***
Изуку после тренировки возвращается один. У Чизоме опять появились какие-то дела, и он быстро ушел, бросив ему ключи. Спасибо, что хоть не забыл их дать. А то было уже однажды, что он уходил, а Изуку приходилось сидеть под дверью квартиры и ждать его возвращения. Чувствовал он себя в такие моменты полным идиотом. Живот тихо урчит. Изуку прижимает к нему руку и думает, а не сходить ли в бар к Эбису? Чизоме сказал, что он накормит его, так почему бы не воспользоваться приглашением? Лапша быстрого приготовления и сладкие булочки уже так осточертели ему, что и в горло не лезут. А на нормальную еду денег нет. Почти все, что получает Чизоме, работая на якудза, уходит на аренду этой крохотной квартиры. «Ну и цены!» — недовольно хмыкает Изуку. Раньше он никогда не задумывался, что снимать квартиру — дело не из дешевых. Все равно Изуку идет в приподнятом настроении. У него такое чувство, будто за спиной выросли крылья, и он вот-вот оторвется от земли и взлетит. Изуку уверен — ничто не должно испортить сегодняшний вечер. Изуку вздрагивает, услышав внезапный крик: — Отпусти меня, ты, маньяк-извращенец! Моя попа не для твоих похотливых ручонок! Голос принадлежит девушке. Но в ее голосе, несмотря на слова, Изуку не чувствует страха. Ей, видимо, совершенно не страшно, а он втягивает голову в плечи, перепугавшись не на шутку. Еще один крик, уже более громкий, заставляет Изуку сорваться с места и побежать туда, откуда он доносится. — Отпусти ее! — кричит Изуку, бросаясь на мужчину средних лет с надвинутым на лицо капюшоном. Он не думает в этот момент, что будет делать, если этот насильник нападет на него. Оружия у него нет, а драться… драться Изуку не умеет. Да если бы и умел — что он может сделать против взрослого человека? Изуку со всего разбега врезается в мужчину и сбивает его с ног. Тот выпускает жертву из рук и падает. Не успевает Изуку опомниться, как мужчина вскакивает и убегает, только кричит: — П-придурок!.. Попадись мне еще… Наверно, Изуку рано расслабился — этот квартал, даже если он тут и освоился, все еще полон опасностей. «Совсем забыл!» — чуть не хлопает себя по лбу Изуку, вспомнив. — «Где же та девушка? С ней все в порядке?» И он тут же слышит, словно в ответ на свои мысли, тихое: — Спасибо большое… Изуку усмехается. Что-то темное придвигается к нему, и он инстинктивно дергается в сторону, когда перед его глазами появляется обрамленное светлыми тонкими волосами лицо девушки. — Ты… ты мой спаситель! — как в лихорадке говорит девушка. — А я теперь… твоя должница…. Я… я… Что мне сделать, чтобы отплатить тебе? Ее лицо слишком близко, и Изуку, смешавшись, энергично мотает головой. — Нет, забудь, что ты мне что-то должна… Что ты здесь вообще делала? Здесь опасно, знаешь ли. В полумраке черты ее лица трудно разглядеть. Изуку напрягается и видит желтые глаза с расширившимися от лихорадочного возбуждения зрачками. Зрачки настолько большие, что цвет радужки можно определить лишь по тоненькой желтоватой полоске, огибающей этот зрачок. Широкая и даже какая-то неестественная улыбка заставляет Изуку содрогнуться от неприятного и липкого страха, расползающегося по его спине. — Я искала одного человека… — блондинка щурит и без того узкие глаза и даже как будто облизывается. Или это Изуку только кажется? — Ты, случаем, не знаешь, где найти Убийцу Героев?.. Пятнышко? Изуку сглатывает, от изумления широко распахнув глаза. «Зачем ей… понадобился Чизоме-сан? И странно, почему она его называет «Пятнышком»?» — Я по новостям слышала, что Пятнышко здесь, — она пальцем показывает на асфальт под своими коленями — Здесь убил нескольких Героев!.. И я… я сразу же бросилась его здесь искать! Посмотрев на ее сияющее каким-то странным возбуждением лицо, Изуку думает, что эта девушка совершенно не осознает, как здесь по ночам опасно и что искать Чизоме — не самая хорошая идея. — Не знаю, — врет Изуку, не желая говорить ей, что лично с ним знаком. «Вдруг ее подослали полицейские, чтобы найти Чизоме-сана? Нет, я сначала все разузнаю, а потом…» — А зачем он тебе нужен? Блондинка издает какой-то неестественный визг и прижимает к щекам руки, оттягивая их вниз. — О, Пятнышко такой… классный! — горячо и возбуждено шепчет она. Ее щеки горят огнем. — Я так обожаю его! Я его уже месяц, нет, больше ищу! Хочу посмотреть на него хоть одним глазком… Или даже стащить у него… кусочек ткани его одежды! Она вся — я уверена, уверена! — пропиталась кровью убитых им Героев… Я буду хранить этот кусочек… как святыню… вдыхать этот ни с чем несравнимый запах крови! Изуку испуганно дергается в сторону, когда блондинка хватает его за руки, сильно сжимая их. — Ты правда, правда не знаешь, где он может быть? А вдруг… вдруг он вообще не в Токио? Ах, и что же мне тогда делать?.. В голосе блондинки слышатся грустные нотки, но ее лицо так и сияет не то от радости, не то от возбуждения, как начищенная до блеска медная посуда. — Нет, нет! — как будто перебивая саму себя, восклицает она, хлопая в ладоши. — Нет! Я хочу… хочу не только кусочек его одежды! Я хочу истыкать его ножами… Вид крови это так… волнительно! Меня это так возбуждает! Она дрожит всем телом, и Изуку чувствует, как по его спине пробегает холодок невольного страха. Ему начинает казаться, что у нее не все дома. «Если она продолжит за ним бегать… с таким фанатизмом, » — думает Изуку, — «он ее истыкает ножами раньше, чем она подойти к нему успеет… Чизоме-сан таких фанатов терпеть не может. А еще ему не нравятся фанаты профессиональных Героев». — У тебя… тут кровь, — необыкновенно тихо шепчет девушка. — На щеке… — Г-где? — заикается Изуку. Не нравится ему этот шепот, не нравится и сама эта блондинка. Он хватается за щеку и чувствует подушечками пальцев тонкую царапину. «Когда это я успел?» — в недоумении думает Изуку, не обратив внимания, что девушка взяла его за запястье, и отвела его руку от лица. А зря. Изуку замирает от страха, почувствовав на щеке ее горячее дыхание. Он не успевает ничего толком понять, когда его щеку облизывают, оставляя на коже влажную дорожку. Изуку дрожит всем телом и в следующее мгновение вскакивает на ноги, прижимая к щеке руку. — Т-ты… ты чего? — хрипло спрашивает он, перепугавшись не на шутку. «Сумасшедшая!» — Кровь, — объясняет девушка, облизывая губы. От вида ее розового кончика языка Изуку почему-то чувствует подступающую к горлу тошноту. — Вкусная. У тебя вкусная кровь. Она говорит все это так, словно этот поступок для нее обычное дело. Будто она так каждый день облизывает незнакомцев. Изуку сглатывает, делая шаг назад. — Пятнышко классный, тебе до него ой как далеко… — закатив глаза, шепчет блондинка. — Но если ты мне понравишься еще больше… я захочу увидеть больше… больше твоей крови! Сердце Изуку уходит в пятки. — Стой, ты куда? Не убегай! — кричит девушка вслед Изуку. Он бежит что есть мочи, подгоняемый звуком ее голоса, который звучит будто в его голове. — Я… я забыла представиться! Меня Тогой звать! Хи… Больше Изуку ничего не слышит, зажав в ужасе руками уши.***
Моясу не может успокоиться. Она лежит на своей кровати, прижав к груди подаренную Кацуки ей мангу, и все никак не перестает думать над его поступком. Кацуки ошибся и купил совсем не ту. Но она все равно рада. Больше не самому подарку, а тому, что ей это подарил именно он. «Я ему нравлюсь?» — думает Моясу, краснея. — «Какая глупость. Он на меня внимания никогда не обращал. А сейчас… Нет, я ему не… Блин, я не знаю! Не знаю!» Она скулит, не зная, как понимать поступок Кацуки и, прижав руки к горящему от смущения лицу, барабанит пятками по кровати. — А ведь правду говорила мама, — как-то хитро улыбается Моясу, замерев на мгновение. — Стоит перед этими мужчинами расплакаться… даже просто слезы показать… и они сделают все, что захочешь! Она энергично мотает головой, закусив губу: — Нет, так не правильно думать. Все-таки мне Бакуго-кун на самом деле нравится… И я не буду никогда его использовать, как использует отец мою маму!.. Я не такая. Хлопает входная дверь, и Моясу в мгновение ока вскакивает с кровати. «Кто-то пришел, » — думает и скрепя сердце откладывает в сторону новую мангу. — «Мама так рано с работы, что ли? Или…» Она замирает, только приподнявшись с кровати. «Только не он!..» — П-папочка? — наигранно удивляется Моясу, закусывая нижнюю губу. — Почему ты… Мужчина, наступая на пятку, снимает с ног ботинки и пинают их в угол. Его лицо будто серое от усталости. Но стоит ему увидеть Моясу, как его глаза загораются радостью. Но настоящая ли она? — Почему ты так рано вернулся? — спрашивает Моясу. Ей это и вправду интересно. Она не ожидала увидеть отца дома раньше, чем через неделю. Его возвращение было не очень приятной неожиданностью. — Ты… ты говорил, что на переговоры уйдет полмесяца, если не больше! Моясу, почти выкрикнув это, боязливо прикусывает язык. Не прозвучали ли ее слова так, словно она недовольна отцовскому возвращению? Отец был председателем, боссом, господином, главой — плевать как называть его, все равно ясно, кто он — одной преступной организации. Называлась эта организация «Мацуба». Он всегда хотел иметь сына, чтобы потом, когда постареет, передать ему власть. Но родилась она — Моясу. Не то чтобы отец не желал, чтобы она родилась. Нет, ее, кажется любили — и мама, и папа — но у нее каждый раз, когда ее обнимали или целовали, возникало странное двоякое чувство. Будто ее родители делают это лишь потому, что так надо. Исполняют свой долг, ритуал. Моясу натянуто улыбалась и говорила, как их любит. Однако сама же и не верила в правдивость своих слов. Моясу всегда, сколько себя помнит, называла отца «папочкой». И сама не знала, почему именно так. Видимо, этим ласковым «папочка» она хотела внушить самой себе, что любит отца. Ведь родителей нельзя не любить. Единственный, к кому Моясу испытывала настоящие, не поддельные чувства, был Кацуки. Девушкам, говорила мама, нравятся плохие парни — грубые, непослушные, проблемные подростки. Но Моясу Кацуки нравился не из-за его характера. Ей нравилось быть рядом с ним, рассказывать о себе, даже если он и не слушает. Или просто смотреть на него, любоваться им. Моясу не глупая и видит, что Кацуки на нее глубоко плевать. «Если я ему не нравлюсь, значит, » — думала она, — «Бакуго-куну нравится кто-то другой… другая». Но эту самую другую она не могла найти. Как будто Кацуки плевать не только на нее, а вообще на всех. В такие моменты хотелось плакать. Но Моясу проглатывала горькие слезы обиды и натягивала на лицо радостную улыбку, с которой Кацуки привык ее видеть. Слова отца, сказанные им однажды, врезались ей в память навсегда: — Не будь как те девчонки с твоего двора. Не будь слабой! Будь внешне девушкой, но внутренне — сильным парнем. Никогда — слышишь? — никогда не смей плакать! Моясу не плакала. Никогда, с того самого дня, когда это сказал ей отец. Тогда он дал Моясу сильную пощечину за то, что она расплакалась и не захотела идти в спортивные кружки. Туда ее насильно записал отец. Мама не препятствовала мужу. Она разделяла его взгляды, поощряла подобное воспитание дочери. Ее улыбки и слова о любви тоже, не менее отцовских, казались Моясу фальшивыми. Мама специально устроилась работать в полицию — она старалась замять любые дела и расследования, касавшиеся «Мацубы». И с крайней осторожностью, стараясь не вызвать лишних подозрений, науськивала людей из уголовного розыска на конкурирующих с отцовской организацией якудза. Моясу с трудом сдерживала смех, глядя на то, как родители изображают из себя этакую образцовую семью. Она и сама играла не второстепенную роль в этом спектакле. — Если я еще раз, — кричал отец, замахиваясь еще раз, чтобы ударить дочь, — еще раз увижу слезы на твоем поганом лице… я не знаю, что с тобой сделаю! Такие припадки ярости бывали у отца часто. Особенно часто он срывался, когда дела в «Мацубе» шли из рук вон плохо. Отец вымещал свою злость на семье. Точнее — на дочери. На свою жену он руку никогда не поднимал. Ее он любил. А Моясу — ненавидел. Девушка это не только чувствовала, но и знала наверняка. «Ну и ладно, » — думала Моясу, держась за покрасневшую от удара щеку, — «ну и ладно! Я вот… вот займу на этих чертовых соревнованиях первое место и… и папочка поймет, что я не слабая! Не слабая, пусть и девчонка!» И занимала. Упорства ей не занимать, этим она пошла в отца. Но вместо похвалы и слов, что ей гордятся, Моясу слышала лишь: — Этого мало! Нужно больше! Ты должна стать сильнее, намного сильнее, чтобы я умирал, не боясь за будущее «Мацубы»! Моясу вскоре поняла одну нехитрую истину — единственной любовью отца была, есть и будет «Мацуба», его синдикат. У Моясу много наград — чего только кубки за первые места в стрельбе из огнестрельного оружия стоят. Но когда она зовет к себе Кацуки, то заранее все это прячет. Моясу как будто стыдится этого, считает, что заниматься этим девочки не должны. Отец мечтает сделать из дочери идеальную преемницу. Моясу же мечтает жить самой обыкновенной жизнью. А связать свою жизнь она хочет с Кацуки. Моясу не раз перед сном мечтала, как было бы замечательно, если бы она стала его женой. В ее воображении рисовались красочные картины их семейной жизни. Например, как она готовит ужин, а Кацуки хвалит ее и говорит, как вкусно, уставший — он только вернулся с работы. — Глава «Заветов» послал меня к чертовой матери, даже не выслушав мои предложения, — хмыкает отец. — А я ведь хотел заключить с ним выгодный для них, а не для нас договор. Ну, и к черту их. Никто из глав «Заветов» никогда не отличался особенной сообразительностью. Поэтому-то мы вечно и воюем… Отец вообще мало посвящал ее в дела его преступной организации. Но Моясу отлично знала, что «Мацуба» — единственный синдикат, все еще на равных конкурирующий с «Восьмью заветами Смерти». Несколько лет эти два синдиката воюют между собой, и результат этой войны — десятки смертей подчиненных обеих сторон. Моясу жаль всех этих погибших за зря «младших братьев» — так, отец говорил, называют всех рядовых и незначительных пешек. Отец, с одной стороны, старался всеми силами остановить эту бессмысленную войну. Но в то же время его единственной мечтой и целью было уничтожить «Заветы», прибрать власть над всеми якудза к своим рукам. Ради достижения своей цели папа готов был на все, что угодно. Моясу замечает что-то темное на плече отца. Сначала не придает этому значения. Но, приглядевшись, понимает, что это темное — есть не что иное как кровь. — Папочка, а что с тобой случилось? — тихо и по-настоящему беспокоясь, спрашивает Моясу, пальцем указывая на отцовское плечо. Отец хватается за плечо, недовольно зашипев. Быстрыми шагами он направляется к ванной. Моясу идет вслед за ним, не зная, зачем это делает. — Т-тебе помочь? — с трудом проговаривает она, глядя, как отец снимает с себя пиджак. Белая рубашка на плече насквозь пропиталась кровью. — Ч-что случилось? — перепугавшись, Моясу подскакивает к отцу. Ей в этот момент действительно страшно за него, она не понимает, кто мог так ранить отца. Все внутри Моясу неожиданно даже для нее самой поднимается в одном горячем желании помочь, чем сможет, ему. — Не подходи, — сверкает на нее глазами отец, и Моясу замирает в дверном проеме, не зная, как ей поступить. Оставаться страшно, а уйти — то же самое, что проявить равнодушие. Или ненависть. Моясу вздрагивает — нет, отца нельзя ненавидеть, каким бы он ни был. Она всегда внушала это себе, но в душе всегда ненавидела его. Отец достает с полки аптечку и щипцами, морщась и издавая низкий рык, вытаскивает из окровавленной плоти что-то маленькое и металлическое. Моясу узнает в этом маленьком предмете пулю. — Какие… ах ты ж… черт… — шипит отец, бросая в раковину вытащенную пулю. Кровь из раны стекает по его спине, пачкает пол. — Какая-то банда… черт их знает, кто они… занялись рэкетом… на моей территории… Суки, нескольких моих людей пристрелили! — он ловко, будто делает это не в первый раз, вытягивает незамысловатый узор на плече хирургическими нитками. На памяти Моясу не было ни единого случая, когда бы отец обратился к врачам. Он вечно твердил, что каждый желает его смерти, и эти врачи не преминут убить его первыми. Чувство паранойи преследовало его везде, передалось его жене — она тоже боялась. Но не за себя — за мужа. И дочь — Моясу, ужасалась, стоило ей представить, что отца убьют. — И меня… задели… — договаривает отец, зубами перекусывая белую, а местами уже бурую нить. — Но промахнулись… Не на того руку подняли! Моясу сглатывает, глядя на перепачканное кровью зеркало и заляпанный пол со следами отцовских ног. Мысль, что ей сейчас придется все это мыть и убирать, заставляет ее ощутить приступ легкого головокружения. Видеть подобное ей уже осточертело. — Надеюсь, Бакуго-кун не станет потом таким же… сумасшедшим, — шепотом говорит Моясу, протирая стекло. — Хотя… чего это я? — удивляется она сама себе. — Конечно же, он не станет таким! Бакуго-кун относится к… ко многим, как к мусору… Но он так волнуется за Изуку-куна! Он постоянно спрашивает, не нашли ли его, не… Моясу замирает, и тряпка выскальзывает из ее рук. «Изуку-кун… он вечно говорит об Изуку-куне. И думает наверно, о нем». Моясу стискивает зубы, чтобы не расплакаться. Думает не о ней. Моясу где-то на периферии сознания чувствует в этом Изуку соперника. Она сама не понимает, как и почему он может быть ее соперником. Но ей вовсе не хочется, чтобы Изуку возвращался.***
Кацуки намыливает голову и на секунду задерживает взгляд на своем мутном отражении в запотевшей пластиковой стенке душевой. И, фыркнув, быстро и энергично принимается смывать с волос пену. Он вздыхает и ладонью касается груди, где опять бешено стучит сердце. Как же все это его уже достало! Сначала Кацуки не может разобраться в своих чувствах к Изуку, а теперь еще Моясу зачем-то подарок сделал. — Надеюсь, она не поймет это… неправильно, — тихо проговаривает он, поднимая взгляд к потолку. — Еще решит, что я в нее втюрился… Она ведь такая безмозглая. Хотя, — хмыкает Кацуки, прикрыв глаза, — я не умнее ее. Такой же ид-и-от. Ему и смешно, и как-то грустно. Горячая вода стекает по его лицу. Кацуки прикрывает глаза и вновь вздыхает. «Деку, он такой хороший, » — вдруг думает он, улыбнувшись уголком рта. — «Типа… когда я его бил, издевался над ним, он не обижался, а… прощал меня. Почему? Какой же он странный. Если Деку вернется, я никогда больше не буду издеваться над ним. Обещаю…» Кацуки рвано выдыхает, облизывая пересохшие губы. Его рука сама тянется вниз, и черт знает, каким местом он вообще думал в то мгновение, касаясь пальцами затвердевшего члена. Локтем Кацуки задевает кран, и его с ног до головы окатывает ледяной водой. Но это совершенно не приводит его в чувства, а только еще больше распаляет. Он зажимает свободной рукой рот, кусая себя за пальцы. — Де… Деку… — хрипит Кацуки, запрокидывая голову и сбивчиво шепча какой-то бред. Он жмурится, и в его голове совершенно непонятным и пугающим образом рисуется образ Изуку. Не сам он с его до боли знакомыми веснушками и зелеными растрепанными волосами. А что-то абстрактное, но Кацуки отчетливо чувствует, что это нечто есть именно Изуку. Сердце то готово вот-вот остановиться навсегда, то вновь начинает стучать как сумасшедшее. Кацуки сжимает свое собственное горло. Он горит изнутри, а ледяная вода из душа нихрена его не охлаждает. Кацуки задыхается, дрожит всем телом. Его колени подгибаются, когда он кончает себе в кулак, как-то жалобно и тонко заскулив. Совсем как собака, которой наступили на хвост. Кацуки хватается дрожащими, как в лихорадке, руками за стены. Все вокруг него как будто плывет, а в голове ни единой здравой мысли. — Ч-что это… черт тебя дери… было?.. — моргает он, пытаясь согнать пелену с глаз. Когда муть перед глазами, проходит, сознание начинает по крупицам возвращаться к нему, а ледяная вода заставляет его задрожать от холода, Кацуки наконец-то понимает, что только что он делал и как неправильно, чертовски неправильно это было! Щеки вспыхивают огнем. Ему хочется захлебнуться этой проклятой ледяной водой и просто сдохнуть от стыда. «Бля-ять!..» — стонет Кацуки, сжимая липкими руками голову. Придется опять мыть голову, но это сейчас не важно. Совсем не важно! «Я что… действительно трогал себя… с мыслями о Деку?..»