Песни далекой Земли

- Того. Что слышал. - Победа, ты вообще понимаешь, что сейчас говоришь? На что ты меня толкаешь? Мы же с тобой заявление в мэрию подали, между прочим... А сейчас ты... - Шурк, - Вика вернулась от порога, где уже успела обуться, приподнялась на цыпочки и легко чмокнула Шуру в нос. - Я всё понимаю. Всё вижу. И знаю тоже всё. Удивляюсь только: если тебе себя не жалко, то Лёвчика своего хотя бы пожалей, а? Он же извелся весь. Он же не игрушка, Шур. Он живой. Он же живет тобой. А ты... - Вик... - Кто-то уже должен был тебе это сказать. - Вика прижалась к его плечу и принялась гладить спутанные волосы. - Шурк, ты ж меня знаешь. Я очень люблю тебя, Шурочка, я счастлива, что ты со мной. Других, как ты, больше нет и не будет. Ты же любую бабу сделаешь счастливой на раз-два, ну вот такой ты человек. Но ни одна, просто поверь мне, никакая баба в целом мире никогда не будет смотреть на тебя так, как это делает он. И любить тоже не будет. Я, например, так не умею. Когда он на тебя смотрит - это же как прикосновение к чему-то вечному и настоящему. К тому, что называют любовью... Так что... просто дай себе уже этот чертов шанс, - Победа в последний раз ткнулась губами в его небритую щеку. На прощание. Какой шанс? Шанс быть счастливым? Шанс снова не отвернуться от Лёвчика, лишь бы никто не осудил, не бросил в тебя камень или просто косой взгляд? - Победа, - жалобно сказал Шура. - Но ты меня хоть не навсегда бросаешь, а? Вика рассмеялась. - Не дождешься! Ну всё, я ушла! Можешь не провожать. Шурику очень хотелось ей вслед крикнуть: "Победа, ну что это за дешевый спектакль? А как же наша свадьба?", но толку кричать, если тебя уже никто не услышит... Дверь захлопнулась. Зато на душе вдруг разом стало легко, пусто, хоть и немного странно. Словно его вдруг благословили и избавили от возможности что-то решать... Тем более спектакли нам порою подкидывает сама жизнь, как и дает неожиданные шансы, способные изменить в одночасье чью-то судьбу. *** После ухода Вики Шурик все-таки умудрился уснуть. Хлопотная бессонная ночь, алкоголь все же сказались. А, открыв глаза, еще несколько минут лежал, соображая, приснился ли ему разговор с Победой или на самом деле она ему все это наговорила. В квартире было тихо. Только умопомрачительно пахло омлетом и жареной ветчиной, помидорками и пармезаном. Мммм... аж до слюней захотелось жрать. Дома, получается, кто-то есть? Лёвчик же еще вчера предупреждал, что если уедет, то, скорее всего, на весь день. Вика?.. Значит, все-таки приснилось все. Шурик встал. Еще спросонья заглянул во все комнаты, сунулся на кухню. Так и есть, вот она, целая сковородка омлета. Словно специально для него. Бутылка вина на столе. Не начатая. Пара краснобоких яблок. И больше никого. Только в ванной было слышно, как приглушенно льется вода. - Вика? Юрка? Никого. Тишина. Шурик вернулся в их с Викой комнату. Распахнул шкаф. Большой сумки на колесиках, с которой Вика к нему и переехала, в шкафу не было. Как и половины ее вещей на полках. Шурик помотал головой. Еще раз заглянул на кухню. Потом потоптался в прихожей. И решительно распахнул дверь в ванную. Мокрый, распаренный после душа Лёвчик вздрогнул всем телом, когда Шурик прямо в одежде шагнул к нему под теплые струи. - Шу... Шурик?.. Теперь Шурик точно знал, что означает выражение "круглые глаза". Именно такие: огромные, потемневшие, абсолютно растерянные, они сейчас глядели с Лёвкиного лица. А сам Лёвчик обнаженный, загорелый, прекрасный, как древнегреческий бог, не отрываясь, глядел на него. - Я... я голый, - зачем-то выдал он Шурику. - И мокрый. И, наверное, не очень безопасный... - Лёва с трудом сглотнул, шагнул ближе, и Шурик ощутил, как напряженный Лёвкин член коснулся его бедра. И тут же понял, что его собственный не устоял перед этим призывом. - Не переживай. Я сейчас уравняю шансы... - хрипло выдохнул Шура. Пальцы путались в мокрой ткани рубашки, но он мужественно сражался с ней, не отрывая глаз от лица Лёвчика. Почти гипнотизируя его. Потому что боялся, что стоит только отвести взгляд, то Лёвчик не то растает в воздухе, не то сбежит. Не то набросится на него первым. А допустить этого он не мог. Не хотел. - Лёёёвчик... Первый их поцелуй получился таким, словно Шурик много лет вел изнуряющую захватническую войну. И Лёва ответил. Яростно, напористо, голодно, но при этом совершенно не агрессивно. Просто это были чистая страсть, обжигающее желание и дикое возбуждение. Мокрые руки, нежно, но одновременно уверенно скользили по телу, оглаживая и лаская грудь, живот, бока. Не выдержав, Шурик вжал Лёву в стену. Оторвался от губ и принялся выцеловывать какой-то замысловатый узор на плечах, на груди, спускаясь поцелуями все ниже и ниже. И Лёвчик так и замер, почти распятый перед ним на этой кафельной стене, с раскинутыми в разные стороны руками, с запрокинутой головой, с приоткрытым пересохшим ртом, мокрый, голый, совершенно беззащитный, когда Шурик медленно опустился перед ним на колени. Дернулся всем телом, почувствовав укус на бедре и следом словно извиняющийся поцелуй. Последних связных мыслей хватило лишь на то, чтобы дотянуться до кранов убавить все льющуюся на них воду, потому что дальше... Это было как полет к звездам среди ясного неба. Они так и остались под душем, и Шурик изводил его нежными прикосновениями губ и языка. Было только здесь и сейчас: время словно исчезло, они оба словно зависли в сияющей вечности, в центре творимого ими нового мира - бесконечно влюбленные друг в друга, ждущие друг друга так долго, поэтому сегодня имеющие право абсолютно на всё. Потом они все-таки выключили воду - стало слишком жарко, да и когда стоишь на коленях, задрав голову - нешуточная опасность захлебнуться. Звезды растаяли, но Лёвчик дрожал, как в лихорадке, ласки Шурика стали откровеннее, и он, прикрыв глаза, положив ему на плечи руки, наслаждался тем, что приходит тому в голову. Сколько мог – не вмешивался, не мешал, но в конце концов всё же не выдержал, намотал на кулак мокрые длинные пряди и толкнулся в послушно подставленное горло... Дальнейшее описанию поддавалось с трудом. Как словами, так и образами. Такое не нарисуешь, не слепишь из пластилина, как какой-нибудь мультик. Разве что... снимешь видео. На память. Документальное артхаусное кино с пометкой "только для взрослых". С двумя актерами в главных ролях. Без субтитров. Хотя нет, лучше с ними. Хотя бы для признаний в любви. Для тех, кто однажды стал друг для друга целым миром. Для тех, кто потерял, а потом обрел друг друга заново. Для умеющих любить и быть в ответ любимыми до самозабвенной вседозволенности. До исступленного наслаждения, диких желаний и самых первобытных инстинктов на право утверждения завоеванной добычи. До нежности первых ночей и щедрой платы с процентами за каждый день вдалеке друг от друга за эти пять лет. До пронзительного счастья принадлежать тому, кого любишь. И кто бы мог подумать, что Победа окажется так права... *** Победа с Юркой вернулись из Брисбена дней десять спустя. За которые Шура и Лёва успели обрести не только окончательное взаимопонимание (первые двое суток они практически не вылезали из постели, жадно наверстывая упущенное, и даже после самых ошеломляющих судорог удовольствия их не переставало тянуть друг к другу), но и придумать несколько аранжировок для недавно написанной Лёвчиком песни. "Счастье мое, где ты... счастье, мое...". И даже познакомиться с каким-то чуваком по имени Эдам, который работал в крутейшей студии звукозаписи. И пустить в ход весь свой талант, обаяние и знание английского, чтобы заручиться обещанием, что свои песни они будут писать у него. Сливаться в унисон в музыке снова удавалось почти также, как и в сексе, словно вдруг приходило какое-то сверхъестественного понимание друг друга на подсознательном плане, и Лёва от совместной игры получал удовольствие почти такое же, как на физическом уровне. Гости потрясенно притихали на вечеринках, когда Шуре приходило в голову включить уже записанные "Сердце" и "Серебро", и тогда внутри впервые просыпалась и крепла уверенность, что их мечта о настоящей музыке обретает крылья и не так уж и невозможна, как казалась сначала. Потом Лёвчик с Юркой устроились на работу, а жить вчетвером в двушке стало совершенно тесно. И Шурик нашел через каких-то знакомых небольшую, но вполне уютную четырешку в Ментоне - отдельные спальни, выходящие в общую холл-гостиную (репетируй - не хочу), большая кухня с балконом и все это сокровище в невысоком домике, окруженном пальмами, с внутренним двориком и готическим клубешником неподалеку. Перетащить немудреное барахло с одного места в другое оказалось недолго. Дни бежали один за другим, и Лёве иногда казалось, что он жил в Австралии всегда. Играть три-четыре раза в неделю по разным клубам было больше не работой, а удовольствием. Тем более с Шуриком. А после зажимать его украдкой в темном уголке, блаженствовать и упиваться его губами, его вкусом, обнимать его, ощущая под одеждой податливость тела и крепкость мышц. И мечтать украдкой о том, что вечером они окажутся не настолько усталыми, чтобы довести друг друга до новых граней экстаза и перешагнуть их. И жизнь казалась каким-то сном, волшебной, наконец-то сбывшейся сказкой. Шурик в ответ целовал его не менее пылко и жарко. Иногда даже на глазах у других парней, которые все чаще делали вид, что ничего особенного не происходит. И в этой близости и откровенности было всегда столько нежности, что Лёвкины страхи снова потерять его сами собой куда-то пропадали. Как и Шурина мнимая замкнутость. А потом они тащили друг друга доводить до ума новую песню. - Знаешь, тех пор, как ты со мной, я снова верю в чудо. Плевать, если это не получалось у нас раньше - я знаю: теперь все обязательно получится! - А если нет? - Лёва боялся спрашивать, что он имеет в виду. Песни или их отношения. Или и то, и другое сразу. И то, и другое было для него одинаково важным. Шурик с теплой улыбкой посмотрел на Лёву. С той, с которой он смотрел только на него одного. Взял за руку. - Но мы хотя бы попытаемся это сделать. Во всех смыслах. Правда?..