собой выставишь. Потому что ты уже мой, осталось узаконить это. А всё, что моё, от меня далеко не уходит, – хрипит альфа, продолжая поглаживать парня. – Я всё равно уйду и даже армию не выставлю. В каждом есть что-то человечное, святое, даже во время приступов животности, дикости. И в тебе найдётся, пелену с глаз снимешь и вспомнишь мои слова. Если ты мне сделаешь хоть раз ещё больно, я уйду, даже не обернувшись. Юнги больше совсем не говорит в эту ночь, тихо посапывает и смотрит на свои ноги с Хосоком, продолжает узоры выводить и засыпает, когда тяжёлые руки его обнимают, а приятный низкий голос рассказывает очередную историю далеко из не беззаботного детства. Только просыпается он совершенно один в постели с болью в животе, омеги помогают ему собраться и накинуть лёгкое платье любимого ультрамаринового цвета, волосы в косы убрать и украсить венком. Тэхен рассказывает о том, что ночью Чон отправил Кихена в гаремный дом. У Чимина начались преждевременные роды. И насколько он знал, бедный омега ещё рожал, а Хосок был где-то поблизости, но к омеге не подходил. – Отправьте, пожалуйста, моего лечащего врача в гаремный дом на помощь Кихену. Думаю, он больше осведомлён о телах омег, чем Кихен, – даёт распоряжение Юнги, а сам спускается в тронный зал, чтобы заняться бумажной работой, но его не покидают мысли о Чимине. Что-то совершенно недоброе крутилось у него в сердце, наматывалось на разорванную душу и в терновый венок превращалось, острые иглы пуская. Тревога комом застревала в горле, что он даже слова не мог вымолвить, когда увидел Чона в дверях тяжёлых. – Омега. У меня родился омега, – шепчет Хосок, выдыхая наконец. Сам не знает, с облегчением или с лишним напряжением. Омега не может претендовать на трон в полной мере по закону, но он и первенец, на которого делают уже большие ставки. Неизвестно, смог бы родить Юнги ребёнка для альфы. – Бастард. Это родился бастард, – поправляет омега и встаёт со своего места, чтобы взять жениха за руку и немного сжать её. – Но я искренне рад, что малыш в порядке. – Он совсем крошечный. Я беспокоюсь за него, – шепчет Хосок, приглушая мысли о том, что его уже второй ребёнок — бастард. – Он слишком маленький, Кихен вынес мне его, чтобы я мог посмотреть, – он не выдерживает, позволяет себе вольность и притягивает Лису к себе в объятия. – Чимин сказал, чтобы я выбрал этому ребёнку имя, но мне страшно. Я общался с лекарем, которого ты прислал, и он не обещает чего-то очень хорошего. Малыш совсем маленький. Терновый венок ещё сильнее сжимает свои тиски, отрезвляя Юнги, намекая ему о приближающейся беде, давая время на обдумать всё. – Дай малышу имя, – говорит он в крепкую грудь. – Каждый заслуживает его. Выбирай с умом. – Я хочу дать ему частичку себя, раз не смогу воспитывать его сам. Пусть будет Чимсоком. – Почему ты не намерен его воспитывать? – удивляется Юнги и нос поднимает с чужой груди. – Потому что он бастард, потому что он не желанный, потому что я уже подыскиваю Чимину достойного мужа, который сможет не менее достойно воспитать моего сына. – Ты уверен в своём решении? Как бастард он может не претендовать на право правления. – Я всегда уверен в своих решениях, будь и ты уверен в них также, как и я. Хосок оставляет лёгкий поцелуй на светлой макушке и прижимает омегу к себе, пытаясь распутать терновый венок на его душе, но лишь обкалывает себе руки в кровь.***
Боли в животе становятся только сильнее, и в какой-то день Юнги вызывает срочно к себе Джина и подготовленную группу бет, в их окружении отправляется в гаремный дом, чтобы пережить свою очередную наступающую течку. Ему подготавливают спальню с удобствами, постоянно меняют холодный компресс на лбу, а Сокджин не отходит от постели, заставляет пить воду, когда вспыхнувшее желание мешается с болью. – Умоляю, Сокджин, позови его, позови его сейчас же. Я сейчас с ума сойду от этой боли, – уже ревёт Юнги, у которого в лёгких запах дыма густой стоит, не выветривается, не промывается, а только больше застаивается, сгущается. – Нет, Юнги, соберись. Соберись и терпи, как терпел в прошлый раз. Никого я звать не буду, но помогать буду тебе. Перетерпи этот день, дальше тебе полегче станет, ты знаешь, – успокаивает старший, по бедру обнаженному гладит правителя. – Не могу, не могу я, – воет омега, скручиваясь в клубок, а потом опять разгибаясь. – Я чувствую его запах, словно он совсем рядом, не могу. Не могу. Он здесь. Совсем рядом. Словно под окнами стоит. – Ты должен будешь взять волю в кулак и прогнать его, Юнги. Ты помнишь? – беспокоится Джин и взглядом приказывает бете посмотреть в окно. Только получает он неутешительный ответ. – Помню, но не могу. Хочу его, – утирает слёзы непрекращающиеся Юнги. – Мне нужна его метка, узел. Хочу ребёнка и его прямо сейчас. Он мне очень и очень нужен. – Нет, не нужен, – нажимает на нежную кожу Сокджин. – За тебя говорит течка, твоя животность. Приходи в себя. Тебе нужно собраться. В деревянные двери стучат долго и сильно, пытаются выломать, но беты держат крепко, силы уже на исходе, а Юнги всё также горит и воет от ноющей боли внутри него разрастающейся. Хосок совсем рядом, его альфа, что может решить эту проблему за раз, но он почему-то ещё должен тушить своё желание. – Соберись, – рычит Сокджин, оборачиваясь на дверь. – Ты сам себе потом этого не простишь, а я не хочу, чтобы ты повторял мои ошибки. Так что соберись. Старший встряхивает Мина, тот слёзы утирает ладонями и добровольно натягивает лёгкую сорочку, что совсем не прекрывала его идеальную фигуру, что так требовала внимания альф. Он жестом руки просит бет отойти от дверей и с помощью Джина подходит к ним ровно в тот момент, когда одну из ставней выбивает с ноги тяжело дышащий Хосок. – Нашёл, – рычит Чон, подходя совсем близко, намереваясь вцепиться в свою добычу, но останавливается. В его грудь врезается влажная небольшая ладонь. – Не подходи, – хрипит Юнги, пьяно смотря на альфу. – Я не сдержусь, а ты пожалеешь об этом также, как и я. Вспомни мои слова. А я ещё тебе обещаю, что, если со мной что-то случится сейчас, то я разорву наш брак в эту же минуту, а эти люди будут свидетелями моих слов. Так что не подходи. – Не могу не подойти. Дай хоть дотронуться до тебя, – рычит Хосок, перехватывая чужую ладонь и целуя её. – Ты меня с ума сводишь. Так нельзя. Ты прямо перед носом у меня стоишь, ты дразнишь меня, воспитать под себя в короткие сроки пытаешься, но я тебе не собачка. – Знаю. Но я тебя предупреждал. – Я — сын Жёлтого Дракона. И я добьюсь желаемого, – рычит старший, руку отпуская. – Добьёшься. Но не сегодня. Выведите его, – приказывает Мин и до постели бредёт, пока за его спиной альфу чуть ли не под руки уводят из временных покоев правителя. Бред от сильной течки с каждым часом только увеличивался. Юнги слышал нужный ему запах, но не чувствовал альфу внутри себя, что медленно сводило его с ума, как и внутреннего волка, что без сил валялся. Джин старался не отходить от постели омеги, но усталость и нервы оказались сильнее — его безжалостно клонило в сон, а крики новорождённого ребёнка с нижнего этажа давили на мозги, поэтому он принял решение поменяться с одним из бет местами и отправиться на отдых. Плач младенца усиливался, но все в покоях течного омеги спали глубоким сном от усталости. Чимин с ребёнком на руках присаживается на влажную от пота постель и смотрит на Мина, чьё тело кое-как скрывала прилипшая ткань, а волосы закрывали измученное лицо. Но старший не спал, его мучили кошмары наяву, сильные боли и запахи гари и цветущей яблони. – Какая жалкая картина, – усмехается Пак в полный голос, совершенно не переживая, что сейчас кто-то проснётся и выгонит его. – Ты так громко кричал о том, что гарем — это ужасно, что сущность омег — это постыдно, а сам сейчас где? В объятиях любимого альфы? Может он втрахивает тебя в постель прямо сейчас в твоих мыслях? Ведь ты лежишь потной куклой в гаремном доме и стонешь его имя. Как жалко. Мин Юнги, ты жалкий. Всем заливаешь в уши о свадьбе, а течку проводишь один, так далеко от "своего" альфы. Даже смешно. Чимин усмехается, отвлекается на Чимсока, занимая ручки младенца своим мизинцем. – Даже меня Сын Жёлтого Дракона трахал. Нет, он занимался со мной любовью, страстью. А к тебе он даже не подходит. Увидел тебя и ушёл. Отличное решение, так бы любой альфа, что ценит себя и своё время поступил. Думаю, что ты так и сдохнешь в этой агонии течки, мучаясь без альфы спустя годик после вашего брака, пока Мой Повелитель будет ублажать меня или кого-то ещё. Ему не помешает даже тот факт, что я буду замужем. А мой сын станет правителем твоего государства. Как хорошо, что мне не знакома эта боль от течки. Потому что я всегда был любим своим Господином, а ты нет, жалкий Мин Юнги, – Чимин облизывает пухлые губы и гордиться собой — прямо сейчас он властен делать с Юнги, правителем Хуачая, всё, что угодно. Тот безвольная кукла, что еле дышит от боли и горящего желания. Но всему нужно иметь предел. Пак встаёт с постели, оглядывает омегу ещё раз и покидает покои. Всему нужно знать предел. Следующей же ночью в гаремном доме поднялся шум — у малыша Чимсока начался сильный жар. Юнги в бреду попросил позвать сюда Кихена и его личного врача, чтобы они осмотрели ребёнка, а потом и его самого. Терпеть эти мучительные боли сил уже не было, ему нужно хотя бы каплю микстуры какой-нибудь, чтобы легче стало. Всё, что помнит дальше сам Мин — это как его будил Джин с новостью о том, что лечащий врач правителя куда-то пропал, а Кихен задерживается в покоях Чона, помогая ему с бессонницей. – И что я должен сделать? Ребёнка к своей груди прижать и волшебными силами с помощью святого духа его вылечить? – рычит омега, поднимаясь с постели и укутываясь в поданый лёгкий халат. – Отправляйтесь к ближайшему свободному лекарю, пообещайте ему пару золотых, если у ребёнка спадёт жар. А мне наберите ванну, может хоть это поможет. Двое бет покидают покои правителя, а ещё двое идут набирать ванную комнату, где Мин на протяжении часа пытается унять своё желание, помогая самому себе. Проходит ещё 2 дня, которые омега проводит в постели, пытаясь привести свои мысли в порядок, но его сущность каждый раз оказывается сильнее — он срывается на крики и угрозы, умоляет привести сюда Хосока, который сам заперся во дворце в окружении братьев, что заставляли его тренироваться и заниматься делами, лишь бы не вспоминать о течном омеге. Адские боли отходили на задний план со временем, и Мин наконец приходил в себя, начинал заниматься бумагами, которые ему принесли в гаремный дом, и очень часто узнавал о состоянии малыша. Один раз даже спускался на первый этаж и держал Чимсока в своих руках, пока молодой папа уходил по делам. Мысленно Юнги уже с сомнением относился к этому малышу, он не мог принести счастья в дом Мин-Чонов. Тот факт, что в его жилах течёт кровь сына Жёлтого Дракона делает его опасным для Хуачая, Сивида и брака самого Юнги. – Чимину выбрали мужа, – как-то роняет Сокджин, что причесывал светлые волосы Мина. – Он должен скоро вместе с сыном покинуть Хуачай. – Вот и отлично, – улыбается омега, собирая ноги у груди. – Надеюсь, он полюбит своего мужа и покончит наконец с одержимостью к Хосоку. В ту ночь Лиса крепко засыпает, узнав о таких хороших новостях — главная угроза его брака скоро покинет государство. Крепко спит один только Юнги — Чимин нервно покачивает своего сына на руках, у которого уже четвёртый день не сходит жар. После душного солнечного дня ночью совсем не прохладно, в комнатах застоялся воздух, и даже открытые окна не спасают. В 4 часа утра Пак зовёт в свои покои лекаря, наблюдавшего за малышом. Чимсок начал задыхаться, словно ему в горло что-то попало и никак не может выйти. Лекарь заметил крупную сыпь на спине ребёнка и лишь печально покачал головой — он уже ничего не сможет сделать, никак не поможет малышу пережить эту ночь, порекомендовал молодому папе покрепче прижать своего сына к груди и молиться всем Богам, чтобы они сжалились над ним. Но небеса всегда всё помнят, не важно, кто там во главе. За каждую боль, гадость, неприятность, ты обязательно получишь тоже самое, но никто не обещал, что боль будет равная. Детский крик и плач спустя 15 минут навсегда покинули покои и гаремный дом, заменяясь теперь громким воем молодого Чимина.***
– Господин Чон, к Вам пришёл правитель Хуачая, Мин Юнги, – говорит альфа, что стоял на охране в дверях покоев Хосока. – Пусть входит. Юнги совсем бледный, но выглядит, как и всегда, бесподобно. Белая лёгкая ткань развевается на сквозняке, что был в спальне, облегая хрупкую фигуру правителя. Сын Жёлтого Дракона сразу же смотрит ему в глаза, которые стеклянные вовсе, кукольные, сквозь него смотрящие. – Чон Хосок, – хрипло начинает Мин и ладони у груди сжимает, сохраняя осанку, не давая тяжёлым мыслям заставлять его горбиться, согнуть спину. – Прошла уже твоя течка, как я вижу? – усмехается альфа и подходит к жениху, за руки берёт его, стараясь игнорировать его встревоженный взгляд и перевести всё в шутку. – Без меня тяжело было? Ну, ничего, следующая течка со... – Твой сын сегодня утром умер, – выпаливает Юнги и жмурится от боли, пронзившей его тонкие пальцы. – Что? – быстро трезвеет Чон и отпускает руки чужие из своей хватки. – Чимсок умер сегодня утром. У него несколько дней был жар, который не получалось сбить, а ночью лекарь обнаружил сыпь на спине малыша и сказал, что надеяться уже не на что, – Мин говорит ровно, боится, что голос вдруг дрогнет, и вместе с его голосом и альфа рассыпается от боли, что внутри его и так раскрошенного сердца начинает двигаться. Он только недавно начал отходить от потери так и нерожденного малыша, а тут... Совсем маленький Чимсок, который сам Хосок держал на руках лишь один раз, ради которого он выбирал имя, за кого молился. – Чимсок... Он прожил меньше недели, а уже столько испытал... Ему было больно, – шепчет Хосок, медленно оседая на пол, боли своей пока не осознавая, за собой и Юнги утягивая. – Если в тебе течёт голубая кровь, то ты с самого рождения боль испытываешь, – шепчет омега, присаживаясь рядом со старшим и сжимая его ладони. – Ты можешь плакать, если ты хочешь. Ты можешь злиться, если тебе это поможет. Только не держи в себе всю эту боль. – Уходи, – резко говорит Чон. – Уходи, Юнги. Я хочу побыть один. Уходи, прошу.***
Перед уходом, омеги погасили свечи в спальне правителя, пожелали ему доброй ночи и покинули покои. Мин наконец рухнул своим хрупким телом на приятно холодные простыни и прикрыл глаза. Прямо сейчас, в тишине спальни, он не думал ни о чём, уходя вглубь себя, на душе тяжело, очень тяжело, но мысли слишком далеко от него, рукой не дотянешься, к себе не призовёшь. Тихий стук в дверь разрушает ту самую идиллию, а показавшийся из-за тяжёлых дверей гость заставил Юнги приподняться в постели и натянуть повыше одеяло, прикрываясь. Пустые алые глаза всматривались в темноту, выискивая омегу и умоляя. – Могу ли я...? – вдруг совсем не уверенно спрашивает Чон, подходя ближе к кровати и смотря на удивлённого Юнги, у которого сердце щемит невероятно. Что же это такое? Почему этот альфа прямо на его глазах разваливался по кусочкам, где его сталь в голосе? Где та самая наглость? Почему он так сильно менялся? – Вы уже, Господин Чон, – откашлявшись, говорит Юн. – Что Вас привело в мои покои в столь поздний час? Хосок ничего не отвечает — залезает в постель, не смотрит в глаза омеги, просто укладывает свою голову ему на согнутые колени и жмурит глаза. Жмурит так сильно, надеясь, что когда-то от боли они перестанут слезиться. Не может он больше спину ровной держать, с каждым днём всё тяжелее. Ему срочно нужна подпитка, поддержка. Столько лет нести в себе целый букет чувств, чтобы дорвавшись, понять, что всё это было зря, что он был ослеплен местью настолько, что не пытался посмотреть на всё с другой стороны. Он бы даже сказал, что ему откровенно стыдно за свою опрометчивость, за то, что он так восхвалял в своих мыслях своего отца, который ничего толкового не принёс в этот мир, за то, что он позволял себе думать о таком, что никому не пожелаешь. Юнги сам собирает себя по кусочкам, между аккуратными бровями тонкая складка прокладывается, и он свои тонкие пальцы в чужие волосы запускает, локоны путает между собой. Не понимает, что происходит — одна часть молит его остановить всё это, прогнать альфу из покоев, другая же часть нежностью к Чону пропитывается, к сердцу желает его поближе притянуть, к внутреннему волку обращается, ластится. Вот так, лёжа на коленях омеги, Хосок дышит полной грудью и не останавливает одинокую слезу, что наконец нашла выход из-под закрытых век. Те самые змеи, что свои гнезда вокруг осыпавшегося сердца вьют, не успокаиваются, продолжают размножаться, но перестали противно шипеть, разнося этот звук по всему телу альфы, давя на его разум, затуманивая его. Лёжа на чужих коленях, он готов исповедаться во всех своих деяниях, мыслях, готов просить прощения у каждого, кому боль причинил. Но задумывается над тем, кто извинится перед ним за то, какую боль причинили ему. Кто сможет вернуть блеск в глазах, который, кажется, пропал навсегда прямо сегодня с вестями о смерти сына? Кто сможет вдохнуть ту самую жилку в крепкое тело альфы? Кто вернёт ему всё то, что он потерял? Кто вернёт ему то призрачное счастье, семью? Никто. Чувство беспомощности убивает. Строит свои здания каменные, тяжёлые плиты выкладывает, утрамбовывается в душе, устраивается поудобнее и никуда не уходит, пока не уйдёт источник. А этот источник не уйдёт никогда. И жить всю жизнь Хосоку с чувством беспомощности, что медленно будет сжирать его изнутри быстрее, чем гниющая боль. – Почему Вы здесь? – шепчет Юнги, не прекращая поглаживать чужой затылок. – С тобой спокойно, – честно отвечает Чон. – А ещё с тобой не больно практически. Достаточно, чтобы ты просто был рядом. И это осознание меня убивает, мне это не нравится. – Да, – не скрываясь, усмехается омега. – Самая главная ошибка для правителя — это отдать своё сердце кому-то и позволить залезть в свою душу. – К тому же, ты единственный, кто смог прийти ко мне и честно сказать, что произошло. Это были не мои братья, не Джин. Это был ты. Ты был единственным, кто смог посмотреть в мои глаза в момент боли и отчаяния. Ты единственный, кто готов говорить мне правду, неважно, какой она будет. Я ценю это, – выдыхает Чон и сквозь ткань целует бедро омеги. – Все заслуживают правды. И пусть она будет такая, режущая, колющая, чем сладкая ложь. Ненавижу, когда мне лгут. – Я тоже не терплю лжи. – Хосок. – Да? – Я буду честен: если ты когда-нибудь сделаешь мне больно, то, помни, что я сделаю в разы больнее. Холодный тон омеги говорил о его серьёзности в своих намерениях — он не врал. Он никогда не врал. В эту ночь тихие разговоры не прекращались ни на минуту, им надо было слишком многое сказать друг другу, обсудить ситуацию каждого, чувства каждого, решить, как поступать дальше, кому какая выгода от этого брака. Они говорили до тех пор, пока Мин не уснул в том же положении. Проснулся он уже бережно уложенный и укрытый тёплым одеялом в полном одиночестве. Позвав омег, Юнги переодевается в белые одеяния и убирает волосы под венок из драгоценных камней. Бумажная работа, которая его любезно ждала, ему уже в конец надоела, и он даже думал найти человека, что будет делать её за него. В тронный зал Соджун выносит ему бумаги для проверки и подписи, а сам удаляется в академию для альф, оставляя омегу мучаться. Только ненадолго. Юнги отвлекается на противно чавкающие звуки плоти, на протяжный мужской стон, доносящиеся откуда-то с улицы, и сразу же напрягается, пытаясь мысленно найти хоть какое-то оружие в помещении. Он ждёт, что в зал ворвётся какой-то огромный альфа, что смог уложить омежью охрану перед дворцом, только заходит с виду спокойный Чимин, в руках которого окрававленная катана покоится, дела своего ждёт. Мин поднимается с места и встаёт по другую сторону стола, вглядываясь в расслабленную фигуру, у самого мышцы от напряжения ноют. – Чимин? – твёрдо спрашивает он, хотя у самого руки чуть ли не трясутся, потому что не знает, что омега может выкинуть, что произошло, раз он на такое пошёл. – Что у тебя в руках? – А Вы ослепли, мой Повелитель? – усмехается Пак, крутя в руке оружие и рассматривая его. – Откуда ты его взял? – Юн продолжает говорить ровно. – Вежливо одолжил у одного из охранников моего Господина, – Чимин поднимает взгляд на Мина и приподнимает уголки губ, ловя мимолетные эмоции, что проскальзывают на лице того. А от этого взгляда действительно крупные мурашки по всему телу идут, волосы дыбом на руках встают. Мин старался свои эмоции скрыть, но тот ужас, что он сейчас испытывал, в глазах передаётся, уголок губы нервно дёрнулся, а омега жалеет о том, что приказал когда-то убрать всё оружие обратно в оружейную и ничего не держал при себе. Такого взгляда надо остерегаться, действия его хозяина — пресекать на корню. – Что ты здесь делаешь, Чимин? Почему твоя катана в крови? – Юнги не двигается с места и внимательно следит за тем, как двигается Пак, пока тот делает тоже самое. – Неужели Вы настолько глупы, что не можете догадаться, почему оружие может быть в крови чужой? – Чимин саркастично усмехается и делает шаг вперёд, запугивая, но не получая желаемого результата. – Зачем ты это сделал, Чимин? – громко шепчет Мин, всё также стоя на том же месте, только ногу специально под стол просовывает. – Вам действительно так хочется знать, зачем? Прямо перед своей смертью? Не думаю, что это тот вопрос, который Вам стоит задавать в таких обстоятельствах. Вы абсолютно безоружны, я стою перед Вами, готовый в любой момент напасть, перерезать глотку и наконец отомстить. А Вас интересовал вопрос зачем, хотя он лежит на поверхности, – недовольно говорит Чимин, но приближается к Юнги, взгляд безумный с него не сводит, только бровь левую вверх поднимает. – Отомстить? Что я тебе успел сделать? – отвлекает и дальше омегу разговорами, а сам медленно руку под стол засовывает, поверхность прощупывает. Пак смеётся. Смеётся через грудину, каждый звук через себя пропускает, смех сумасшедший выходит, с хрипотцой. – Вы мне всю жизнь испоганили, все планы разрушили, – шипит он. – Из-за Вас мы оказались здесь, из-за Вас мой альфа 5 лет пытался пробить оборону, из-за Вас мне пришлось действовать и навредить Тэхену, из-за Вас я потерял моего альфу. И ты же, – Пак делает акцент, переходит на "ты", приравнивая Лису к себе словесно, встаёт у стола напротив него, обращает внимание на то, как руками тот шарится. – убил моего сына. – Я твоего сына один единственный раз на руках держал, – ровно говорит Юнги, нужный предмет нащупывает и благодарит кого только можно за то, что послали в его жизнь Чонгука, который никому не доверяет и к столу у своего места нож кухонный прикрепил. – Да, только моего сына лечил твой лекарь. – Лекаря я послал изначально другого, но он пропал, как и куда до сих пор выясняем. А лекарь, что занимался твоим сыном нанятый, под угрозой смерти должен был свою работу выполнять. Я здесь не при чём, – отрезает Лиса и смотрит уверенно на собеседника в ответ. – Я тебе не верю, – шипит Пак и делает последний рывок — через стол, бросаясь сразу же на Юнги своей катаной, но тот вовремя уворачивается, обнажая и своё оружие. Что-то говорить в данной ситуации не хотелось, атмосфера напряжённая, давящая на ушные перепонки, а в голове слышен гул крови и бешеный стук сердца. Чимин вновь делает выпад с замахом на омегу, как его учил когда-то один из альф из охраны, с потом пытается повторить тот же удар, только зеркально — Юнги вновь умудряется увернуться и тоже сделать выпад, но оружие не позволяет даже приблизиться к цели. Он досадно шипит и сталкивает нож с катаной с лязгающим звуком. Никто не придёт на помощь, раз даже не слышно шагов с улицы — как Пак умудрился перебить несколько альф за стеной остаётся большой загадкой. Юнги пытается уйти от нескольких новых ударов, ошибся стол, но не успевает. Холодный металл рассекает его левую руку, и алые пятна растекаются по белому платью. Он тихо шипит и пытается нанести удар на тихо ликующего Чимина — снова промах и порез на левом плече. – Видимо, мой Повелитель поддавался тебе, когда не смог победить, – смеётся омега, подходя совсем близко и полосуя соперника по боку. – Нет, просто Хосок всегда сохраняет свою честь и гордость и не бьётся в неравном бою один на один, – усмехается Юнги и даёт заднюю, во двор выбежать, но не успевает. Он лицом к дверям раскрытым падает из-за нечестной подножки, чувствует, как нож вылетает из руки и как голова гудит из-за удара, но поднимается хотя бы на колени, смотрит снизу вверх на Чимина, что встал напротив, солнечный свет весь загородил. И Мин плюёт кровью прямо под ноги Паку, пока тот лезвие в его же крови к шее подносит. – Удивительно. Я поставил на колени правителя Хуачая, – сам себя восхваляет омега и чуть сильнее нажимает. – Этого достаточно для извинений за то, что ты увёл моего альфу. Но смерть своего сына я тебе не прощу. – Ну, так убей меня, – холодно улыбается Юнги, правой рукой придерживает разрезанный бок, вкус крови смакует на своих губах. Сам весь перепачканный в крови, улыбается отстранённо, а в глазах пустота, что сменяется растущей гордостью за самого себя. – Страшно что ли? – вдруг усмехается он и, не сводя взгляда с чужих бешеных глаз, наклоняется к катане, высовывает язык и слизывает с неё свою же кровь, улыбается. – А мне не страшно. Я не слабак. Убей меня, сил уже не хватит. Мин смотрит дальше — он не думает о том, что мог бы выжить в этот день, признает свою слабость и полное поражение. Поражение по всем критериям: даже в такой ситуации он не думает о том, какую жизнь бы мог прожить, не сожалеет о том, что сделал в этой жизни, не сожалеет о том, кому сердце своё отдал и чьё в руках нёс, хотя так долго сомневался, не сожалеет о том, что изматывал себя столько лет, потому что народ его полюбил, он постарался дать ему всё, что мог за этот короткий промежуток. Он ни о чём не жалеет, думает лишь о том, что Джин будет плакать, когда узнает о смерти омеги, Чонгук будет разбит, потому что они стали лучше общаться и именно его спрятанный нож помог прожить омеге ещё несколько минут, а Хосок... А что Хосок? Лиса даже не мог представить, что делал бы Хосок, узнав о его смерти? Облегчённо выдохнул, что месть свершилась сама? Выпил вина и поменял бы сразу трон? Не мог же он горевать по нему, верно? Не мог же он сейчас стоять в дверях и держать рядом с шеей Пака катану, глаз не сводить с любимого лица, пытаясь пригасить ту боль, что в его взгляде читается, верно? Хосок же попросту не мог пытаться спасти Юнги, он же не может его любить, верно? Мин успевает только тихо пискнуть, пока его лицо полностью не забрызгивается чужой кровью, а катана наконец не падает со звонким звуком на мрамор тронного зала, что в очередной раз кровью измазан. Он сам не понимает, в какой именно момент теряет сознание, обмякая безвольной куклой на чужих крепких руках. Слышит только слова Чона: – Юнги, держись, – горячо шепчет альфа, его дыхание чувствуется прямо на щеке – Держись, Лиса, не смей меня оставлять вот так, ты не проиграл Чимину, так не проигрывай бой Смерти, – он всё также шепчет, а потом срывается на крик: – Зовите Кихена! Немедленно! Юнги теряет сознание! Бегом искать его, чтобы через минуту он уже был здесь, иначе каждому голову откручу, если с моим омегой что-то серьёзное случится из-за вашей медлительности! Юнги глаза уже прикрыл, щеку его тепло согревает, губы сухие по ней мажут, а в груди бабочки летают, даже сейчас. Он словно дома, которого у него никогда и не было, он словно там, где и должен быть. – Я люблю тебя, Юнги. Слышишь? Люблю. Поэтому не уходи, останься со мной, позволь мне быть эгоистом. Я люблю тебя по-настоящему, не из-за обряда, а потому что в груди ноет каждый раз, когда тебя вижу. Останься со мной, мне больше ничего не надо.