***
Изуку весь сжимается, стоит ему перешагнуть через ограду кладбища. Холодный осенний ветер пронизывает насквозь. Изуку ничего не сказал Чизоме о той блондинке, которую встретил вчера вечером. Ему и вспоминать о ней не хотелось, не то что говорить. Стоит Изуку вспомнить о ней, как неприятный холодок пробегает по всему телу. Да и к тому же Чизоме сам с этим разберется, Изуку в этом уверен. — Она… кажется здесь, — медленно проговаривает Изуку, останавливаясь перед каменной плитой. Он на мгновение тянет, было, руку к Чизоме, но тут же ее отдергивает, сжимая другой — как будто испугавшись этого порыва. Изуку так ждал этого момента, а теперь все слова, что он хотел сказать маме, будто застревают в горле. Он сглатывает, чувствуя омерзительный страх. Почему ему страшно? Изуку поднимает взгляд на надгробие и с замирающим сердцем читает: «Мидория Инко». До этой секунды где-то очень глубоко внутри Изуку еще теплилась надежда, что его мама жива, а его все это время обманывали. Но сейчас он вновь убеждается в том, что все это было правдой. И осознавать это во второй раз намного тяжелее, чем в первый. Хотя подступающих к горлу рыданий Изуку не ощущает, ему просто больно. — Знаете, Чизоме-сан, — шепотом произносит Изуку, глядя будто сквозь каменную плиту, — а ведь мама до конца верила, что я смогу стать Героем. Изуку мысленно умоляет Чизоме ничего на это не говорить, просто промолчать и выслушать его. И мужчина как будто услышал его мольбу. Он стоит, прислонившись спиной к высокой ограде. И по его выражению лица не понятно, слушает ли он Изуку или нет. — Да, она всегда поддерживала меня… говорила, что я сильный… — каждое слово дается Изуку с трудом. — И я верил ей… до последнего верил! Он, до крови закусив нижнюю губу, падает на колени и закрывает лицо руками. Его плечи мелко вздрагивают от беззвучных рыданий. Чизоме не двигается с места, не понимая, как Изуку в этот момент хочет, чтобы он подошел к нему и обнял его. Или просто положил руку на плечо. А может, он и правильно делает? Изуку должен сам справиться со своим горем. Ведь он один, теперь точно один на всем белом свете, если не считать Чизоме. — Но я… понимаете… думаю, что она ошибалась. Если бы я стал… потом, как-нибудь, этим Героем, я бы не понял, что… что существуют фальшивки. С-спасибо вам… Чизоме-сан. Изуку поднимает заплаканные глаза на Чизоме и встречается с ним взглядом. Приятное и словно какое-то родное тепло разливается в его душе. — А, что это я несу? — усмехается Изуку, хлопнув себя по лбу. — Мама, я же пришел сюда вовсе не для того, чтобы плакать!.. Не знаю, слышишь ты меня или нет, но я хочу тебе сказать кое-что… очень важное. Изуку рукой прижимает выбившиеся из-за уха сильно отросшие прядки волос, подхваченные резким порывом ветра. — Знаешь… мне тебя очень не хватает. Я бы все на свете отдал, чтобы вернуть те дни, когда мы с тобой были вместе… Изуку смотрит только на каменную плиту. И вместо холодного камня с датами рождения и смерти видит мамино лицо. Он его так ясно и четко видит, что подумал бы, что она все еще жива. — Прости меня, мама. В том, что произошло, возможно, я и не виноват… но в этом есть доля и моей вины. Поэтому прости меня. Знаешь, мам, кажется, это последний раз, когда я прошу у тебя прощение… Интересно, его отец знает, что мама мертва? Изуку качает головой, прогоняя прочь эти мысли. Откуда бы ему взяться, этому отцу? За тринадцать лет так и не соизволил появиться, а сейчас должен был прийти? Глупо надеяться на это. Но как тогда здесь, под каменной плитой, оказались уже засохшие цветы? Изуку с удивлением, смешанным с ужасом, смотрит на несколько светло-голубых цветков. Незабудки уже высохли, но все равно выглядят красиво. Незабудки — любимые мамины цветы. Но кто положил их сюда? У Изуку в душе зарождается крайне неприятное предчувствие. Изуку, стараясь ничем не обнаружить своего замешательства, вновь смотрит на плиту и широко улыбается. Он часто-часто моргает, скрывая выступающие на глазах слезы. — Ч-чизоме-сан, подойдите… пожалуйста, — хрипло и срывающимся голосом просит Изуку. Чизоме, не говоря ни слова, подходит к нему и садится рядом на корточки. Его взгляд прикован к каменной плите. Изуку заглядывает ему в глаза и удивляется — его зрачок настолько сузился, что его почти не видно. — Мама, познакомься, это Чизоме-сан! — горячо шепчет Изуку, невольно хватая мужчину за запястье. Чизоме дергается, но не высвобождает руку. — Чизоме-сан, это моя мама… — он улыбается, повернувшись к нему. — Она очень красивая. Если бы вы ее видели, она бы вам понравилась! Чизоме, удивленно скосившись на него, медленно кивает головой и чуть наклоняется вперед, как будто кланяясь. Он, видимо, решает подыграть Изуку. — Приятно познакомиться… Мидория-сан. — Я ему очень доверяю… почти как тебе, — продолжает Изуку, не обращая внимания на смешавшегося Чизоме. — Он… он только с виду страшный, а на самом деле он хороший. Очень хороший! Чизоме при этих словах резко высвобождает руку из пальцев Изуку и отворачивается. — Поздно уже, пацан, пора возвращаться, — как в тумане слышит голос Изуку и поднимает голову вверх. Солнце начинает медленно спускаться за горизонт, отбрасывая последние ярко-красные лучи. Голубые незабудки окрашиваются в алый цвет от этого солнечного света, напоминая языки пламени. — Да, пора… — будто сам себе говорит Изуку. — Прости мам, мне пора идти, Чизоме-сан прав… Ты же будешь меня ждать здесь? Я обещаю когда-нибудь еще прийти. Изуку поднимается с земли, отряхиваясь. Чизоме берет его за руку, потянув за собой. Бросив последний взгляд на каменную плиту, Изуку улыбается сквозь слезы и шепчет так, чтобы его никто, кроме мамы, не услышал: — Я люблю тебя. Больше всего на свете. Чизоме, не останавливаясь, продолжает идти в сторону, откуда они пришли, туда, где находится станция. Изуку смотрит на его широкую спину и с неожиданной нежностью думает: «Я наконец-то нашел свой путь, мама».***
Электричка трогается с места. Изуку поворачивается к окну, с грустью глядя в ту сторону, где осталась мамина могила. А потом переводит взгляд на Чизоме. «Он не рад, что пошел со мной?» — думает Изуку, пытаясь по выражению лица понять его мысли. Были ли у Чизоме когда-нибудь родители? Возможно, когда-то и были, но Изуку этого не знает наверняка. Любил ли он их? Об этом он тоже не имеет ни малейшего понятия. Стоит ли спросить об этом Чизоме? Изуку мысленно качает головой и вздыхает, отвернувшись. Это не его дело, если Чизоме захочет, он сам расскажет обо всем. «Надеюсь, Чизоме меня после этого… ну, того, как я его представил маме… блин, я такую бредятину наговорил!» — он с досадой прижимает к щеке ладонь. Его щеки горят. — «Надеюсь, он не откажется быть моим наставником и не бросит меня. Я буду тренироваться усерднее, больше прежнего, чтобы доказать ему, что он не зря тратит на меня время!» Изуку уже знает, что именно мотивирует его тренироваться усерднее. Чизоме всю дорогу до станции, что находится недалеко от их квартала, молчал, погруженный в свои собственные невеселые мысли. Слова Изуку, его отношение к матери, навевают на него воспоминания, от которых ему хотелось бы раз и навсегда избавиться — настолько они ужасны и неприятны.***
Двадцать два года назад. Киото. Чизоме кое-как высиживает прием у врача. Ему скучно — он болтает ногами, устроившись на высокой табуретке, и глазеет на плакаты в кабинете врача. На плакатах видит людей без кожи, у которых видны все внутренности. Чизоме одновременно и страшно, и жутко интересно, что же там такое внутри него есть. «Это же нарисовано, верно?» — размышляет Чизоме, пока мама о чем-то взволнованно разговаривает с врачом. — «Художникам всегда кто-то позирует. Кто же сдирал с себя кожу, чтобы позировать для этих плакатов?» Странные, очень странные мысли иногда приходили в голову семилетнего ребенка. «А этот врач, » — Чизоме косится на мужчину в белом халате. — «Он тоже такой же внутри? Такие же внутренности, да? Или у него, как у врача, что-то другое? Интересно, что?» Он, может быть, и продолжил думать в том же русле и придумал бы какую-нибудь особенную, не такую, как у всех, анатомию врачей, если бы мама не окликнула его: — Чи-чан, пошли домой. С недовольным вздохом Чизоме спрыгивает с табуретки и вяло прощается с врачом. Мама берет его за руку и ведет к выходу. «Может, мне стать врачом, чтобы узнать, что там у врачей внутри?» — размышляет Чизоме, пока они с мамой идут по больничному коридору молча. За одну только эту неделю он мысленно переменил десятки профессий. Кем он только не хотел быть — и врачом, и летчиком, и банальным космонавтом, кем хотят быть многие. Но о профессии Героя Чизоме не думал никогда. Чизоме, как и все дети, восхищался ими. Но становиться таким же вовсе не хотел. Он был далеко не глупым и понимал, что ничего из этого не выйдет. Хотя бы потому, что его причуда так еще и не проявилась. Этот факт мало заботил Чизоме — ну, нет ее и нет. Его ровесники задирали и смеялись над ним, крича в спину: «Беспричудный! Беспричудный!» Но Чизоме это вообще не волновало. Мама же, в отличие от сына, к его беспричудности относилась не с таким равнодушием. И именно поэтому они сегодня ходили к врачу. Тот успокоил маму и заверил ее, что у Чизоме есть причуда. — Врач сказал, что причуда может и быть у тебя, но… у тебя не было, ну, скажем, возможности ее использовать. Он вот привел один пример, — рассказывает мама, — что бывает такая причуда — ты можешь дышать в открытом космосе. Или еще что-нибудь похожее. Ты же никак не сможешь это проверить? — Не смогу, — дергает плечом Чизоме, не до конца понимая, к чему она клонит. — Вот-вот! — с вдохновением говорит мама. — А так как ты не можешь ее использовать в действии, то все и думают, что ты беспричудный! А ты, может быть, самый что ни на есть причудный! Чизоме пожимает плечами и равнодушно хмыкает: — Может быть. Где-то в глубине души его самолюбие торжествует. Чизоме никогда не понимал, почему все так волнуются из-за этих причуд. Да, это классно уметь то, что не умеют другие — например, один из одноклассников Чизоме мог становиться невидимым. Классно, но ничего более. Может, из-за этого его презрительного отношения к причудам никто и не хотел дружить с Чизоме. Ему было обидно, но вида он не показывал, задирая нос и внушая самому себе, что ровесники не дружат с ним, потому что боятся его. «Вы только посмотрите на этого мальчика!» — Чизоме стоял перед зеркалом, представляя, что он на одной телевизионной передаче и что это голос ведущего. — «Вам не кажется, что он настолько силен, что сможет любого Героя на лопатки положить?» Но, когда игра заканчивалась, а придумывать в голове речь ведущего надоедало, Чизоме сам начинал верить в свои выдумки и считать, что все это обязательно случится в будущем. Мама воспитывала его одна. Был когда-то и отец, Чизоме его даже помнит. Он днями и ночами не просыхал и пропивал всю свою зарплату, пока работал. А потеряв место, принялся за мамину. В какой-то момент женщине все это надоело, и она прогнала его. Что случилось с отцом после этого, куда он пошел и где жил — Чизоме не знает. — Пойдем домой, Чи-чан? — с улыбкой спрашивает мама, крепко держа сына за ладошку. — Или?.. Она хитро щурится, делая многозначительную паузу. — … или? — с нетерпением переспрашивает Чизоме, задрожав от волнения. Что, что она придумала? Умеет же заинтриговать, а потом резко оборвать на самом интересном! — Или отпразднуем твою «причудность»? Пойдем в парк развлечений? Чизоме впервые за весь день широко улыбается. Его глаза загораются от радости. Как давно он не был в парке развлечений! — Пойдем! — энергично кивает Чизоме. И тут же добавляет, смешавшись: — А то дома делать нечего… скучно. Мама смеется, догадавшись в чем дело, но ничего на это не говорит. Если бы Чизоме в тот момент мог предвидеть, как круто повернется его жизнь, он бы предпочел поскучать дома, а не идти в этот парк развлечений. Аттракционы светятся всеми цветами радуги, отражаясь и переливаясь в широко распахнутых глазах Чизоме. Мама, заметив восхищение сына, улыбается и ерошит его темные волосы. На что Чизоме недовольно хмурится, нахохлившись — он всегда стеснялся проявлять какие-либо эмоции, предпочитая казаться равнодушным. — Будешь сахарную вату? — спрашивает мама. Чизоме, насупившись, отрицательно качает головой. — Я уже не маленький, чтобы сахарную вату есть… И он отворачивается, чувствуя, как у него засосало под ложечкой при одном только взгляде на это лакомство. Мама, заметив это, вновь смеется — сегодня у нее хорошее настроение. И она протягивает ему сахарную вату на палочке. — На, по глазам вижу, что хочешь. — Нет, я не… Мама садится перед ним на корточки и щелкает его по носу. Чизоме возмущенно шипит и говорит, что он, мол, не маленький, чтобы мама его по носу щелкала. Он не любит, когда с ним обращаются, как с маленьким, хотя ему всего-то семь. Ну, ладно, не совсем семь — семь с половиной. — Иногда можно побыть и маленьким, — мама протягивает ребенку сахарную вату, и Чизоме осторожно, будто боясь, что эта сладость окажется нереальной и испарится в воздухе, берет палочку. Зарывшись носом в мягкую вату, он краснеет и тихо благодарит: — С-спасибо, мам. Чизоме, не успев даже лизнуть вату, слышит плач ребенка. Обернувшись, он видит девочку на скамейке. — Эй, ты чего ревешь? — подходит он к ней. Девочка пугается, подняв голову и посмотрев на Чизоме. — Маму… потерял-а… — бормочет она и прячет лицо в ладонях. Чизоме с секунду смотрит на девочку, потом переводит взгляд на сахарную вату в руках. И, отвернувшись, чтобы не видеть просиявшего в то же мгновение лица девочки, протягивает ей сладость. — На, держи. И хорош плакать. Иначе будешь красной и опухшей страшилой. Девочка не успевает его даже поблагодарить, сжав в пальцах палочку. Чизоме опрометью бежит к маме, стараясь не обращать внимания на восхищенный взгляд девочки, с которым она провожает его. — Ты такой добрый, — усмехается мама, потрепав подбежавшего сына по голове. — Девочку успокоил… — Никакой я не добрый! — фыркнув, перебивает ее Чизоме. Словно ему обидно, что его назвали добрым. — Просто терпеть не могу, когда кто-то плачет!.. — Добрый, добрый! — поддразнивает его мама, как будто не обращая внимания на его возмущенное шипение и насупленный вид. — Пошли на аттракционы! — Угу, — отзывается Чизоме, стараясь улыбаться как можно незаметнее. К вечеру Чизоме начинает клевать носом, как ни стараясь выглядеть бодрым. «Я уже не маленький, чтобы днем засыпать!» — говорит он сам себе. Но в конце концов сдается и засыпает на руках мамы, прижавшись к ее груди. Женщина с нежностью смотрит на его нахмуренное даже во сне лицо и тихо улыбается, поправляя выбившуюся из-за уха темную прядку. И думает, что надо бы сводить сына в парикмахерскую — его волосы сильно отросли. Они с Чизоме гуляли допоздна. Начало уже смеркаться, когда женщина шла вдоль знакомых соседских домов. Их одноэтажный домик, маленький, как раз на двух человек, самый крайний, в темном углу, где нет, как на грех, ни одного фонаря. «Не маленький говоришь, а все так же быстро засыпаешь, как и в пять лет, » — с нежной усмешкой думает она, оглядываясь по сторонам. Обычно, когда она возвращалась в это время домой, на лавочке у ограды сидели старики и с грустью вспоминали, как раньше-то хорошо жилось. Женщина, проходя мимо них, здоровалась с ними и желала спокойной ночи. И вслед слышала, какая она молодец, что работает вот так допоздна. А еще со своей собакой гулял ее сосед — на нее каждый раз лаяла его собака. Но сегодня никого нет — ни стариков, ни соседа с собакой. Это настораживает женщину и заставляет зябко поежиться от внезапно окатившей ее волной страха. Прижав Чизоме к груди, женщина продолжает идти, стараясь не обращать внимания на шаркающие шаги за спиной. — Э-эй, только посмотри, какая цыпочка идет… — слышит она, и ужас сжимает ее горло. — М-м-м, а ножки-то какие… Неприятный хриплый голос заставляет женщину зажмуриться и ускорить шаг. До дома еще далеко, а на улице ни души. «Как странно, как странно!» — Барышня, не составите нам компанию? — присоединяется к первому второй голос. Женщина на секунду оборачивается и видит двух мужчин. Один из них швыряет в кусты пустую бутылку, и стекло вдребезги разбивается об асфальт. Женщина сглатывает, крепче прижимая сына к быстро вздымающейся от страха груди. — Ч-что вам надо? — голос подводит ее, и она почти шепчет это, и не надеясь быть услышанной. Но ее отлично слышат. Один из мужчин шатающейся походкой идет к ней, расставив руки по обе стороны, будто пытаясь поймать ее. — Что нам надо? — он спотыкается на ровном месте и кое-как удерживает равновесие, неприятно хохотнув. — Эй, дружище, а че нам надо? Женщина делает несколько шагов назад, где-то на периферии сознания понимая, что сейчас лучше не делать резких движений. С пьяными, как с дикими зверьми, нужно быть осторожнее. Да и далеко она с ребенком на руках не убежит. Женщина продолжает медленно отступать, пока спиной не упирается во что-то твердое. Оглядывается и делает полный отчаяния вздох. За спиной забор соседского дома, а впереди двое мужчин. Теперь ей точно не сбежать. — Давай повеселимся с ней, а? Жалко оставлять такую красотку без внимания… Без мужского внимания, — недобро скалится второй мужчина, потирая руки и приближаясь к женщине. — Будешь тихо себя вести — оставим в живых. Будешь кричать — сама знаешь… Она вжимает голову в плечи. Чизоме на ее руках дергается, открывает заспанные глаза. Женщина с ужасом смотрит на него, и каждая клеточка ее тела чувствует, что это конец. — Ха-а… смотри-ка, а у нее еще и ребенок, — пальцем тычет мужчина. — Тебя детишки интересуют, дружище? При этих словах женщина крепче прижимает к себе пискнувшего во сне Чизоме и безумным взглядом смотрит на пьяных мужчин. Не успевает второй ничего ответить, как она издает отчаянный вопль и, вложив в голос остатки смелости, кричит что есть мочи: — Не смейте трогать моего сына! Я не позволю вам! Вы сволочи, а не люди! Грязные животные! Я вам и пальцем его тронуть не позво… Первый издает низкий рык и одним шагом сокращает расстояние между ним и женщиной. — Как ты нас, сука, назвала? Теперь не жалуйся — сама напросилась… Это служит женщине выстрелом стартового пистолета. Но не успевает она пробежать и пары метров, как грубые и жесткие пальцы впиваются в пряди волос на затылке и тянут на себя. Женщина вскрикивает, лбом ударившись об асфальт, но она кричит больше от ужаса, чем от боли. Чизоме широко распахивает глаза, проснувшись, и, не понимая ровным счетом ничего, смотрит на маму и на ее залитый кровью лоб. — М-мама?.. — одними губами шепчет Чизоме, не смея и пальцем пошевелить от страха. Что происходит? Что случилось? Ведь все так замечательно начиналось — парк, они с мамой гуляли, ему было весело! Веселье в мгновение ока превратилось в ад. — Беги! — издает истошный вопль женщина, когда какие-то мужчины хватают ее за горло и рывком поднимают на ноги. — Беги, Чи-чан! Беги-и! Чизоме не нужно повторять дважды. Он срывается с места и бежит в сторону дома, спотыкаясь о булыжники и разбивая коленки в кровь. Он слышит истинные вопли, но не понимает, кому они принадлежат. Чизоме не хочет верить, что это кричит мама. Мама сильная и справится с этими незнакомцами. Он протягивает руку, чтобы схватиться за мамину ладонь, но пальцы безвольно хватают пустой воздух. Сердце пропускает один удар, сжимается от ужаса. Чизоме резко останавливается, пораженный пугающей догадкой. Значит, тот отчаянный вопль принадлежал маме. Крика, настолько наполненного болью и ужасом, он никогда еще не слышал. Этот крик въедается в мозг, смешивается с кровью, парализует тело и разум. Чизоме страшно. До одури страшно. Ему кажется, он сойдет сейчас с ума. « — Беги, Чи-чан!» — звенит в его ушах, и Чизоме сжимает руками голову, чувствуя, как пульсирует кровь в висках. Мама сказала бежать. Он должен бежать. Бежать! «Но я не могу! Там мама!» Чизоме впервые в жизни не послушался и сделал не так, как сказала мама. Очередной крик заставляет Чизоме побежать обратно, рыдая во весь голос от всепоглощающего первобытного страха. Он хватает первый попавшийся камень с земли. Ничего не видно от застилающих глаза слез, и Чизоме, размахнувшись, бросает камень наугад. Но промахивается — камень с глухим стуком падает на асфальт, откатывается в сторону. Чизоме моргает, и мутная пелена сходит с глаз. И к собственному ужасу видит на земле мамину фигуру. Ее платье, расшитое цветами, как старое бабушкино кимоно, разорвано в клочья. А быстрые мужские руки шарят по ее груди. Чизоме не понимает, что происходит, смотрит на распростертое на земле тело, на залитое кровью некогда красивое лицо, а теперь опухшее от синяков и гематом. Безжизненные, закатившиеся глаза пугают его своей необыкновенной белизной. Он слышит противные голоса мужчин, их хохот и грязные шутки, и все в нем вскипает от омерзения и ненависти к ним. Их перекошенные от животного удовольствия лица Чизоме запомнил на всю жизнь. Будет умирать — не забудет. — Не смейте! — отрывисто кричит Чизоме, задыхаясь и захлебываясь рыданиями. — Не смейте!.. Трогать!.. Мою маму!.. Он бросается на одного из мужчин, не отдавая себе отчета в том, что он делает. Тело само по себе двигается, не подчиняется его воле. Хотя Чизоме где-то на периферии сознания понимает, что он ничего не сможет сделать против двух взрослых мужчин, у которых напрочь сорвало все тормоза от ударившего им в головы алкоголя. «Я не прощу их… не прощу за то, что они причинили боль маме!» И Чизоме зубами вгрызается в руку одного из мужчин, прокусывая кожу и чувствуя на языке теплую кровь.