Воспоминания должны становиться воспоминаниями, иначе есть риск навсегда остаться в прошлом

Почему-то одного вступления в Джоишиши на словах — мало для того, чтобы сразу влиться в какой-то движ: все отряды уже сформированы, все задания розданы, а сам Зура собирается только к ночи на суперсекретное задание в какое-то Убагара-чи, куда он идёт один «и точка». Гинтоки морщится от непробиваемой физиономии Зуры, снова всплывающей перед глазами. Бесит. Так зазывал в свои Джоишиши, так разглагольствовал вчера про тот мясной, кровавый и самоубийственный план, а теперь оказывается, что до него ещё надо дойти. Знал бы Гинтоки раньше, что это всё было только на словах — сразу бы свинтил отсюда куда подальше. Знойное утреннее солнце еще только набирает свою злобную силу, пока только подсушивая и без того затхлый ночной воздух. После медитации, которую Гинтоки просто проспал в сидячем положении (наконец-то без снов), и сытного, хоть и действительно супер-аскетичного завтрака в Джоишиши, оно выглядит совсем не так, как вчера. И вообще всё сегодня выглядит не так — видимо Гинтоки просто наловил вчера глюков на фоне перегрева и зря надумал себе всякого лишнего. Сейчас это утро словно совсем не отличается от предыдущих: вокруг спокойно бредут по своим обычным делам или имитируют работу граждане Эдо, стрекочут предчувствующие ненормальную жару цикады, небо над головой разрезают космические корабли, и их отдалённый гул расходится по земле вибрацией. От этой вибрации строй муравьёв, что упорно тащат на себе какую-то груду веток и листочков, рушится: один сходит с пути и теряется в солнечной бесконечности вокруг, хаотично бегает, ведя за собой остальных, пока не нащупывает какой-то свой путь: пристраивается за одним из своих же последователей — и круг замыкается. Всего за пару минут ровный и чёткий строй, что держали муравьи в собственное гнездо, превращается в хоровод, разрастающийся вширь ещё и ещё. Хороводы — это обычно весело, но глядя на этих муравьёв кажется, что их просто засосало в водоворот, выбраться из которого они уже не смогут. Если, конечно, рядом не окажется спасителя слабых и болезных. Гинтоки протягивает одну из палочек для собы, подставляя её прямо в бесконечный круговорот муравьёв — и строй послушно размыкается вновь: муравьи взбираются на палочку, и, стоит положить ее, направив в сторону давно ушедших — как первый ступивший на палочку муравей находит свой ориентир, бежит куда-то, возможно в сторону муравейника, и все, кто был сзади — бегут следом за ним. Внутри Гинтоки даже разливается тепло — ведь он помог тупым муравьишкам соскочить со спирали смерти, и отправиться домой. Муравьи убегают один за другим, но мельтешение сбоку снова привлекает взгляд: видимо круг не был замкнут, и спасти от круговорота смерти удалось не всех — самые же первые ребята так и бегают по кругу за сбившимся с пути предводителем, лишая себя спасительных возможностей. Гинтоки подставляет вторую палочку в центр круговорота — но больше никто не соблазняется идеей забраться на неё, просто кружат на одном месте, упорно следуют в собственную могилу, явно не понимая, что здесь и погибнут. — Дураки, — ворчит Гинтоки, переставляя палочку туда-сюда, пытаясь завлечь ею хоть кого-то, но муравьи настроены решительно. Решительно настроены на то, чтобы загнать себя до смерти. Грустно. Но хотя бы хорошо, что Гинтоки смог спасти добрую часть из них, из тех, кто пошли за сбившимся с пути командиром изначально. Любой может сбиться с пути, но если за тобой идут — души последователей тоже будут записаны на твой счёт. Вот только есть ли до этого дело ослепшему от слишком яркого солнца и слишком огромного пространства вокруг муравью, который просто упорно следует за целью, которую поди и разглядеть просто толком не может? — Вон пошёл! — орёт бабка из здания позади, выливая тазик воды на явно пьяненького мужичка. — Чтобы я тебя больше здесь не видела, изменщик! Лентяй! Шалопут! Гинтоки хмыкает — знакомая картина, видать везде найдётся человек, который такой мелочью может переломить жизнь кому-то еще, как выгнавшая его на заработки карга ненароком стала косвенной причиной его вступления в Джоишиши. Даже такая мелочь может изменить чью-то жизнь до неузнаваемости. Но стоит опустить глаза вниз, как обычная ссора любовников приобретает вселенские масштабы: муравьи, ушедшие за новым предводителем, попали аккурат в наводнение — расплылись безжизненными тушками во все стороны, бултыхаются, спазматически дрыгая лапками. Гинтоки водит головой из стороны в сторону. Жизнь — жестокая штука: одни пошли за сбившимся с пути командиром и попали в водоворот смерти, отказавшись покидать его, даже воспользовавшись палочкой-выручалочкой; другие нашли себе смельчака, за которым решили следовать, но утонули во внезапном стихийном бедствии. Грустная судьба у грустного народца. Заставляет задуматься — за кем всё-таки стоит следовать в этом мире: за тем, кому доверяешь, или за тем, кто достаточно смел для того, чтобы пойти против системы? Заставляет задуматься: но у муравьёв оба пути вели к бессмысленной смерти. Где же Гинтоки на этом пути? Он вышел из круговорота смерти давным-давно, но куда он идёт сейчас? Он вернётся и протянет Зуре руку, но возьмётся ли тот за неё, или просто продолжит как вторая часть муравьёв — загонять сам себя в могилу? А если он и сможет вытащить того из этой войны — не утопит ли их обычной случайностью, не погубит ли их, сам того не подозревая?.. Может всё дело в жаре, может в недосыпе, но вроде как и нет причин сейчас загоняться по таким унылым поводам, учитывая, что сегодня Гинтоки — часть Джоишиши, и у него есть все возможности, чтобы помочь им. Помочь другу. Помочь Зуре — кем бы он для него ни был. Он словно снова обретает силу взять в руки меч и сражаться за то, что любит. Даже учитывая, что сражения он отринул давным-давно. Гинтоки вытягивает руки ладонями вверх: грубые, сухие и жёсткие. Неужели он сможет что-то сделать, сможет помочь Кацуре — только если снова возьмёт в них меч? — Держи, — в руки мягко опускают стопку макулатуры. — Пойдём расклеивать! Череп с костями ярким красным перечёркивает дворец сёгуна в окружении кучи кричащих зазывалок по классике: «Свергнем прогнившее правительство», «Землю — самураям», «Небо — птицам». Зура гордо светится: очевидно, что сам дизайн этих уродливых листовок придумывал, поди еще и чувствует какую-то невидимую глазу Гинтоки важность этой миссии. — А что там насчёт твоих кровавых планов? Передумал? Кацура улыбается как загадочная школьница, подхватывая под руку, и Гинтоки только ногами криво переставляет, пытаясь не наступить на итак загубленную собственной глупостью колонию муравьёв. Хорошо, что люди не настолько глупы, так ведь? Хорошо, что у них есть возможность выбрать другой — правильный — путь. Но прямо сейчас почему-то они действительно идут и методично расклеивают эти бумажки на все встречные столбы, деревья и двери. Оказывается, что пачка в руках Гинтоки не единственная, и когда она заканчивается, непонятно откуда взявшаяся Элизабет, сверкая волосатыми ногами, достаёт из-под юбки еще стопку листовок. А потом ещё. И ещё. И ещё. Когда уже пол Эдо обклеены листовками с призывом вступать в Джои, и злобное солнце вяло начинает клонить к горизонту — у Гинтоки закрадывается подозрение, что его где-то накололи. — Хорошо поработали сегодня! — Кацура ободряюще хлопает по плечу. — Ну, возвращаемся в штаб? Зной заставляет стоячий воздух дребезжать, резонируя с раздражением внутри Гинтоки. Он делает пару глубоких вдохов и выдохов, но не попускает. Он, конечно, хотел бы не брать в руки меч, но то, что происходит сейчас — вообще на спасение утопающего не похоже. Детский сад, не иначе. Поди и проблемы изначально были такими же детскими — раздутыми из ничего. — ААА! — он со всей дури шлёпает по руке Кацуры, отталкивая её, и, полыхая негодованием, разворачивается в сторону дома. — Уходишь? А я думал мы вместе поужинаем в Акихабаре, — грустно вещает Зура в спину. Поужинать очень хочется, но перенапрягшийся от стресса за вчерашние вечер и ночь организм тянет вернуться домой и зарыться в родное одеялко, спокойно проспав до утра без снов, без переживаний, без глупых мыслей, которые безостановочно крутятся в голове. — Я домой! — возмущенно орёт Гинтоки в ответ, оборачиваясь в пол оборота, показательно топает, раздражённо раздувая ноздри. Он тут, понимаете ли, внезапно прогнулся под мимолётным желанием вернуть друга на путь истинный, а тот вроде как ничего запретного и не делает. Бывшего — поправляет сознание. Да, бывшего друга. А были ли они с Зурой когда-то нормальными друзьями? Тот ведь с самого начала появился из ниоткуда и просто прилепился как репейник. Прилип, запустив свои шипы с изогнутыми наконечниками слишком глубоко в их жизни. Зура дурной, тупоголовый и по-своему светлый: светил тогда, когда Гинтоки еще не привык видеть свет; грел тогда, когда Гинтоки уже не мог согреться от Шоё. Зура как запасное лёгкое, что помогало дышать когда было нужно. Но которое было отброшено за ненадобностью после окончания войны. Окончания — которое не наступило для него самого. Или это был только бред сознания, вызванный вчерашним перегревом? — Тогда увидимся! — Зура такой же как всегда, или под заходящим красным солнцем Гинтоки просто снова не может его разглядеть. Он машет рукой, отворачиваясь и исчезая за ближайшим поворотом. А Гинтоки просто нужно нормально поспать, чтобы завтра всё само собой расставилось по местам.

*

В проулке чёрт ногу сломит — стопки журналов всех типов и видов. Видимо сегодня вторник — или когда там день сгораемого мусора? Об очередную стопку Гинтоки все-таки запинается, вскидывается с руганью и матами, хватая верхний журнал с непреодолимым желанием выместить на нём всё, что бурлит внутри, хорошенько запустив в стену. «Невероятные приключения Кецуно Аны в свадебном путешествии» — гласит обложка. Ах, Кецуно Ана в купальнике, Кецуно Ана с коктейлем, Кецуно Ана на фоне всякой инопланетной чепухи, которую лень даже разглядывать. Любимый выпуск, если отбросить, что это свадебное путешествие, после того, как она вышла замуж за того отвратного типана. Худенькая, скромная, и уютная Кецуно Ана — мечта любого мужчины. Впрочем, наверное, поэтому ее и отхапал злобный чувак в кимоно — за неё грех не побороться. Почему Гинтоки так тянет бороться не с этим позером за прелестную девушку-мечту, а лезть туда, куда не стоит? Ох, сейчас бы сравнивать текущую ситуацию с чудесной Кецуно Аной. Минута обнимашек с журналом существенно успокаивает, но лишь до тех пор, пока в проулке не появляется знакомое инопланетное отродье с двумя стопками джампа. — О-оу, — тянет Кагура, поспешно ретируясь. — Мои джампы! Как вы посмели! — голос прорезается так звонко, что режет по собственным ушам, выталкивает из горла стоящий там со вчера ком. — Эй, если ты вернулся, то тащи сюда свою задницу и мои деньги! — орёт Отосе из бара. Привычный шум и ругань, вопли и побои, которые перепадают сначала от бабки, а затем от отбивающейся ято. Наконец-то он дома. Дома и дышится легче, и крутящаяся в животе чернота растворяется, возвращая спокойствие. Как же хорошо, что после любого сложного приключения, даже если длиной всего в пару дней, он может вернуться туда, где можно расслабить разум и душу. Гинтоки наспех ужинает просроченными анчоусами и пакетом клубничного молока, до которого не добрались мелкие за время его отсутствия, и, наконец укладывается в родной футон, умировторяясь под родное пение собственного офигевшего желудка. Вот только, не успевает он погрузиться в долгожданные спасительные объятия Морфея, как с закатом приходит вчерашняя тревога, чувство вины снова расползается в животе, скручивает там. Сон то наступает, выключая на несколько минут, то выталкивает обратно, заставляя плавать на границе бессознания. Гинтоки, обиженно моргая и вздыхая, уже в двухсотый раз переворачивается на другой бок, и вероятно сломанные Кагурой рёбра пропускают по телу вспышку боли. Темноту комнаты еще больше затуманивает слезами в глазах, и приходится локтём утереть их, расположившись максимально недвижимо, хоть из этого положения и не видно даже подглядывающую за ним луну. Хотя даже сейчас чувствуется, как она наблюдает за Гинтоки сквозь прикрытые жалюзи: смотрит, смотрит, смотрит и ждёт, чем тот порадует её. Чего ты хочешь, чёртова луна? Ждёшь очередного оборотня, который предаст все свои мысли и принципы, сломавшись под влиянием внешних обстоятельств? Сегодня виновата не она, Зура — чёртова луна для Гинтоки. Из-за него сегодня приливы и отливы внутри, из-за него сегодня хочется выть. Из-за него внутри свербит так, что тянет разодрать кожу ради того, чтобы выпустить это. Объективно, Зура — большой мальчик, и должен справляться со своими проблемами сам. Но вину это не утихомиривает, только разжигает всё больше, больше, больше, больше… Это становится невыносимым. Озвученный вчера план Зуры самоубийственен не менее, чем отвратителен, чёрен и мерзок. Гинтоки не хочется вставать ни на одну из сторон в этом-самом плане, хоть и большую его часть он не понял: не хотел понимать. Обманы, разводы и чернь. Подкупы, предательства и убийства. Кацура играет на тёмной стороне. …да и чёрт с ним! Сегодня же ничего страшного не случилось — поди и план тоже всего лишь фикция. Гинтоки перекручивается вокруг своей оси еще раз двадцать, заворачиваясь в одеяло, как в кокон. Жарко и больно в рёбрах, но так хотя бы дурацкие мысли ненадолго отпускают. Он выспится хорошенько, а завтра решит, что делать с Зурой и его тупым планом про взрывы и председателя в этом чертовом Убагара-чи. Внизу в баре Отосе кто-то разражается громким пьяным смехом, — бесит еще больше. Гомон и гул оттуда итак не стихают, даже если пытаться отключиться от этого на звуки сверчков на улице. Но сейчас так поздно, что даже сверчки уже уснули. Все уснули: храп Кагуры слышно через две закрытые двери, и сопение Садахару — тоже. Мозг настолько устал за долгие вчера и сегодня, что хочется просто вырубиться, погрузившись в чёрный и без сновидений, сон. Вдох-раз, выдох-два. Вдох-раз, выдох-два, — считает Гинтоки, вспомнив несложное упражнение из «Менталиста». И мозг, наконец, действительно начинает расслабляться. Расслабляется, расслабляется, расслабляется, растворяя реальность, подмешивая в неё туман и пустоту. Вот так хорошо — почти совсем перестать думать о войне, почти совсем перестать думать о Зуре и его чёртовых планах, о грязи и черни, о боли и крови, о пожаре, что тлеет внутри него уже последние… много лет… По вине Гинтоки. Хорошо, что сознание не может держаться в напряжении вечно. Под веками мелькают расплавленные остатки далекого прошлого, под веками растворяется всё, и сон, наконец-то, распахивает свои спасительные объятия.

*

Мерцающие огни вспышками отражаются огромным диско-шаром, рассыпаются по тесному пространству болезненно знакомого клуба. Народ тут всех цветов и сортов: наряженные брутальные папики в форме; бритые качки с напомаженными головами и бицепсами; разукрашенные, кто во что горазд, трансвеститы. Максимально странная обстановка для отдыха: дамочек здесь определённо не хватает — вместо них официанты неопределённого пола сверкают накладными титьками и тонной косметики на щетинистых лицах, и за роялем сидит что-то неопознанное, и даже на сцене выплясывает очередной транс. Ну, может и не транс, но очень уж Зура там хорош: разукрашенный, что с первого взгляда от бабы не отличишь. Движется плавно по сцене, словно плавает в свете софитов: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. Успокаивает. — Я бы вдул, — громко рыгает справа свиноподобное создание, сбивая софитовую дымку с глаз Гинтоки и возвращая в реальность. И слава богу, что возвращает — вот еще, не хватало ему любоваться Зурой. Хотя такой: умиротворённый, мягкий и тёплый даже в этом холодном свете — может он и стоит того, чтобы смотреть. Зуре не идёт закос под барышню: даже за этими белыми щеками, даже за этими длиннющими пушистыми ресницами и плавными движениями видно настоящего самурая, видно, как под тонким кимоно перекатываются жёсткие мышцы; видно, как его полы натягиваются на широкой — явно мужской груди. Совершенно гладкой, отблёскивающей в свете софитов частыми капельками пота. Гинтоки сглатывает неуместных пробудившихся в груди таракашек, ногтями до слёз сдавливая переносицу, приходя в себя. Таких странностей в голове ему явно не надо. — Здесь собрались приличные юноши и леди! — оскорблённо верещит Ахогири, выдвигая свой итак выпирающий подбородок, и разом кроет паранойей, что мысли оказались озвучены: но слава богу это только ответ на комментарий жиробаса. — Здесь можно отдыхать, можно веселиться, можно раскрыть свою внутреннюю сущность без осуждения недалёких людей! А если кто хочет захапать мужика на одну ночь — то это не к нам, а в Убагара-чи! Не сравнивай нас с ними! Грохот на кухне обрывает дурацкий сон про трансвеститов на самом истеричном моменте, и Гинтоки подскакивает, тут же заходясь от острой боли в рёбрах и стука в гудящих висках, в недоумении хватая ртом палёный затхлый воздух. За окном темень, снизу все еще доносится гул тусни в баре Отосе. Ночь еще в самом разгаре — ему бы еще спать и спать. Видимо Кагура опять решила что-то схомячить посреди ночи и грохнула в темноте чашу для рисоварки или еще что. — Эй, Кагура, если ты будешь продолжать буянить по ночам, я тебя сдам Бака-оджи как любопытную инопланетную зверушку для его зоопарка. — Нееет, Гин-чан, извини, я все уберу за собой! — орёт Кагура в ответ. — Конечно уберешь! — Гинтоки переворачивается на бок, снова укутываясь в одеялко, как в объятия мамочки. Конечно она не уберет — по продолжающемуся грохоту это понятно. Кагура взяла эту дурную привычку колобродить по ночам еще с той поры, как скрывающийся от Шинсенгуми Зура учил ее готовить бомбы на сковородке на их кухне. Когда это было? Кажется давным-давно, как и все, что связано с Зурой. Видимо, тот по дефолту отброшен в прошлое Гинтоки, и даже новые воспоминания сразу же становятся старыми и неважными. Далёкими и туманными. Всё ради того, чтобы не переживать из-за этого лишний раз. Организм Гинтоки уже просто приспособился к такому их взаимодействию. Всё ради душевного спокойствия. И сейчас есть только дом, грохот Кагуры с кухни, шум и гомон снизу из бара, редкие неспящие сверчки на улице и… — А если кто хочет захапать мужика на одну ночь — то это не к нам, а в Убагара-чи! — снова разрывает сознание истерящий голос Ахогири, продолжая тупой сон про трансвеститов с того места, на котором тот прервался. Убагара-чи то, Убагара-чи сё, — который уже раз за сегодня он про него слышит? Погодите-ка! Гинтоки распахивает глаза, снова возвращаясь из бредовой полудремы в грохот Кагуры и бубнёж снизу. Садится рывком на футоне, чуть не свернув себе шею одеялом, в которое закутался с ног до головы. Убагара-чи. Не зря он слышал это слово раньше. И Зура реально попёрся туда? вот так вот? среди ночи? один? Что это вообще за план такой, Джоишиши уже и таким не брезгуют? — Зура, ты еще тупее, чем я думал! — орёт Гинтоки в ночь. Вот только сам он, видать, тупой настолько же, раз его прямо-таки подмывает пойти и проконтролировать делишки Кацуры самому. Вот прямо сейчас. Так себе идея, да, но он должен проверить, чем там занимается Зура в таких сомнительных местах. Черт подери, ладно бы в Йошиваре затусил, но там… Неужели этого министра нельзя было в другом месте отловить и поговорить с ним — или зачем там он был нужен Кацуре? На улице всё еще зловещий зной — рубашка неприятно липнет к взмокшему телу, настраивает на соответствующий раздражённый лад. Ладно, он только одним глазком глянет, что там происходит, и сразу домой, досыпать.