*
Акихабара уже совсем не такая яркая и шумная, как в прошлый раз, когда они с Зурой гуляли по ней. Ненужные сейчас краски и цвета мьютятся, затеняются, сливаясь в серо-бурый фон. Ненужные сейчас звуки так же отходят на задний план, оставляя в ушах только стук сердца, старательно качающего кровь. Гинтоки как ниндзя скользит по Акихабаре, как незримая тень крадётся в самое сердце Джои. «Чего тебе?» — вырастает перед носом табличка, и не выходит сдержать удивлённо-испуганный писк: — Ааааа! Гинтоки весь подбирается, принимая свою обычную нейтрально-непринуждённо-незаинтересованную позу, но никак не может вспомнить, как точно нужно упереть руку в бок или как правильно ковырять в носу. Ах, или левую руку нужно заложить в приспущенную полу кимоно? А он точно на ту руку надел его вообще? Или выглядит сейчас как дурак? Да нет, не может он выглядеть как дурак. Он вообще обычно выглядит достаточно солидно. Или нет? Чёрт, да какая же рука должна быть в кимоно, а какая нет? — Гуляю, — непринуждённо хрипит Гинтоки в ответ выросшей буквально из-под земли Элизабет. — А тебе чего? «Тоже гуляю» — отвечает табличка, — «провожу тебя». Акихабара наконец прорывает плотину тишины: гудит, звенит, свистит, кричит, дезориентируя. Элизабет тоже вносит свою лепту: подталкивает в спину, настойчиво ведёт куда-то обратно через толпу. — Эй, монстр, отвали от меня, — пытается сопротивляться Гинтоки. — Я пошутил, я по делу к твоему хозяину, господину, или как вы там друг друга называете. Наверняка, это приступ социофобии — вот посидишь дома пару месяцев, прячась от короновируса, арендодателя или потенциальных клиентов, так сразу начинают раздражать всякие левые персонажи вокруг. Как раздажают сейчас потные подмышки одетых в костюмы горничных волосатых мужиков, как раздражают относительно «настоящие» милые горничные, ойкающие и айкающие, если их задеть. Как раздражает подталкивающая сзади любимая монстро-утка Зуры. Гинтоки всё-таки удаётся выкрутиться из-под жёстких лапок (крыльев?) Элизабет, и он упирается руками ей в грудь, пытаясь оттолкнуть. Вот только пойди оттолкни такую здоровенную дуру — руки предательски дрожат, и приходится пойти ва банк — Гинтоки упирается лбом в подбородок утки, тужась как юная роженица. — К Зуре, я говорю, пришёл. Наверняка у Зуры от его ненаглядной помощницы секретов нет — поди как двенадцатилетние девочки в лагере по ночам лежат на сдвинутых впритык футонах и друг другу рассказывают, как день прошёл, какой мальчик понравился, а какой — негодяй, распутник, или просто не подходит для Джои. Неспроста ж утка так взбеленилась — защитница выискалась, тоже мне. Элизабет на лоб давит ощутимо — непохоже, что в шутку: Зуру грудью загораживает, как мамашка-наседка. — Ох, Элизабет, ты вышла меня встретить? — знакомый голос заглушает весь шум Акихабары. Где-то сбоку топает Зура, останавливается рядом, и даже не видя его, Гинтоки точно уверен, что тот глаза закатил и руки на груди сложил в немом укоре. — А ты что здесь делаешь? Утка давит как трактор — если ослабить напор, — того и гляди шея сломается или что-то ещё. — Гуляю, — хрипит Гинтоки. Шутка на второй раз всё равно звучит смешно, но карты всё-таки приходится вскрывать сразу. — Поговорить пришёл, только монстра своего убери! — Элизабет — не монстр, — закатывает свою привычную шарманку Зура. — Она прекрасна душой и телом. — Такой же нудный, как раньше, такой привычный и родненький, что аж плакать хочется. — Элизабет, отпусти его, пусть говорит. Ещё немного понаслаждавшись давлением на оппонента, утка всё-таки оставляет бедного Гинтоки в покое. Он аккуратно перекатывает голову с одного плеча на другое, проверяя, сколько позвонков осталось целыми после внепланового бодания. Вот ведь воистину монстрила — наверное даже хорошо, что она на их стороне. Не хотелось бы с ней мечи скрещивать или что там с ней можно скрестить. Гинтоки напряжённо косится на торчащие из-под юбки утки волосатые ноги: что ещё она там прячет? Оружие? Щупальца? Чей-то труп? — Гинтоки, — голос Зуры раздаётся почти над ухом, и снова не выходит сдержать вопль. — Аааа! — орёт Гинтоки, тем не менее наконец беря себя в руки. Он же пришёл сюда не просто так — пора начинать серьёзную миссию по возвращению Зуры на путь истинный. — Я же вступил в Джои, вот пришёл сражаться за добро и справедливость и свергать прогнившее правительство. — Ты больше не в Джои, — парирует Зура. — Почему? Ты не можешь меня уволить. — Могу, и уже уволил. — Я не видел извещения об этом в письменной форме с печатью организации. Кацура ковыряется за пазухой кимоно, протягивая Гинтоки приказ об увольнении с большой официальной печатью, пристеплеренный к его же резюме. Гинтоки залипает на собственную фотографию, где он определённо дрыхнет, открыв рот и пустив слюну. Вообще не солидно. Прям совсем. Да и сам факт того, что Зура фоткал его, пока он спал — тоже несколько напрягает. — Тем не менее! — повышает Гинтоки голос, скрывая собственную нервозность. — Значит я пришёл снова вступить в Джои — это же не запрещено? Кацура задумчиво чешет подбородок: — Ну, отдельного правила на этот счёт у нас нет. «Пусть уходит», — снова тычут в нос табличкой. Утка определённо наела зуб на Гинтоки. — Тогда принимай меня. — Надо тебя прособеседовать. — Ответы те же, что и позавчера. — И ещё ты должен пройти тест. — Эй! — Гинтоки отмахивается от таблички, обтанцовывая Кацуру кругом и приобнимает его за плечо. — Может опустим формальности? Ну, по-дружески, так сказать. Кацура делает удивлённо-шокированное лицо. И следующие четыре часа Гинтоки проходит собеседование и дурацкий тест, ответы на который ему подкинул Ямадзаки уже давным-давно.*
В штабе Джои почти никого нет — все разбрелись по заданиям, готовятся к завтрашнему дню. Гинтоки складывает в голове картинку из того, что всё-таки услышал или понял из плана Кацуры: верхушка правительства Эдо и посланцы Тендошу собираются на своеобразный саммит для решения каких-то вопросов. Судя по всему здание будет заминировано — чем сейчас и занимаются Джои. Одна цепочка взрывов и десять минут на зачистку выживших — успеют выйти из здания до прибытия полиции. На словах звучит чисто и просто, вот только очень уж много переменных в этом плане: карта здания старая, состав присутствующих плавающий, нет данных об охране, расставленной по периметру и в здании. Не считая того, что количество потенциальных жертв зашкаливает, и далеко не все из них действительно заслуживают смерти. План жесток и радикален — а Зура горит им. Фанатично. Всё, что он видит — это война, хотя вокруг целая куча всего, на что стоит обратить внимание. — Зурааа, — тянет Гинтоки. — Может прогуляемся? — Я не Зура, я Кацура, — парирует тот. — Мы с Элизабет сейчас идём за кое-какой информацией, можешь присоединиться к нам. Не совсем то, чего хотелось — монстроутка сейчас ни к селу, ни к городу, только будет мешать гениальному плану: показать Кацуре красоту мира сего, проняшить, вернуть на путь истинный. Гинтоки украдкой косится на Элизабет и сталкивается с её нечитаемым взглядом — на шее даже волосы дыбом встают. «Что-то хочешь сказать?» — эти таблички уже начинают раздражать, но ссориться сейчас с этой громадиной не вариант. Гинтоки выдавливает из себя около-вежливую улыбочку: — Просто очень рад, что мы пойдём прогуляться, — то есть на задание, — все вместе.*
План показать Кацуре красоту мира сего трещит по швам: кто ж знал, что в Эдо сплошные ссорящиеся парочки, алкаши, бомжи и патрули полиции, а во всех остальных местах, как вишенки на торте навалены дурно пахнущие какули уличных или домашних котиков, собак или горилл. Прогулка по городу теперь и внутри Гинтоки вызвала уныние и тоску, а облезлый амбар, в котором они сейчас тусят, окончательно настраивает на депрессивный лад. Гинтоки косится на Кацуру, обдумывая свой следующий шаг или следующий план. Зура в компании страусоголового аманто выглядит как-то экзотически. Гинтоки стоит в сторонке на шухере — и отсюда почти не слышно о чем они говорят, но судя по всему, аманто сливает Джои инфу. Говорит быстро, слова глотает и глазами по сторонам бегает, судя по всему чувствуя себя совершенно не в своей тарелке. Непохоже, что делает всё это по собственному желанию. — Слышал, этот тупой аманто снял домик на берегу озера, и Кацура-сан взял там в заложники его жену и детей, — похрюкивает от смеха плохо прорисованный Джои, которого поставили к Гинтоки в пару на шухер. — Эти придурки совсем расслабились, словно забыли, что война всё ещё идёт! Вокруг Кацуры полным-полно озлобленных людей: и он сам такой же. Взял в заложники жену и детей аманто? Что с тобой стало, Зура? Аманто заканчивает свой доклад — и замирает в ожидании вердикта. — Хорошо, — голос у Зуры высокий — доносится аж до сюда. Аманто кланяется и начинает отползать задом. Кацура разворачивается спиной к нему, и встречается глазами с Гинтоки: строгий и собранный, но слегка оттаивает, замечая его, улыбается краешком губы. Словно это действительно снова просто Зура. Как бы ни зачерствели его внутренности за эти годы, если он всё ещё там, внутри, то нет ничего нерешаемого. Расстояние между ними не один шаг, но и не десять лет — просто нужно найти подход, проход через темноту, что заполонила его. И если сцепиться глазами — кажется, что просто нужно идти за горящим глубоко внутри него огнём — и тогда точно не собьёшься с пути. Гинтоки делает шаг навстречу Кацуре, но зрительный контакт прерывается белой табличкой, которая закрывает лицо того, когда Элизабет вклинивается между ними. Чутьём Гинтоки улавливает, как темнеет и густеет воздух в ожидании чего-то нехорошего. Он замирает, вцепившись в бокен, пытаясь понять, откуда разливается эта темнота. Аманто тоже её чувствует — разворачивается и бросается бежать со всех ног. Убегает недалеко — когда табличка прилетает в его голову, пуская фонтан крови. Без мешающей таблички Гинтоки теперь снова может встретиться глазами с Зурой — но того уже снова нет: пустой взгляд незнакомца из тёмной подворотни позади клуба просачивается под кожу, задевая нити паутины вины. Грань между живым Кацурой и мёртвым тонка, как эта паутина: всего секунда — и его больше нет. — Зура! Эй, не смей! — кричит Гинтоки, но Кацура слишком далеко. Скользит плавно и меч его мелькает в полутьме ангара почти незаметно, отправляя очередную душу скитаться по Земле в поисках пути на небеса. «Ты должен стоять на шухере», — Элизабет преграждает путь, не давая пройти дальше, и Гинтоки отмахивается бокеном, скрещивая его с табличкой. Силы у Элизабет — мама не горюй, — мышцы мгновенно тяжелеют, наливаясь кровью. Гинтоки стискивает зубы, напрягает спину и ноги, но продавить утку не выходит ни в какую. Отступать или прорываться с боем? Сейчас вряд ли подходящий момент для того, чтобы схлёстываться с уткой всерьёз — да и не похоже, что у него большие шансы выйти из этой стычки победителем. Кацура позади Элизабет убирает меч обратно в ножны. Чёрт, если так пойдёт и дальше, это никогда не закончится — Гинтоки теперь рядом, но всё равно слишком далеко. Гинтоки концентрируется, оценивая противника, и сжимается пружиной, готовясь к атаке — но давление таблички внезапно исчезает, бокен выбивают из рук так, что пальцы гудят от боли — он отлетает далеко-далеко в сторону. Элизабет пулей проносится мимо, и Гинтоки только успевает обернуться аккурат к тому моменту, когда голова плохо прорисованного Джои, стоящего на шухере, отделяется от тела, а напавшего на него аманто рассекает табличка Элизабет. — Защищайся, — бросает Кацура — он оказывается рядом с Элизабет спина к спине спустя ещё всего секунду, и швыряет назад меч убитого Джои. Ещё одна секунда — и вокруг них сжимается плотное кольцо из аманто. Пожалуйста, не нужно больше смертей: Гинтоки открывает рот, чтобы крикнуть «давайте просто уйдём», но на него тоже нападают. Он рубит ножнами направо и налево, но врагов слишком много. Отсюда ему не видно Кацуру, а по густому запаху крови в воздухе — не понять, чья она. Аманто наседают словно бесконечной волной, и сам он уже пропустил несколько ударов — порезы саднят, истекая кровью, примешивают её в общий хоровод запахов смерти. Смерти, от которой он, казалось, давным-давно спрятался за тощими спинами ребят, что стали его семьёй. Спрятался, чтобы не обменивать свою жизнь раз за разом на жизни других. Расходятся ли их взгляды, или аманто напротив — просто конченые беспринципные злодеи — всё это неважно. Смерть — всегда смерть, а убийство — всегда убийство. Ему достаточно коридора из мертвецов, что встаёт перед глазами каждую ночь. Ему достаточно смертей, что уже числятся за ним, достаточно душ на его счету, что бесконечно стенают ему в уши. Кацуру не видно, и успокоиться не получается: жив ли он, или аманто уже задавили его числом? Зура может постоять за себя, но на его ли вообще стороне монстроутка, или она преследует какие-то свои цели? Есть ли кому прикрыть его спину, или она сейчас открыта? Слишком много вопросов, слишком сильно тащит кровью. Чёрт! Гинтоки зажмуривается, выгоняя из головы ненужные сейчас мысли, и весь отдаётся инстинктам, вынимая из ножен меч. Меч в ладони лежит до отвратительного привычно. Он словно продолжение руки. Гинтоки рубит им направо и налево, выкручивая зрение на минимум, чтобы не видеть, чтобы не осознавать, чтобы еще несколько десятков душ не лезли своими лицами в сны. Ведь это всего лишь вопрос приоритетов: сколько душ он готов отдать за жизнь Кацуры? Логичный ответ: меряться душами неправильно, кощунственно и зло. Правильный ответ: он отдаст сколько угодно душ, очернит себя безвозвратно, лишь бы была возможность нырнуть за Зурой туда, куда тот сам себя утопил. Чтобы прорубиться через врагов — тоже нужна всего секунда. Чтобы найти Кацуру и прижаться своей спиной к его — нужна целая вечность. Сердце Кацуры работает так же, как и недавно — неравномерно, с перебоями. Но того, что оно бьётся — сейчас более, чем достаточно. Сердце Кацуры бьётся — и ради этого Гинтоки готов поднять меч снова: накачать его чужими жизнями по самую рукоятку.