Разбитая надежда

Кацуки узнал о случившемся вечером того же дня от мамы. Она глаза все проплакала, твердила, каким хорошим человеком была Мидория-сан. Такой сентиментальной Кацуки видел ее впервые — она редко плакала. Кацуки даже стало ее немного жаль. Как он и предполагал, их замечательная поездка вышла через одно место. Они застряли в пробке, мама крыла многоэтажным матом папу, который не смог выбрать нормальную дорогу, а решил поехать мимо этой проклятой «Сибуи». Кацуки стало даже немного стыдно. Рэй-сан погрустила, решив устроить еще одну поездку в следующий выходной. А Моясу вообще почему-то радовалась. Кацуки никак не может понять, чего она на самом деле хотела. Верно говорил папа — чтобы понять женщин, нужно быть женщиной. Кацуки так и ходил с хвостиком на голове, пока сам не развязал резинку, выдрав при этом большой клок волос. Кацуки где-то в глубине души жаль Изуку. Но в то же время ему и смешно от мысли, что он то и дело подтверждает свой статус неудачника. То свою драгоценную тетрадь потеряет, то вот в пожар попадет. Еще и без мамы остался. В общем, Изуку по жизни не везет. У Кацуки не было причин идти к Изуку. Вот ни единой. Хотя мама ему целыми днями твердила: — Сходи ты уже к Изуку-куну! Ему там, наверно, очень одиноко. Одиноко ему там или не одиноко — Кацуки-то какое дело? Мама назвала его бездушным и весь вечер ворчала, как это она так нагрешила в прошлой жизни, что в этой ей достался такой сын. Но вскоре появилась-таки причина сходить к Изуку. В школе в его отсутствие успели написать одну работу и получить полно домашнего задания. И классный руководитель сказал Кацуки, отдавая ему распечатки с заданиями: — Вы же лучшие друзья, так что отнеси это Мидории. Кацуки соглашается, устало закатив глаза. И почему их с Изуку считают лучшими друзьями? Кацуки этого никак не может понять — их даже просто друзьями нельзя назвать, а тут сразу лучшие. Моясу откуда-то узнала про случившееся с Изуку. Хотя, она толком и не знала, кто он вообще такой. Мама Кацуки, скорее всего, рассказала обо всем Рэй-сан, а та в свою очередь своей дочери. И теперь Моясу доставала Кацуки, расспрашивая об Изуку. Приставала к нему и говорила, что хочет пойти с ним в больницу. Кацуки никак не удавалось отвязаться от нее — Моясу липла к нему, как жвачка к подошве. — Ладно, так и быть. Не пойду я с тобой. Но при одном условии, — кое-как сдается она. — При каком это? — хмурится Кацуки. По ее хитрому выражению лица он чувствует, что она явно что-то задумала. — Ты меня угостишь в кафе мороженым. И можешь идти к этому своему Деку хоть сейчас. Я так давно не была в кафе! — и чуть тише добавляет: — Особенно с тобой. Кацуки делает вид, что не слышал последних слов. Или на самом деле не слышал их. — И почему это я должен тебя угощать? Думаешь, у меня есть деньги кормить тебя? И вообще — отстань от меня. — Ну, тогда я пойду с тобой, — хитро лыбится Моясу и хватает Кацуки за руку, не пуская. — Ну, Бакуго-ку-ун… — канючит она. Если бы они стояли не по середине школьного коридора и на них не глазели бы со всех сторон любопытные одноклассники, он бы продолжил с ней спорить. И, быть может, смог бы отвязаться от Моясу и убить двух зайцев сразу — и одному сходить к Изуку, и не угощать ее. Кацуки недовольно цыкает, оглядываясь. «Ничего же страшного не случится, если я все-таки угощу Моясу ее сраным мороженым?» — думает он и соглашается. Моясу сдержала обещание и не пошла с ним. Но то и дело напоминала Кацуки про кафе и мороженое, писала даже на уроках. Только когда он отключил уведомления от ее сообщений, ему удалось спокойно вздохнуть. Кацуки предполагал, что Изуку не будет скакать по палате с радостным видом. Но увидеть его настолько убитым он никак не ожидал. Из Изуку будто душу вытащили и оставили только одну внешнюю оболочку. И это вызывает у Кацуки одну только жалость. Изуку стоит босиком и в этой белой больничной рубашке выглядит таким маленьким и худеньким, что Кацуки еле сдерживает смех. — Что, скучаешь тут один? — спрашивает он и протягивает Изуку то, ради чего, в первую очередь, сюда пришел. Изуку удивленно смотрит на распечатки и осторожно, будто в этих бумагах может быть скрыта опасность, берет их. — Ч-что это? — говорит Изуку, игнорируя вопрос. Кацуки презрительно фыркает. «Он что, совсем тупой и не видит, что это?» — Твоя домашка. А мы, кстати, написали в твое отсутствие экзамен один… — медленно произносит Кацуки. Кацуки уже готовится хвастаться своими отличными результатами. Но Изуку к его глубочайшему удивлению не спрашивает, что за экзамен они писали. Он просто смотрит на распечатки, словно увидел в них что-то, от чего не может оторвать взгляд. — И у меня, кстати, девяносто семь баллов, — решает сам все сказать Кацуки и делает многозначительную паузу. — Это, конечно, не сто, но я все равно написал лучше всех. «И лучше этой дуры Моясу-тян. Она вообще завалила этот экзамен, вот же безмозглая», — мысленно смеется он. Кацуки до конца надеется, что Изуку будет им восхищаться и опять говорить, какой он крутой. Изуку поднимает голову и равнодушно пожимает плечами: — Ну, поздравляю, Каччан. Кацуки сжимает кулаки, скрипнув зубами от досады. Что такое происходит с этим придурком? Где его взгляд, полный восхищения? Где его вечное «Я смогу превзойти тебя, Каччан!»? Кацуки чувствует, как его всего заполняет ярость и ненависть к Изуку. Он, может быть, и не сдержался бы и врезал Изуку, если бы не голос какого-то пацана из противоположного конца палаты: — Эй, блондинчик, как тебя там зовут? Кацуки мигом забывает про свою злость на Изуку и оборачивается на голос. «Блондинчик»? Его так еще никто не называл. Какой-то рыжий придурок без тени страха смотрит Кацуки прямо в глаза и, видимо, ждет ответа на свой вопрос. «У придурка Деку даже соседи по палате придурки», — проносится в его голове. — Ну Кацуки зовут. А че надо тебе? Рыжий тянет лыбу с таким приветливым видом, будто Кацуки его давний знакомый. — Кацуки, будешь с нами в карты играть? Нам втроем играть скучно, — он кивает на еще двоих, сидящих рядом с ним — девочку и парня со стремной челкой, закрывающей половину его правого глаза. — А с тобой как раз четыре человека будет — круто же! И Изуку-куна зови, а то он там в своем углу скоро заплесневеет от скуки. Изуку вздрагивает и бросает на рыжего короткий взгляд, смысл которого Кацуки так и не удается понять. — Во что играете? — В «дурака». Так что, будешь? — рыжий, видимо, надеется на положительный ответ. — А давай, — кивает Кацуки и тянет за собой Изуку. Равнодушие Изуку к его успеху больно резануло по его самолюбию. Кацуки не то что просто обидно — он хочет отомстить ему. И он уже придумал как именно это сделать. — Каччан, я не хочу… — вяло и будто нехотя сопротивляется Изуку, пытаясь вырвать свою руку из руки Кацуки. Но когда его силком усаживают на кровать, на которой устроились трое его соседей по палате, он мученически вздыхает. — Ну ладно, только совсем немного. Лицо рыжего стало почти такого же цвета, как и его волосы — скорее всего, от радости, что Кацуки и Изуку тоже будут играть. Он умело перемешивает карты, то и дело с каким-то хитрым видом поглядывая на своих будущих соперников. — На что будем играть? — спрашивает девочка. Рыжий пожимает плечами и задумывается. Но Кацуки его опережает: — На желание. Проигравший выполняет желание победителя. Идет? А сам при этом думает: «Теперь-то ты у меня поймешь, как нужно себя вести… придурок» и бросает злорадный взгляд на Изуку. Тот никак не реагирует ни на предложение играть на желание, ни на взгляд Кацуки. Создается такое ощущение, что Изуку находится не в палате городской больницы, а непонятно где, в какой-то прострации. Кацуки цыкает и отворачивается от него. — Ходить будем по часовой стрелке — я, Аой-чан, Юки-кун, ты, Кацуки-кун, и Изуку-кун. Окей? Девочка и парень выдают почти одновременно утвердительное «ага». Изуку все так же молчит, будто воды в рот набрал. — А тебя как зовут, рыженький? — ехидно спрашивает Кацуки, голосом выделяя последнее слово. Эта маленькая месть за «блондинчика» приносит ему огромное удовольствие. Рыжий не обижается, наоборот, широко улыбается: — Меня Хару звать. Будем друзьями? Кацуки делает неопределенное движение плечом, которое можно понять и как «да», и как «нет». Он не друзей заводить сюда пришел. Игра началась. Кацуки с самого начала везло. У него на руках было несколько козырей, которые он решил приберечь до конца игры. Кацуки то и дело поглядывал на Изуку, стараясь по выражению его лица, глазам узнать, хорошие ему попались карты или фигня одна. Но его лицо не выражало ровным счетом ничего, кроме тупой апатии и равнодушия. Кацуки нарочито громко фыркает и берет пару карт из колоды. Первой выходит из игры Аой. Девочка с победным криком бросает последнюю карту на карту противника и вскакивает с кровати, принимаясь прыгать по палате. Ей, видимо, невдомек, что желание загадывает тот, кто последним выйдет из игры. «И им буду я», — думает Кацуки. Аой с интересом следит за ходом игры, помогая то рыжему, то Юки. Кацуки послал ее «помощь» к черту и сказал, что он и без ее подсказок справится. Аой, видимо, обиделась и перебралась помогать Изуку. К концу игры их остается двое: Кацуки и Изуку. Кацуки внутренне торжествует — вот теперь-то этот придурок у него попляшет, теперь-то он поймет, что он ему не ровня. Изуку с каким-то испугом смотрит на Кацуки, заметив его широкий оскал, и быстро кладет перед ним первую попавшуюся карту. Кацуки довольно щурится и кроет его карту козырным тузом. Не зря берег его на протяжении всей партии. Изуку проиграл. — О, поздравляю, Кацуки-кун! — кричит рыжий. Радуется за него так, будто это не Кацуки выиграл, а он сам. Изуку, кажется, вообще наплевать проиграл он или нет. Он только удивленно моргает, глядя на козырного туза, как будто в первый раз его увидел. «У него, случаем, крыша не поехала с горя?» — думает Кацуки. — Ну, давай-давай, Изуку-кун, исполняй его желание! — в каком-то возбуждении прыгает на месте Аой. — Ой, как интересно, что же Кацуки-кун хочет… «Что я хочу?» — Кацуки усмехается. Он хочет только одного — унизить Изуку. Заставить его расплакаться. Кацуки и невдомек, что Изуку так много плакал, что и слез у него, верно, не осталось. Кацуки встает и сверху вниз смотрит на Изуку. Тот поднимает взгляд и как-то грустно глядит на него в ответ. — Ну, не тяни кота за яйца! — не отличается терпением рыжий и тоже вскакивает с места. Кацуки делает глубокий вдох и, вложив в свои слова как можно больше презрения, говорит: — Деку, ты сейчас с самым серьезным видом скажешь: «Я никогда не буду героем»… Он делает паузу, желая вдоволь насладиться до ужаса растерянным видом Изуку. Трое остальных недоуменно переглядываются. — «… потому что я сраный беспричудный неудачник»! Ну, говори это, Деку. — Кацуки-кун, а не слишком ли это жестоко?.. — медленно и с волнением произносит Юки. Кацуки пропускает его слова мимо ушей. — Можешь еще слезу пустить, — прибавляет он, осклабившись, — для большей… Кацуки не договаривает. Изуку резко встает и, закрыв глаза, ровным, не выражающим ровным счетом никаких эмоций голосом произносит: — Я никогда не буду героем, потому что я сраный беспричудный неудачник… — помолчав, он шепотом добавляет: — Который не может никого спасти… и никому помочь. Голос Изуку звучит в полной тишине. Ошарашенный Кацуки удивленно таращится на него, не веря, что он это сказал. Тот Изуку, которого он знал, никогда бы этого не сказал, стать героем для него было смыслом жизни. Кацуки не узнает его. А еще и эти последние слова заставляют его ощутить отвращение не только к Изуку, но и к самому себе. На что Кацуки надеялся? На то, что Изуку откажется это говорить — должна же была остаться в нем хоть капля гордости! А он взял и повторил все, как безмозглый попугай. — Пошли поговорим, — рявкает Кацуки и толкает его к двери. — Тебе же можно в коридор выходить? — М-можно… — мямлит Изуку, шагая так, как шагает плюшевая игрушка. В коридоре Кацуки рывком хватает его за воротник больничной рубашки и с силой встряхивает. Глаза Изуку широко распахиваются от страха — наконец-то на его лице появились хоть какие-то эмоции. — Каччан, ты чего? Прекрати… — испуганно шепчет Изуку. Он не понимает, с чего Кацуки так взбеленился. Он же сделал все так, как он хотел, выполнил его пускай и глупое желание. — Нет, это ты прекрати себя так вести! — зло сверкает глазами Кацуки. Но воротник рубашки отпускает. Потеряв равновесие, Изуку отшатывается от него и делает на всякий случай пару шагов назад, ближе к двери, ведущей в палату. «Что он несет?» — в голове каша, и суть их «разговора» постоянно ускользает от него. — Как?.. — бормочет Изуку, не понимая, о чем тот вообще говорит. Кацуки издает какой-то утробный рык и принимается ходить по коридору из стороны в сторону. Изуку взглядом следит за ним — двигает глазами туда-сюда, туда-сюда. Через несколько секунд у него начинает кружится голова от этого мельтешения. — Ведешь себя как тряпка, как слабак. Ты даже раньше настолько никчемным не был. Ты меня всегда бесил, — неожиданно «признается» Кацуки. Изуку не удивлен, он это всегда знал.  — А сейчас бесишь еще больше. Слабаки — это мусор. А те, кто сдается и опускает руки — даже хуже мусора! — под конец почти кричит Кацуки. Да так громко, что Изуку испуганно жмурится и втягивает голову в плечи. Сейчас на крик сбегутся врачи и санитары и прогонят Кацуки вон отсюда. Изуку прижимает палец к губам и жестом просит его говорить тише. К огромному удивлению, Кацуки слушается его и понижает голос: — И ты как раз хуже мусора. Ты… ты отвратителен. Твоя мамка не была бы рада увидеть такого сына-размазню… Изуку сглатывает и отрицательно качает головой: — Тебе не понять, что я чувствую, — шепчет он. Кацуки презрительно хмыкает. — Ну да, куда мне до тебя. Моя старуха еще помирать не собирается, так что я не скоро пойму, что ты, задрот гребанный, чувствуешь. Кацуки резко разворачивается, собираясь уходить, и напоследок бросает: — Возьми себя уже в руки, ты, дерьма кусок. А то смотреть тошно. Проще сказать, чем сделать. Но это «возьми себя уже в руки» вновь разжигает в его душе крохотный огонек надежды. Изуку часто-часто моргает, стараясь не заплакать. Глядя на удаляющуюся спину Кацуки, он ощущает странное, щемящее в груди чувство. Беспокойство? Нет. Тоска? Да, именно она. Если Кацуки сейчас уйдет, то он уйдет навсегда — Изуку почему-то уверен в этом. А еще он как никогда остро чувствует, что ему нужно сделать кое-что очень-очень важное. — Каччан… подожди! — кричит Изуку. Кацуки останавливается и оборачивается к нему. Сердце Изуку радостно трепещет в груди. — Че надо? — бурчит он. Изуку чувствует — сейчас или никогда. Он срывается с места и бежит к Кацуки, шлепая босыми ступнями по ледяной плитке коридора. — Спасибо тебе… что пришел. И, не давая ему опомниться, прижимается щекой к его спине. Изуку жмурится от затапливающего его всего счастья. Тепло. Очень тепло. Кацуки такой теплый. Как мама, как… Но стоит рукам сомкнуться на талии, как Кацуки одним резким движением отталкивает Изуку от себя: — Не прикасайся ко мне, придурок. Изуку отшатывается, с болью глядя Кацуки прямо в глаза. Он никогда еще не чувствовал себя настолько ненужным — как старая игрушка, выброшенная на помойку. «За что… Каччан? За что?»  — Лучше бы ты сдох тогда вместе со своей мамочкой. Кацуки бросает на Изуку взгляд, полный ненависти и отвращения, и быстрыми шагами идет прочь по коридору. Внутри Изуку что-то окончательно ломается при последних словах Кацуки.

***

Изуку сжимает в руках тканевую сумку со своими вещами, которых набралось всего ничего. Забирать какие-либо вещи из квартиры, кроме одежды и учебников, он отказался. Возвращаться лишний раз домой ему не хочется. Там все, даже сам воздух, напоминает Изуку о маме. — Выписываться — это так круто! — обрадовался Хару, узнав, что Изуку сегодня выписывают. — Эх, вот бы и мне… — протянула Аой. Юки промолчал. Он сидел, уткнувшись в телефон. Изуку не считает, что выписываться — это круто. В день выписки все соседи по палате помогали Изуку собирать свои вещи. — Ой, Изуку, ты забыл кое-что, — Аой указывает на распечатки, принесенные накануне Кацуки. Изуку берет их в руки, долго смотрит на них. И вдруг резко рвет пополам. Аой ойкает, следя за тем, как Изуку бросает бумагу в мусорное ведро. «Лучше бы ты сдох…» Окинув взглядом в последний раз палату, которая стала для него на несколько дней домом, Изуку идет за девушкой-врачом. На улице, рядом с больничным крыльцом, на котором курили тощие санитарки, стоит машина. Из нее выходит женщина, и Изуку мигом узнает ее. Это та самая, которая спрашивала его на днях о родственниках и об отце. Интересно, нашла ли она его отца? — Спасибо за помощь, — неприятно улыбается женщина, обращаясь к девушке-врачу. «Ей совсем не идет улыбка», — думает Изуку, переминаясь с ноги на ногу. Эта женщина вызывает у него только одну неприязнь. — Всегда пожалуйста. Вот, возьмите, — и девушка протягивает женщине папку. Женщина понимающе кивает. — Да, его документы… Хорошо, не будем терять время. И грубо хватает Изуку за руку, потянув его к машине. Он беспомощно оглядывается на девушку и взглядом умоляет ее не отдавать его этой женщине. Но та не двигается с места, ласково улыбается ему и машет на прощание рукой, когда Изуку уже сажают в машину и пристегивают ремнем. Изуку не хочет уезжать. Он провожает взглядом исчезающую за поворотом больницу, девушку, которая продолжает махать ему рукой. И когда больше этого не видит, комкает в руках свою на половину пустую сумку. — И-извините..? — Изуку краснеет, не зная, как обращаться к женщине. — Зови меня Кантоку-сан, — говорит она. Женщина сидит на переднем сидении, слева. Справа хмурится бородатый водитель. — Что ты хотел? — Куда мы едем, Кантоку-сан? Изуку догадывается, куда именно. Но все-таки спрашивает для уверенности. Изуку уже жалеет, что спросил. Кантоку-сан оборачивается и, видимо, стараясь быть дружелюбной, улыбается своей неприятной улыбкой. — Пусть это будет для тебя секретом. Приедем — узнаешь. Ты же любишь секреты? — как маленького спрашивает она. — Не люблю, — обижается Изуку и отворачивается к окну. Кантоку-сан ничего на это не говорит, а просто пожимает плечами. «Наверно, думает, какой я странный ребенок, — размышляет в тишине Изуку. — Я, видите ли, сюрпризы не люблю». Нет, сюрпризы он любит, но точно не такие. Машина останавливается перед большим зданием мышиного цвета. Кантоку-сан выходит первая, открывает дверь Изуку и как ребенка малого берет за руку. Он пытается вырвать руку из ее ладони, но безуспешно. «Сильная какая», — думает Изуку и поднимает взгляд на здание, перед которым они стоят. Темные окна, завешанные занавесками, серый цвет штукатурки — все это уныние не перебивают даже зеленые деревья, разросшиеся под подоконниками первого этажа. — Ну, поздравляю, теперь это твой новый дом, — почему-то торжественно, хотя и наигранно говорит Кантоку-сан. — А так же дом нескольких десятков таких же детей, как и ты. Она не говорит «сирот», но ему и так понятно, что женщина имела в виду. Изуку еще даже и не вошел в этот детский дом, а ему уже хочется отсюда сбежать.