***
— Чёрт, — недовольная бубнящая ругань перерастает уже в явную болезненную потерю себя. — Больно же… — Заткнись, — грубые слова несопоставимы с теми нежными движениями, которые совершают тонкие пальцы с зажатым между ними клочком ваты. — Сам виноват. — В чём же? Неужели в желании защитить любимого человека от мерзкого мужика, терроризирующего её после всех отказов? — Уже «любимая», — горько усмехается, сильнее надавливая на кровоточащую рану, чтобы как следует пропитать её перекисью и доставить немного боли глупому хакеру. — Быстро вы. — Не твоё дело. Он злобно скалится и недовольно шипит, чувствуя, как пульсирует кровь в ране и пенится перекись водорода. Голова все ещё гудит от сильнейшего удара об железные ступени. Губы опаляет её тяжёлое дыхание. Склонившись над ним с самым что ни на есть серьёзным выражением лица, Мира заботливо обрабатывала место падения, а также прочие мелкие ссадины. Между бровями залегла милая морщинка. Чувствовалось напряжение. Но он всё ещё был рад видеть её. — Конечно, — она закатывает глаза. — Куда уж мне, бесчувственной, до ваших «высоких» отношений. — Не язви, Мир, — и тут же сам прикусывает язык, встречаясь с её хмурым взглядом синих глаз. Есть в них что-то ещё. Помимо этого напускного интереса к его ране и беспокойства о состоянии бедного Ската. Что-то странное и до боли знакомое. Какая-то странная чистота, без чёрных пятен горькой утраты. Словно Мира в один момент освободилась от тяжкого груза ответственности, оправилась от жестокой потери. И готова была вновь отдаться чувству любви. Как умела раньше. Без остатка и навечно. — Но в чем-то ты права, — он задумчиво вглядывается в трещины на её губах. — Далеко до высоких отношений. Что-то… пустое. Ты не поймёшь. Вот словно любишь пустоту. То, чего нет. Потому что человек тебя не видит. Перед ним ты — вовсе не ты. По крайней мере не тот, кем хочешь быть для него. «Действительно, совсем не понимаю,» — саркастическая усмешка про себя. Но в ответ молчит, старательно продолжая приводить лицо Саши в порядок. Её спокойный сосредоточенный взгляд фокусируется только на одной точке. Не бегает, как это бывает обычно. В ней нет ни капли стеснения, хотя расстояние между их лицами можно сократить в один момент. Она попросту не верит в пустые надежды, не размышляет о нереальных ожиданиях. Уже научилась видеть правду жизни и скрывать то, что хранится в её душе. Запирать на замок все неоправданные чувства. А когда-нибудь и они сотрутся, превратятся в ничто, в едва заметную пыль. Он резко сжал её кисть, заставив девушку недовольно искривиться и выронить ватку на пол. В его взгляде нет дикости, только странные золотистые искорки, заставившие засверкать шоколадную гладь. Она не вырывалась, скрипя зубами, терпела всю боль. Просто не понимала, к чему это и что с ним. Хватка только усилилась. Его голова, покоившаяся на коленях Миры, чуть приподнялась навстречу к её лицу. — Саш, какого х… Молчит. Чувствует нежное касание сухих губ, мягкое проникновение языка. Свободная рука на автомате прижимается к его виску, пальцы пробегают по мочке уха. В этот раз все не так. Словно… это действительно те самые чувства. Без животного желания. Без жажды мести. Без безумия. Просто поцелуй. Но друзья же так не целуют… Глупость. Она не та, что ему нужна. Доступная. Только потому и сделал это. Неловко отстраняется. На мгновение Саше кажется, что в её глазах появляется неосознанная нежность с примесью смущённой радостью. Но взгляд тут же мутнеет, словно прикрытый тёмной плёночкой разочарования. Пальцы самозабвенно касаются губ в тех местах, где остались маленькие капельки их недолгой беспечности. Но рука тут же дёргается вниз с желанием оттолкнуть парня от себя. Мира вскакивает с кровати, ничуть не беспокоясь о голове Ската. Она совершенно потерялась. Ровно как и он. Убирает упавшие на лицо локоны, гневно оборачивается на него. Но голос дрожит совершенно по-предательски: — А как же Кристина? Что… она, а что… я? Он тяжело приподнимается на локтях, утирает одной рукой лоб, словно этот вопрос заставил напрячься все нервы его мысленной активности. Во взгляде сквозит что-то помимо рассеянности, что-то более осознанное, будто бы внутри него идёт тяжёлая борьба. Но за что и между чем? Хриплый голос серьёзен и полон печали: — Кристина… я могу сказать, что это любовь с первого взгляда. Пока тебя не было, очень многое произошло. У нас был… ты сама понимаешь, и после этого я полюбил её только сильнее. А ты… — А я? — Мира заинтересованно приподнимает бровь, вновь надевая маску холодного безразличия. Что-то в его взгляде изменяется. Устремлённый вдаль, он приобретает черты удивлённости и странного ожесточения. Губы, до этого полураскрытые, желающие что-то донести до Миры, вдруг сжимаются в тонкую полоску. Он нервно сглатывает, словно противится собственным словам. Грубые, острые, как нож, они режут по живой и пока ещё только начинающей чернеть душе Миры. — А ты просто так… временно. Ледяной смех пробивает до дрожи, задевает самые тонкие и далекие струнки сердца. Так смеются только бесчувственные люди, которым чуждо тепло, забота, любые эмоции. Но она разве такая? — Не продолжай, — Мира резко щёлкает пальцами у своего уха. — Я и так поняла. Кукла. Тряпичная. Вот что я для тебя. Понравилась, поиграл немного. А как наскучила — бросил. Это даже забавно. Сзади послышались медленные, размеренные хлопки. Сердце пропустило удар. Обернувшись, Мира презрительно скривилась: сама королева пафоса сошла с небес. И в нежно-голубых глазах этого ангела больше не было святой наивности, — теперь они казались надменными и язвительными, как у сиамских кошек. — Сама догадалась, умничка, — Кристина неторопливо спустилась с лестницы. — Браво. Теперь прошу покинуть мой дом. Я вообще не знаю, что ты здесь забыла. На шее девушки вздулись вены. Судорожно глотая ртом воздух, она пыталась прийти в себя. Успешно: секундного замешательства никто и не заметил. И лишь красные пятна на лице говорили о её внутренних переживаниях. — Я только что спасла «любовь всей твоей жизни», — без всяких эмоций. — Пока ты шлялась черт знает где. Ради тебя он готов был… да на всё! А тебя рядом не оказалось. Зато я была. И это твоя благодарность? — Пошла вон, — слишком грубый голос для сладкой девочки. — А ты заставь, — отчётливый вызов. — Мир, пожалуйста. Уходи. Он мягко кладёт ей руку на плечо, недовольно и устало покачивает головой. В этот раз он встал не на её сторону. Боль в районе сердца разрасталась, захватывала иные части тела, поглощая всё целое, как лесной пожар. Противопоставил четыре месяца нескольким дням. Выбрал последнее. Выбрал ту, которой плевать. Пустую и набитую ватой. — Ты принимал меня как должное, — полуприкрытые веки дрожат, губы растягиваются в болезненной усмешке. — И что в итоге? Неужели не будешь жалеть о моём уходе? Не ты ли меня удерживал вот ещё пару дней назад, м? Это что, какой-то новый вид шизофрении? Всё ради ничтожной «любви», или как ты называешь это преклонение перед своей новообретённой богиней? Да мне тебя теперь просто жалко… — Вали. Сейчас же. Последнее предупреждение, Мирослава. На губе выступили маленькие капельки крови. Снова. Последнее слово резануло по хрупким фибрам души, убивая оставшихся чёрных бабочек в животе. Довольно. Она больше сюда не вернётся. Взгляд под конец, — теперь не просто ледяной, а серый, безжизненный, с примесью горькой темноты. На столе ноутбук. Тот самый, что она ему подарила. Тот самый, что спасла сегодня, жертвуя собой. А он так и не сказал ей то, что должен… что хотел на самом деле. «А ты… мой самый близкий человек»…***
— Не знала, что ты куришь. Валера, растянувшись в улыбке, выпустил очередную порцию дыма. Ника стояла недалеко от того цементного блока, на котором он устроился, и держала в руках объёмный пакет с чем-то явно съедобным. Мира плюхнулась рядом с другом, нелепо стуча пятками ботинок друг о друга: если она пыталась показать, что прекрасно себя чувствовала, то это у неё получалось довольно скверно. — Я бросил, малая, — снова затяжка. — Давно уже и не возвращался упорно. Но что-то накатило. Нервы ни к черту! Неряшливо хлюпнув носом, Мира резким движением выхватила сигарету из его рук. Не успел Валера опомниться, как она сделала глубокий вдох, и лицо девушки покрылось красными пятнами. Вместе с дымом из горла вырвался сухой надрывный кашель. Прижав ко рту ладонь, она склонилась над асфальтом, тяжело сопя. — Ты че творишь, дура! — жёстко хлопнул её по спине. Даже Ника, всполошившись, подошла, чтобы молча поинтересоваться о её здоровье, причём не только физическом. — Задохнешься же! — Никогда, — откашлявшись, глухо пробормотала. — Никогда не курила. Но в чем-то ты прав: нервы ни к черту. Приподнялась, с усталой тяжестью держась за голову. Двинулась в сторону ангара, чтобы открыть его, махнула рукой друзьям. После привычных манипуляций дверь отъехала в сторону. — Добро пожаловать в мою скромную обитель, — прохрипела с долей сарказма. — Чувствуйте себя как дома. А я пока поищу стол и что-то, на чем можно посидеть. На пластиковую поверхность, раскрашенную под дерево, с глухим стуком приземлилась глиняная бутылка с вином и торт, упакованный в серый картон. Мира удивлённо повела бровью: — В честь чего банкет? Неужели из-за моего освобождения от призраков прошлого? — И да, и нет, — уклончиво ответила Ника. — Валер… скажи ей. — Малая, давай только без истерик и соплей… Мира выдавила из себя саркастичную усмешку: после всего произошедшего её трудно было хоть чем-то поразить. — Говори. — Мне нужно обратно в периметр. — Идиот. — Эй, базар фильтруй! Дай договорить хоть. Кароче, я хочу убить Лободу. — Придурок. — Малая, харе! Ты меня не остановишь. Я просто хочу, чтобы ты знала: я могу не вернуться. Но это моя цель, моё искупление. Ты… ты мне очень дорога, Мира. Я должен был попрощаться. — Какой же ты болван! Последнее оскорбление пробубнила уже уткнувшись лицом в его широкую грудь. Пальцы с остервенением сжали футболку около лопаток, послышалось глухое обескураженное сопение. Всё же удивил. Валера, тяжело вздохнув, обнял её за плечи, оставив невесомый поцелуй на макушке. Поднял взгляд на Нику: та, закусив губу, теряла остатки самообладания и с трудом позволяла себе не расплакаться. Если ей так тяжело сейчас, то каково должно быть Мире? Будто бы почувствовав её мысли, та отстранилась и, сложив руки на груди, с явным недовольством выдала: — Ну, ладно я… а ты? Как ты можешь его отпускать сейчас, когда у вас что-то… много чего? — Думаешь, я что-то могу? — усмехнувшись, грустно покачала головой. — И ведь даже не отрицаешь! А я ему говорила — химия! — Ой, заткнись, малая, а. — В последний раз, — ехидная улыбка. — И только потому что меня ждёт тортик. Последовали уж слишком обыденные застольные разговоры, совершенно непривычные для собравшейся компании. Так, Мира узнала, что грузинское вино на столе — сюрприз от дяди Армена, решившего, что она уже взрослая девочка, точно обрадуется такому подарку. А она раньше особо и не пила: не с кем, некогда, незачем. Ника, разговорившись, всё же обозначила их с Валерой отношения как «только что ставшие чем-то серьезным», хотя на взгляд Миры они были скорее «наконец объявленными» и «маленько подзатянувшимися». Но она была рада. Сильно. Несмотря даже на скорое расставание и, вероятно, грустный финал. Пусть будут счастливы, пока могут. У них хотя бы есть такая возможность. — Слышь, малая, а ты где была? — внезапный вопрос Валеры выбил её из колеи. Отставив стакан в сторону, с самым равнодушным видом произнесла: — Где нужно. Главное, что я вернулась и туда больше ни ногой. — Саша, да? — хитро прищурился, сходу разгадав то, что она скрывала. — Не важно. — Давай рассказывай. Мы ждём. — Минуточку… Вдох. Выдох. Пальцы скользнули по пластиковому стакану с вином, рассеянно, даже как-то растерянно. Глаза потемнели, уголки губ опустились вниз, кожа побелела, и казалось, что сквозь неё видны сосуды. Сделала лишь один глоток и растянулась в безумной улыбке. — Ну, что ж, начнём. Говорила медленно, враскачку, обходя все личные темы и свои чувства. Одни лишь сухие факты и нередкие оскорбления личности Кристины. Умолчала о пистолете и том, насколько крупным был бугай. Закончила выразительным и ёмким: — В общем, нахрен я ему не нужна. Друзья наперебой твердили о том, что это всё бред, что-то ненастоящее, фальшивое, что так просто не может быть. Но даже себя с трудом могли бы в этом убедить. А Мире было предельно ясно: путь назад закрыт, да и нужен ли он ей теперь? На растёрзанное сознание волнами накатывала тоска вперемешку с каким-то особо извращённым самобичеванием. Тяжёлая голова опустилась на локоть, щека прижалась к искусственной коже на куртке, глаза остановились на браслете. Руст бы сейчас сказал что-то глупое, наверное, и это точно подняло бы ей настроение. Но его нет, как и прежней веры в то, что он был прав. Пальцы, теряясь от грусти, перебирали отросшие завитки золотых кудрей, висящих перед глазами. Опустилось молчание, которое осторожно нарушил тихий вопрос: — Мир, ты в порядке? — Сама как думаешь? — меланхолично подняла на неё взгляд. — Уже завтра кроме нас с тобой здесь не останется никого из родных. Только вот тебе сердце разбили не вдребезги. У тебя есть шанс его склеить. Валера вернется, я знаю. А Саша… даже если сможет, просто не захочет. Ник, скажи: я в порядке? — Ты просто расстроена. Это пройдет. Боль тоже исчезнет, вот увидишь. Мира смотрела на неё в упор, не понимая, злиться ей или принять очевидное. Ника по-своему права, вот только это правда как никогда жестока. Трудно было представить свою жизнь без человека, вместе с которым было пережито так много событий, хороших и плохих, но всегда совместных, наполненных тёплыми воспоминания о каждом касании и сближающем действии. Трудно было поверить, что её жизнь теперь лишилась Саши. Вдруг сжала кулаки, опустив голову на стол. Стакан с вином нервно подпрыгнул, снова дрогнул, но не разлился. Мира стиснула зубы, — как-то по-особенному жалко и жестоко, до скрипа отчаяния и ненависти к себе. Шумно вдохнула носом тёплый воздух с примесью паров этила, машинного масла, цементной пыли. Лёгкие хотели взорваться от натуги, но она выдержала. А в глазах даже ничего не заблестело. Какое-то абсолютно пустое чувство. Эмоции вовсе не хотели ей помогать, и то, что копилось внутри, лишь сильнее давило на неё, так и не находя выхода в слезах. — Мир, — Валера робко коснулся пальцем её плеча. — Если тебе нужно… я бы даже сказал, что это того стоит. Плачь. Мы все поймём. Захочешь — уйдём. Никто об этом не узнает. Но тебе нужно поплакать. Она подняла на него взгляд. Слишком безжизненный для человека, слишком осмысленный для животного, слишком пустой для существа. Губы скривились, уголками устремляясь вниз. Её всю трясло, бросало в холодную дрожь, доводило до состояния крайней истерии. Но ни звука, ни единой слезинки, ни хоть чего-то. Коснулась грязными пальцами век. Провела несколько раз для надёжности. Потерла подушечки пальцев друг о друга. Ничего. Лишь прикрыла глаза. А потом рассмеялась. Холодно, ужасающе, абсолютно безумно. Она смеялась до колики в животе, до гипоксии в крови, до пересыхания в горле, до треска в сердце. Этот смех уничтожал все не только внутри её, но и в душах её друзей. И смотрели они на неё уже даже не с щемящей жалостью, а со странным непониманием. — Неужели… неужели я настолько недостойная, настолько дефектная, просто ущербная, что теперь… даже плакать не могу?! — прижала ладони к лицу, выдыхая с истеричным смешком. — Господи, какая же я дура… Рывком схватила стакан, сильно стиснула пальцы. Под ними отчётливо заскрипел пластик, жалобно затрещал, тихонько поддаваясь её напору. Выдох. Вдох. Она выпила остатки залпом. Глухой стук. Стакан перевёрнут. Скрип стула и вновь её смех. Более тихий, уже какой-то надрывный, но всё ещё механический и неестественный. Ника сжала руку Валеры под столом: он и без этого понимал всё, что было в её душе. И ему тоже до скрипа сердца жаль. Жаль, что Мира страдает из-за наивного глупца. И что внутри она абсолютно разбитая и беспомощная, а снаружи слишком холодная и стойкая, чтобы выпустить осколки души на свободу. Ей просто нужны слёзы. Мира рваными движениями двигалась к дверному проёму, ведущему в кабинет отца, но резко остановилась в нём. Вздохнула, опустив лицо вниз, закрыла его обеими руками. Потом обернулась, натянув какую-никакую улыбку, но бледность выдавала то, насколько тяжело она ей далась. Оперлась рукой на косяк, сухо пробормотав: — Можете остаться здесь до утра. Я принесу матрас. Только, Валер, когда будешь уходить… не надо меня искать. С недавних пор я ненавижу прощания. Взгляд наткнулся на их сцепленные руки. Мира поджала губы: ей было радостно за них, но так грустно за себя. Не произнеся больше ни слова, она покинула главное помещение ангара, оставив их наедине. Голова Ники упала на его плечо, рука сильнее стиснула ладонь. Валера вздохнул и поцеловал её в макушку: и это совершенно не было похоже на то, как он целовал Миру. Иные чувства. Но менее больно от этого не было. — Валер, она же совсем сошла с ума от горя… — тихо и обеспокоенно. — Это случилось позже, чем у нас всех. К этому всё и шло. Но у неё накопилось столько чувств, которые она не может выплеснуть… я боюсь, как бы её не разорвало в один момент. Так можно и прикончить кого-то. Бедная моя малая… Они молчали и не двигались до тех пор, пока Мира не вынесла матрас и в прежней манере не пожелала им спокойной ночи. Она сделала вид, что не слышала их разговора. И только, закрыв дверь, смогла дать волю чувствам. Сидя на холодном полу и обхватывая саму себя за плечи, она с жестокой ненавистью причитала: — Сумасшедшая… сумасшедшая… я абсолютно сумасшедшая…***
Она скрылась от работников лаборатории в тёмном коридоре, ведущем в отсек с мураниями: мало кто пожелает здесь находиться. Дрожащие руки с приступами истерики пытались набрать нужный номер, но получилось не с первого раза. Гудки. Один. Второй. Третий. Вдох. Выдох. Вдох. Абсолютно спокойно, равнодушно и безэмоционально она проговорила на чистейшем немецком: — Господин Хаусхофер, у меня отличные новости. — Порадуй меня, дорогая, — бархатный голос звучал расслабленным и полным надежд. — Номер двенадцать перешла на вторую стадию. Она готова для заражения. Чип оповестил об эмоциональном разладе. Такой силы я ещё не видела. — Это не отличная новость, — Инга услышала горькую усмешку. — А прекрасная! Но ты звонила вовсе не за этим, верно? Белова закусила губу, нервно дёргая пальцами краешек юбки. Хаусхофер слышал её насквозь: ему не надо было видеть её лицо, чтобы понять, что действие сыворотки закончилось. На две недели раньше условленного срока. — Мне нужно… лекарство, — каждая буква отозвалась болью в воспалённом разуме. Ей стыдно было осознавать, что она больна не по своей воле, но с собственного позволения. — Дорогая, сейчас же только начало месяца, — в его словах сквозила едкая насмешка: он любил, чтобы его умоляли. — Непредвиденные обстоятельства, — процедила сквозь зубы: она ненавидела стоять на коленях и просить помощь, но выхода не было. — Всё во благо вашего эксперимента. Прошу. Я без этого не смогу достойно командовать подчинёнными. — Если ты не способна на это без сыворотки, — страшный приговор. — Значит, ты абсолютно бесполезна. Инга готова была поклясться: то, как с треском сомкнулись её челюсти, слышали все в лаборатории. Ногти впились в юбку, оставляя на ней мятый след. Содрогнулся стоящий рядом железный стеллаж с инструментами. В трубке прозвучал довольный собой голос: — Завтра пришлю. Двойную порцию. Белова не успела ответить: её босс срочно завершил вызов. Послышался облегчённый вздох: совсем скоро она будет спасена от внезапно нахлынувших чувств, которые должен был уничтожить эксперимент «Без чувств». Только остаточные явления, которые вчера нахлынули штормовой волной после ночи, проведённой непривычно совсем не в одиночестве. По полу прополз таракан, сбежавший из отдела тестировки вируса. Без тени отвращения Инга раздавила его тонким высоким каблуком. — Чёртов Лобода…