Nothing's impossible — Walking on Cars
Тепло, окружающее Юнги, настолько сильно манило, что не хотелось открывать глаза, но он чётко чувствовал, как его нёс Хосок, как горело всё его тело, пока лекарь обрабатывал раны, а он до хруста сжимал чужую ладонь и кричал во сне, как его вновь на руки взяли и к себе по возможности прижали. И сейчас. Запах дыма настолько плотно осел в лёгких, что, казалось, от него ни на шаг его хранитель не отходил. Омега глаза медленно открывает и расфокусированным взглядом в окно смотрит — на улице глубокая ночь, звёзды яркой россыпью светятся, а луна уже совсем полная и жёлтая. Рядом с ним тепло, бок и руку сильно жжёт, Юнги наконец поворачивает голову чуть сильнее, подвисая. Хосок лежит на боку, лицом к нему, на лбу пролегла глубокая складка, губы плотно сжаты, что даже шрама не видно, а брови сведены к переносице. Даже во сне альфа себе отдохнуть не даёт, напряжен весь. Не долго думая, Юнги двигается к нему чуть ближе, хотел бы руку положить на чужую обнажённую грудь, но тело его же болит нещадно. — Мне практически не больно, — хрипит в тишине спальни, прикрывая глаза, ладонью своей ища другую, пальцы переплетая. Запах дыма убаюкивал, спокойно становится мигом, тепло, ощущение дома наконец появляется, отчего глаза слезятся. Это не то, что искал Юнги, как он сам думает, но, получив, готов рыдать в подушку сутками. Сколько лет он сам себе врал о том, чего хочет, сам желает и ищет? Для него всегда была важна власть, Хуачай, не опозорить имя отца и фамилию Мин, а всё оказалось, куда проще — ему нужно было найти свой дом и человека, который одним своим запахом будет плакать заставлять его от переполняющих чувств. Вот что он искал всю дорогу. Он искал свой дом, а, как бы банально не было, нашёл его в другом человеке, к которому ненавистью был пропитан долгое время, в своих чувствах путался и сам себя понять не мог. Но сейчас думает лишь о том, что пора отпустить лишние думы, что это его самого ни к чему не приведёт. Он будет сам себя ещё больше накручивать, тревогу вокруг своего сердца раскатывать, своё же счастье затмит своими переживаниями. В эту ночь он действительно готов отпустить все тревоги, полностью отдаться человеку, утонуть в этом человеке. В эту ночь он готов свою душу на суд отдать, сердце в чужие руки передать. В эту ночь он готов к тому, что будет с ним дальше, готов в чувства уйти. Он трезво оценивает последствия, что даже если его оставят одного, он разобьётся вдребезги, то это будет всё не зря. «Пускай, » — думается. По щеке течёт слеза от мыслей этих, а альфа, словно почувствовав, к себе рукой притягивает ближе, на обнажённое бедро ладонь свою сухую кладёт, поглаживает, успокаивает и на виске поцелуй невесомый оставляет. Так надо. Пускай. Хосок уже совсем не спит, своё сокровище к себе прижимает, боится до лица дотрагиваться, будить его, бедро наглаживает, следит за тем, как чужая грудь медленно вздымается. И ему этого достаточно. В эту ночь они оба наконец понимают: да, может быть это всего-лишь последствия после обряда, да, может быть это всё не настоящее, но кто сказал, что они не могут попробовать? В эту ночь они оба наконец понимают, что свои собственные чувства не стоит никогда игнорировать, что сердце хоть и глупое, наивное совсем, но не обманет, что внутренние волки не просто так друг по другу с ума сходят, что они не просто так друг к другу тянутся. Да, их путь уже наполнен реками крови, да, если это любовь, то это жестокая любовь, но что судьба им подарила, то нужно брать. Нельзя её корить, нельзя корить за случившееся себя. Мы не властны над Судьбой, она придумывает правила, а мы уже сами решаем — следовать им или рушить. Поцеловав ещё раз спящего омегу, Чон прикрывает спокойно глаза, складка на лбу выравнивается. Рука с бедра соскальзывает ближе к утру, когда солнечные лучи только начинают вход в покои правителя искать. Хосок ещё раз целует жениха в висок и тихо собирается, накидывая на плечи атласную рубашку, не замечая, что за ним наблюдают. — Куда ты собираешься? — хрипит сонный Мин, раскидывая затекшие руки. — Мне нужно съездить в Сивид, там встречусь с Чонгуком. Мы приедем вместе, так что дождись, — невесело хмыкает альфа, пояс завязывая. — Что происходит? — спустя большую паузу все также хрипит Юнги. — Что ты имеешь в виду? — Абсолютно всё. Что мы делаем? Ты уверен в своих поступках? Это разве правильно? — шепчет он, пытаясь подняться, но острая боль прошибает его бок. — Я уже тебе говорил, что уверен в своих поступках, будь также уверен и во мне. Даже если что-то пойдёт не так, очень надеюсь, что мы преодолеем это вместе. — И это говоришь мне ты, — усмехается Юнги. — Что не так? — хмурится Хосок, присаживаясь на край кровати и ладонь на чужое бедро укладывая. — Говори со мной. Хоть иногда. Как позавчера. Говори со мной, чтобы не повторялась ситуация с Чимином. Я хочу тоже быть готов ко всему, не намерен за спиной твоей прятаться. — Я и не ждал другого. Лучше встань наравне со мной и встреть все препятствия также бесстрашно, — хмыкает альфа, расслабляясь. Перед уходом он жениха ещё раз в висок целует, на большее не надеясь, оставляет того наедине со своими мыслями.***
По приказу Чона старшего, Чимина похоронили в одной могиле с сыном на городском кладбище, даже надгробие поставили, хотя для убийц или тех, кого мысли грешные захватили, их обычно не ставят. Перед поездкой в Сивид Хосок всё равно заходит посмотреть на свежую могилу, сердце вниз уходит, когда он имена и даты видит, а в голове всё никак не укладывается. Чимин для него всегда был ненасытным ребёнком, хотя и строил из себя взрослого омегу, что такого альфу через постель заполучил. Благодаря Джину Хосок всегда знал, что происходит в гареме, какие слухи ходят, как чувствуют себя омеги. Да, его первым фаворитом был Тэхен, который ещё младше Чимина, но тот всегда был покладистым, со спокойным характером, нежность и заботу в каждом движении проявлял, а за проявление характера поплатился. Чимин всегда был другим — взрывной характер, резкость и грубость со всеми, вечное желание чего-то большего, даже нездоровое желание всего, словно мания. Он хотел альфу, хотел себе Сивид, хотя не был воспитан для правления, был слишком глуп, наивен и амбициозен. Если бы он попался в руки Чону гораздо раньше, всё могло бы быть по-другому. Он никогда не хотел себе покладистого и послушного супруга, он хотел себе омегу, что будет спорить с ним, отстаивать своё мнение, что будет таким же сильным, как и он. Только у Чимина не получилось. И Хосок никогда не понимал мальчишку, что, на самом деле, просто хотел обычного счастья с альфой, которого любил, которым был одержим. Ему не нужно было никакой власти, пока рядом был Чон. Сын Жёлтого Дракона молча проходит мимо кладбища, взгляд не сводит с могилы, коня за поводья тянет вдоль, а столько слов у него в горле собирается, только выхода они так и не найдут. Альфа седлает коня и скачет в Сивид, где его уже давно заждались.***
— Для него власть — не средство, а цель, — проговаривает Хосок, задумываясь и натягивая на себя поводья. — Да. И это очень опасно для Юнги, — шипит младший Чон, также натягивая поводья, останавливаясь рядом с одной из рыночных лавок. — Боюсь, что единственный вариант его защитить — это поскорее заключить наш брак, но в тоже время я прекрасно понимаю, что он очень слаб. Как же всё не вовремя, — рычит Хосок и спрыгивает с коня, подходя к лавке и приглядываясь к свежим фруктам, показывает, какие возьмёт с собой. — Он будет не рад этим новостям. Мне жаль, что всё так складывается. — У нас вообще ничего не складывается, — не поворачиваясь, грубо говорит Хо и хмурит брови. — Я даже на прогулку его ни разу не пригласил. С самого начала все не так пошло, и я не хочу сейчас жаловаться тебе на свою личную жизнь. — Хосок, брат, ты же всегда знаешь, что я могу дать совет или просто поддержать, так что не молчи, — улыбается Чонгук, наблюдая за тем, как старший убирает в переносную сумку кулёк с фруктами для омег. — Наше знакомство, обряд, непонятные чувства, а потом разлуки. Это всё неправильно, все эти отношения с самого начала были построены на ненависти, мести. Как мы можем сейчас прийти к пониманию и любви? Как моё сердце может так невероятно трепетать, стоит только вспомнить мне о нём, какой у него голос или хитрый взгляд, сказать вслух его имя? Это изначально всё неправильно, нельзя любовь из ненависти растить, не та почва для сильных чувств. Я не верю, что у него тоже ко мне что-то есть, кажется, что каждое моё прикосновение для него словно яд по венам пущенный… — Юнги, по моим наблюдениям, совершенно не тактильный человек, — усмехается своим мыслям Чонгук после долгой паузы и продолжения пути. — Он бы скорее руку отрубил себе, если бы ты её коснулся и ему было неприятно. Он бы никогда свою гордость и честь не позволил бы опорочить. — Скорее, он бы мне тогда отрубил руки, — горько усмехается Хосок, рассмешив этим брата: — Это точно про Юнги. Так что думаю, что твои переживания напрасны. — Он сам меня заключал в объятия, — неожиданно признается Чон старший. — И ты ещё сомневаешься в его возможных сильных чувствах, — Гук качает головой, сам присматривает себе что-нибудь на рыночных прилавках. — Я не могу не делать этого. — Отпусти ситуацию, начни с ним чаще говорить, пригласи его на прогулку, как и хочешь, делай комплименты, покажи со своей стороны, что этот будущий брак не просто политический ход для вас обоих, но и показатель ваших чувств. — Но пока в большей степени это политический ход. Я должен защитить Юнги. — Что-то мне подсказывает, брат, что сам себя сможет защитить только сам Юнги, но помощь ему пригодится. Хосок хмуро кивает и жестом альф, что за ними всю дорогу следовали, разгоняет, сам вместе с братом во двор дворца проезжает и поводья до боли в пальцах зажимает. Картина, что он видит сейчас, все сомнения в сторону уводит, то самое чувство странное в нём будит, Юнги в него одним своим появлением жизнь вдыхает, лёгкие раскрывает. Он стоит, морщится от боли, пока его за руку придерживает недовольный Сокджин, что поток грязных ругательств глотает, язык прикусывает. Мин уже сейчас встал на ноги, игнорировал крики и уговоры абсолютно всех — сам на своих ногах вышел во двор, всем, кто пытался увести и уложить его в постель, взгляд свой тяжёлый отправлял, молча обещал хребет голыми руками вырвать и его же запихать через глотку обратно. Чонгук совсем рядом задыхается от смеха, с коня спускается, даёт его в конюшню увести на отдых, а сам подходит к омеге, склоняет голову, ехидно добавляя «Ваше Величество» и нахально целует того в макушку, получая злобный взгляд сразу с трёх сторон. — Брат, ты решил состариться прямо на коне, пожирая взглядом своего омегу, который, вроде как, ранен? Успехов тебе, а я пожалуй помогу ему, — смеётся младший сын Жёлтого Дракона, а потом даже в лице не меняется, когда к нему приближается Чон, чуть ли не вырывает Юнги из чужой хватки и аккуратно берёт его на руки, оставляя невесомый поцелуй на виске. — Я сам отнесу тебя в покои, если ты позволишь, — хрипит Хосок, не прижимая к себе омегу, чтобы больную сторону не задевать. — Позволяю, Господин Чон, — пытается улыбнуться омега, но из-за тянущей боли выходит вяло, выводит альфу на эмоции, заставляет бояться. Бояться сделать больно, сломать от чувств, что совсем некстати вновь его обуздали. Он уносит жениха в спальню под смех младшего брата и под открытое возмущение Сокджина, которого такое положение дел совершенно не устраивает: кто такой этот ваш Чон Хосок против слова Ким Сокджина, верно? Сын Жёлтого Дракона аккуратно укладывает омегу на постель, ещё один поцелуй в висок ему дарит, помогает лечь удобнее и ждёт, когда поднимется сюда и его брат, что так хотел поговорить с Юнги, сам по бедру его пока поглаживает, мечтает чужую боль себе забрать, потому что физической он не боится. — Ваше величество, Мой Господин, — шутливо склоняет голову Чонгук, улыбку прячет, в голос серьёзности добавляет. — Я так давно ждал уединения с Вами, Вы себе представить не можете. — Кто привёл этого шута в мои покои? — удивляется Мин, приподнимаясь на подушках. — Что ж Вы так ко мне, — вздыхает Чон младший и подходит к постели, брата сгоняет и сам приземляется к омеге, раскладываясь рядом. — Я скрашу Ваши денечки своим великолепным присутствием, что Вы забыть забудете про остальных неповадных альф, только про меня думать будете, — ещё больше ластиться Чонгук, чужой взгляд тяжёлый на себе чувствует, игнорирует чувство самосохранения, переходит на самоуничтожение и продолжает под тихий смех омеги: — Буду укладывать Вас спать, ласкать, тешить своим присутствием и любить до закрытой крышки гроба. — Я вам не мешаю? — не своим голосом рычит Хосок, складывая руки на груди. — Нет, Господин Чон, — смеётся Юнги. — Можете даже мои покои покинуть. Это для Вас будет даже приказом. — Я Вас понял, Господин Мин, — чувство гордости альфы не задето, его мозг уже подумывает тысячу и одну мысль, чтобы понять омегу, но пока плохо выходит, и он просто покидает комнату, оставляя этих двоих и приказывая стражам быть внимательнее, при подозрительных звуках не стесняться и врываться. — А теперь серьёзно, Юнги, — Чонгук сразу же поднимается и с ровной спиной садится на край постели, складывая руки на груди. — Что успело случиться? — Твой брат тебе не рассказал? — удивляется омега, приподнимая бровь. — Мой брат слишком часто молчит о том, что происходит у него в личной жизни. Он меня беспокоит. — У них с Чимином умер ребёнок на днях. А потом Чимин решил, что я виноват в этом, — вздыхает Мин. — Он пришёл за мной в тронный зал с украденной катаной, умудрился перебить мою охрану, а потом дошёл и до меня. В руках даже оружия не было, только твой нож меня спас. — Ты заметил тогда его? — смеётся Чонгук, хотя внутренне переживает за омегу. — Было сложно не заметить, как ты его прячешь… Когда я попытался отбиться от него, пришёл Хосок. Он отрубил ему голову, — холодно говорит Лиса. — Я видел, как голова Чимина прокатилась передо мной, а на лицо кровь его брызнула. — Мне жаль, Юнги. Мне правда жаль, — шепчет Чон и позволяет себе омегу за руку взять, чтобы успокоить его немного. — Я понимаю Чимина, его ненависть ко мне, но предположить, что я детоубийца… Это слишком. — Это самое ужасное, что можно было предположить, — соглашается Чон. — Хосок о тебе действительно беспокоится. Поверь, он ни для кого на такое не шёл. Если ему кто-то не важен, то ради него убивать не будет. Всю свою жизнь он убивал, командовал, пытал только из-за мести, только из-за родителей. А сейчас он за тебя убил. Думаю, стоит задуматься. Юнги не отвечает — взгляд на свой левый бок переводит, про боль ноющую не забывает ни на секунду, губу закусывает, потому что устал от всего, но кто он такой, чтобы так просто сдаваться? Он Мин Юнги, он встал на этот путь, он согласился пойти на поводу у чувств, значит, продолжит. — В соседних государствах волнения. В Сивиде тоже они присутствуют. До них всех дошли новости о вашем предстоящем браке. Я не смею тебе приказывать, не должен что-то советовать, но хотелось бы в скором времени погулять на вашей свадьбе, — прямым текстом говорит Чонгук, взгляда с омеги не сводит. — Мы сейчас разозлили старшего Чона, жди, когда он придёт к тебе с повинной каяться, в объятия его заключи и всё ему прости. Вам нужно разобраться в своих чувствах, принять их, если ещё не успели, и доказать это всем. Я в вас и вам верю. Альфа с древесным запахом так ярко улыбается, что Юнги невольно щурится и согласно кивает — ему тоже всё надоело, он слышал признание, но всё никак себя заставить не может, пустил на самотёк. Признаваться ещё нет смысла, но дать шанс этим отношениям точно есть. В любом случае, назад дороги нет — есть путь только вперёд, а каким он будет, решать только ему. Омега прикрывает глаза ладонью и уходит в себя, пока не чувствует горячую ладонь на своём бедре и привычный поцелуй в висок. — Всё хорошо? — на лице альфы даже и тени от злости не осталось. — Да, просто устал, — вяло улыбается младший и перехватывает чужую кисть, на себя тянет. — Останься со мной на ночь. — Как скажешь, — улыбается альфа и аккуратно свою руку из хватки чужой вынимает, рубашку скидывает быстро и к жениху ложится, обнимает так, чтобы сильно не задевать его. — Спи крепко, хранитель моего разбитого сердца. Просыпается Юнги ранним утром от того, что над ним кто-то пыхтит, а потом шепчет низкое: «Доброе утро», заворачивает в одеяло и поднимается с постели, сразу же предупреждая о том, что с минуты на минуту должен прийти лекарь. — Мой Повелитель, — хмуро говорит Кихен после осмотра чужих ранений. — Вы поступили опрометчиво. Нельзя с такими ранами вставать с постели дня 3, а Вы на улицу на своих двух вышли. Если продолжите не слушаться моих советов, то мне придётся наложить Вам швы, а эта процедура, как минимум, неприятная. — Приму к сведению, — морщится Юнги, накидывая на себя обратно халат, пока лекарь ширму в сторону убирал, в омега сразу обеспокоенный взгляд впивается, но он решает, что показалось. — Сколько времени понадобится на восстановление? — Недели 2 точно, — кивает Кихен. — Хорошо… Соджун, передай в Академию, что через две с половиной недели у альф будут экзамены по боевым искусства разных видов, лаосскому языку и родному языку, чистописанию и верховой езде. На каждом из экзаменов я буду присутствовать лично, — приказывает Лиса, приподнимаясь. — Сокджин, по возможности, разошли всех бывших гаремных омег по их мужьям, пусть семью уже начинают строить. Вместе с Соджуном распорядитесь о том, чтобы в этом доме начали обустраивать место, где омег будут учить боевым искусствам, науке точной и медицине, не забывайте про язык, рукоделие, если омеги сами этого захотят. Выбрать лучших мастеров, учителей, предложить и уговорить их принять участие. Пусть будет первая Академия для омег. Мин наконец взгляд на Хосока переводит, хотя тот с него не сводил — каждую эмоцию ловил, понять все омегу пытается, подловить на каком-то моменте. — После того, как я приму экзамену у академистов, начинайте подготовку к нашему браку и свадьбе. Нельзя больше тянуть, — соглашается сам с собой Юнги, взгляд на ладони свои уводит. — Если вопросов больше нет, то у меня просьба к Соджуну: принеси мои бумаги и перо. Господин Чон, прошу Вас задержаться в моих покоях. Кихен и Джин покидают покои первыми, омега решает, что со своими разговорами придёт к Правителю чуть позже. Соджун же быстро принёс все нужды и удалился, оставляя Юнги и Хосока наконец наедине. — Почему ты решил не тянуть с нашим браком? — задаёт мучающий вопрос старший. — Думаю, что мне это подсказал человек, что вреда мне больше не желает, все мои грехи и обиды на меня отпустил который, а ещё наконец осознал, что скорее друг я ему, чем враг и тот, кто заслуживает кровной мести. — Я даже не догадываюсь, кто это, — язвит альфа и подходит к постели ближе, присажтвается на самый край. — Оставайтесь и дальше в неведении, Господин Чон, если Вам так удобнее, — усмехается Лиса. — У меня к Вам единственная просьба, которую, надеюсь, Вы в силах исполнить. — Я весь внимание. — Поцелуйте меня, Господин Чон, — уверенно говорит омега, слов своих не стесняется, не боится бабочек, что внизу живота от одного лишь взгляда посыпались. — Докажите мне наконец, что брак Вам тоже нужен, не бойтесь меня. — Я боюсь не Вас, а скорее себя, — усмехается Чон, а сам ладонями к чужому лицу тянется, наклоняется. — Боюсь, что не сдержусь, и всё закончится не поцелуями, но я помню Ваши слова. — Это похвально, — шепчет прямо в чужие, сухие губы омега. Он дыхание горячее на своих ощущает, страшно и неловко вмиг становится, хотя его губы уже ласкались чужими. Сам нежно тянется и поцелуй на нижней губе оставляет, ответа ждёт, а потом и вовсе жалеет — страсть альфы накрывает куполом их обоих, он буквально вгрызается в чужие губы, языком их умоляет приоткрыть, а потом врывается, хозяйничает там, свое место показывает и доказывает. Хосок большими пальцами чужие скулы оглаживает, успокаивает, отстраняется и дышит прямо в чужую плоть, жмурится. — Не бойтесь меня, — выдыхает Чон, лбом ко лбу прижимается, глаза все ещё не открывает. — Я Вам обещал. А свои слова я всегда держу.***
Лиса прочитывает документы и отчёты, которые ему принёс Соджун, подписывает бумаги по поводу установления и пробы новой системы канализации, которые лучшие приезжие мастера разрабатывали, чтобы показать остальным государствам, что можно жить и без постоянной вони на улицах. В покои стучатся, входит альфа и сообщает, что Ким Сокджин ждёт уединения с правителем. — Пускай входит. — Мой Повелитель, — склонив голову, входит омега, краем глаза следит за стражем, что покидает покои. — У меня к тебе просьба. — Любая, Сокджин, ты знаешь, что я в вечном долгу перед тобой, — хитро улыбается Мин. — Можешь пока указ о Академии для омег отложить на неделю? Я хотел просить, чтобы ты освободил гаремный дом, у меня начинается течка завтра, а я не хочу проводить её в здешних покоях, — скромно просит Ким, присаживаясь на резной стул у окна. — Я к тебе ещё команду бет приставлю, чтобы тебе легче было, — подрывается с постели младший. — Нет, не нужно. Я и сам справлюсь, а вместо меня пока побудет Тэхен, если ты не против. — Ты Ким Тэхена практически сам воспитывал, он хороший и послушный мальчик, над которым судьба посмеялась с самого рождения, так что я тебе доверяю и доверяю Тэхену, — кивает Юнги, но в мыслях все равно обещает себе, что бет под дверями выставит для Сокджина. — Надеюсь, Вы справитесь без меня. Хотя моя рука и власть здесь очень нужна, — самодовольно кивает Ким, заставляя смеяться омегу. Этим же вечером Ким Сокджин покидает дворец, хорошо укутываясь в лёгкой ткани, и проникает в гаремный дом, где занимает одну из спален, запирает ставни окон, расставляет все принадлежности, которые ему понадобятся и устраивается на постели в лёгком халате. Он ждёт течки, как страшные дни первого круга Ада. Холодные простыни, на удивление, немного успокаивали пыл взрослого омеги, но он продолжал держать себя в узде самостоятельно, не срываться в сторону купален, чтобы ещё больше облегчить свои страдания. В носу запах солёный стоит, в лёгких кристаллами оседает, вдыхать больно полной грудью. Джин обожал соленую еду, мясо солёное, рыбу, потому что это напоминало ему о доме, который пришлось покинуть ещё в совсем раннем возрасте. Он до 15 лет жил вместе с родителями и братьями, пока его из семьи не вырвал Жёлтый Дракон с приказом обучиться жизни дворцовой и стать няней для его сыновей, вскоре полномочия у Сокджина росли, как и обязанности, ответственность. А он все вспоминает свой небольшой дом у моря, когда они по утрам с братьями ходили собирать ракушки и дарили их папе; как он делил свою комнату с младшим братом омегой, а тот постоянно забирал его вещи; как он готовил каши родителям, когда они плохо себя чувствовали; как отца ждали с новым уловом. Все это так далеко и непривычно хорошо и тепло, что иногда Киму казалось, что это не его прошлая жизнь. С 16 лет он при дворе, общается с высокопоставленными альфами, своей жизнью и душой защищает двух сыновей правителя, даже со своей невинностью ради них попрощался, лишь бы спасти, вечные новости о новых поединках, войнах и закрепившееся состояние, словно он уже всю жизнь стар, кости ломит. И детей своих у него нет, потому что с альфами свои течки не проводит — боится, что им воспользуются и бросят. Ким тяжело дышит и смотрит в потолок, считая в уме, потом вспоминая грамоту, мысли приводя в порядок, не позволяет сам себе уходить в ощущения от течки. От запаха соли морщится, все мысли путает. — Сокджин? Ты почему здесь? — удивляется Намджун, открывая тяжёлые двери и по худому телу взглядом скользит, облизывает одними только глазами. — А ты что здесь забыл? — спокойно спрашивает омега, внюхивается и понимает, что запах соли ему не мерещился. — Я хотел у тебя спросить про Академию попроситься вместе её осмотреть, а ты здесь… В таком виде, — вздыхает Намджун, воздуха в лёгкие набирает и держит в них аромат уже совсем спелых персиков. — Я хочу помочь тебе, — несдержанно, горячо шепчет. — Не надо. Сам справлюсь, поверь. — Позволь мне помочь тебе, прошу, Сокджин, — даже не приближается Джун без разрешения. — С чего бы? Я столько лет справляюсь сам. — А я столько лет тебя знаю, не могу не помочь. — Намджун, не стоит. Я тебя на 18 лет старше, подумай, что говорить будут. — Не всё ли равно? Я тебе пока не семью предлагаю создавать, а лишь с течкой помочь. Считай, что я люблю поопытней, — усмехается альфа и утробно рычит, когда видят, что ему головой кивают. — Правда можно? — Можно, но под общую ответственность, — вздыхает Ким старший и с постели привстает, на позорное мокрое пятно под собой смотрит и жмурится. А альфе было достаточно одного лишь согласия — с вытянутыми руками бежит к Джину и за бедра приподнимает его, чтобы на себя усадить, мокро целует, ответа все ждёт, а, получив, все цепи со своего волка срывает и набрасывается на добычу. Он одними лишь губами терзает Сокджина, а тот уже в удовольствии постанывает, чуть ли умом не трогается, почувствовав сухие пальцы внутри себя, кусает за нижнюю губу и рычит: — Сразу видно, что молоденький. Приподнявшись на чужих бёдрах, стягивает с них свободные штаны, быстро оглаживает чужое возбуждение и направляет в себя, вырывая хриплый вздох. Сокджин до конца опускается на чужом члене и покусывает собственные губы от наступившего наслаждения — течка делает все сама, ему даже не больно, только если в груди от таких чувств и новых ощущений. — Ты очень узкий, — шипит Джун, за талию к себе старшего прижимает, ключицы его выцеловывает, на пробу двигается и усмехается, получая ответ. Хосоку сказали, что Намджун покинул границы Хуачая и держал путь в сторону Сивида, но, на самом деле, альфа крепко держал омегу в своих объятиях и упорно солил полюбившиеся сладкие персики.