***
Чизоме переминается с ноги на ногу в ожидании его часа, когда можно будет войти к маме в палату и повидаться с ней. Хмурая медсестра любит точность, и раз его время — половина шестого, то пускай сидит и ждет еще десять минут. Она, видимо, не понимает, как трудно Чизоме выждать эти жалкие десять минут. От нетерпения и волнения ему кажется, что у него сердце вот-вот остановится. Старушка оказалась доброй, и все дни, пока мама была в больнице, кормила его. Чизоме очень понравилась ее стряпня. Готовила она и вправду очень вкусно — особенно традиционные японские блюда. Многое из того, что она готовила, Чизоме ни разу в жизни не то, чтобы не пробовал, а даже и не знал, что такое существует. Но то, что удивляло его больше всего, так это то, что старушка заботилась о нем так, словно он был ее родным внуком. За три с лишним недели, проведенные со старушкой, он очень привязался к ней. И пару раз, забывшись, называл ее своей бабушкой. Но тут же извинялся за это несмотря на то, что старушке было это приятно. А вот и долгожданная половина шестого. Чизоме пулей влетает в палату и сразу взглядом находит мамину койку. — Мама! Мама, ты как? Мама, я так рад!.. — дрожа от радости, подбегает он к ней и хватает за руку. Ее кожа невероятно холодная. Чизоме замирает от странного и липкого чувства — будто то не мама, а какой-то совершенно чужой и незнакомый человек. Он смотрит на ее лицо, и дает себе мысленный подзатыльник. Это мама! Это точно она, какие у него могут быть сомнения! Но ее руку Чизоме невольно отпускает. Ее рука безвольно падает на кровать. Мама даже и не смотрит на Чизоме. Как будто его и не существует вовсе. Она, не моргая, не двигаясь, словно даже и не дыша, смотрит в потолок. Чизоме ужасается, заглянув в ее глаза и не увидев в них ничего, кроме ледяной пустоты. «Что с ней случилось?» — не понимает Чизоме, прижимая руку к груди. — «Она мне не рада? Она меня не узнает?» Чизоме, когда шел в больницу, хотел обрадовать маму и рассказать ей о своей странной, но все-таки причуде. Но сейчас, глядя на нее, он уже этого не хочет. — Мам, — трогает Чизоме женщину за плечо. — Мам, ты как? Она искоса смотрит на сына, щурится, будто с трудом разглядывает его. — Чи-чан…. Это ты? Чизоме, весь затрепетав от радости, хватает маму за руку и энергично кивает: — Да, мам, да, это я! Ты как себя чувствуешь? Женщина ласково и тепло улыбается, и в душе Чизоме зарождается приятное щекочущее чувство. Он узнает прежнюю маму — добрую и нежную. Но все равно ему кажется, что в каждом ее движении, в каждом слове скользит равнодушный холод. — Я так рада, что с тобой все в порядке… Знаешь, Чи-чан, я чувствую себя как-то странно. — Что случилось? — мигом пугается Чизоме. — Это что-то серьезное? У тебя что-то болит? Мама отрицательно качает головой и тонко усмехается. Ее холодная сухая ладонь касается щеки Чизоме, и по его спине разом пробегают тысячи мурашек. — Нет, не бойся, Чи-чан. У меня ничего не болит. Просто… такое чувство, что… — она не договаривает, замявшись. — Я не уверена в этом, но… врачи ничего не говорят, и я волнуюсь… Чизоме хмурится, ни слова не понимая из сказанного ей. То, что она говорит, больше похоже на какой-то бред. — Меня в последнее время часто тошнит… — продолжает рассказывать мама, подняв глаза к потолку. — И постоянно хочется спать. Вот я сейчас с тобой разговариваю, а меня так и клонит в сон. Как будто в подтверждение собственных слов, она зевает, отворачиваясь и словно стесняясь, что делает это перед сыном. — Может, ты болеешь? — неуверенно спрашивает Чизоме, всем сердцем надеясь, что это не окажется правдой. — Нет-нет, я совсем здорова. Тут дело в другом… Мне кажется, что я беременна. Чизоме широко распахивает глаза, удивляясь лишь тому, каким тоном произнесла это мама. Что значит то, что она «беременна», он не понимает, но сердцем чует что-то неладное. — Это… какая-то болезнь? — шепотом спрашивает он, как будто боясь быть услышанным. Чизоме наклоняется к маме и заглядывает ей в глаза. В ее светлых глазах появляются привычные и давно забытые насмешливые огоньки. — Дурачок. Какая же это болезнь? Это значит, что у тебя будет младшая сестренка. Или братик. Почти через год. Она закусывает губу, взглянув в мгновенно переменившееся лицо Чизоме. — Чи-чан, ты что, не рад? — Р-рад, — врет Чизоме. И отворачивается, чтобы мама не догадалась о его лжи. Внутри него зарождается странное и непонятное чувство — жгучая ненависть к этому, еще даже и не родившемуся, ребенку.***
Через девять месяцев Чизоме со смешанными чувствами смотрит на сверток в руках мамы. Ее лицо так и сияет от радости, и он выдавливает из себя улыбку, чтобы не расстраивать женщину. — Смотри, какой у тебя красивый братик родился! — с восхищением говорит мама, показывая Чизоме сверток. Он смотрит на сморщенное смуглое лицо ребенка и удивляется, не понимая, в каком месте мама увидела красоту. Лицо ребенка больше похоже на сморчок — такое же темное и сморщенное. — Чи-чан, как назовем братика? — улыбается мама, с нежностью и любовью глядя на то, как ребенок разевает беззубый рот и издает какие-то странные звуки, очень похожие на кошачье мяуканье. Чизоме мысленно фыркает, стискивая зубы от непривычного чувства отвращения. — Монсута. Давай назовем его Монсута. — Хорошее имя. Я буду звать тебя, — мама широко улыбается и, к огромному изумлению Чизоме, целует ребенка в лоб, — Мо-чан. «Как можно любить и целовать такое чудище?» — не понимает Чизоме, думая с жестоким злорадством, что он и вправду выбрал хорошее имя. С того самого момента, как в их с мамой доме появился третий — Монсута — для Чизоме начался ад. — Чизоме, эй, где тебя черти носят? — кричит, с грохотом распахнув окно, мама. Чизоме просто играл на улице рядом с домом — подбрасывал мяч в воздух и ловил его. Было скучно, и поиграть даже не с кем. — Что случилось? — недовольно бурчит Чизоме. Мяч выскальзывает из его рук и катится в кусты. — Что случилось? А ты что, не слышишь? — мигом взрывается мама. — Мо-чан плачет, иди поиграй с ним! — Почему я? — возмущается Чизоме. «Щас прям, » — думает с явным неудовольствием. — «Играть с этим… мелким чудищем! Этого мне не хватало!» Чизоме мысленно окрестил Монсуту «мелким чудищем». Брат и вправду был мелким и настоящим прожорливым чудищем. Чизоме удивлялся, как столько еды может влазить в это крошечное существо? Мама половину дня готовила, чтобы прокормить чудище, а вторую половину работала — чтобы заработать и на еду, и на вещи, и на няньку для Монсуты, пока она на работе. Под ее глазами темнели огромные синяки от усталости и недосыпа. Эти синяки никогда не сходили и только, кажется, становились больше. Чизоме было жаль маму, сердце кровью обливалось, глядя на то, как горбатится женщина ради чудища. Он ненавидел в душе Монсуту, из-за которого она так надрывается. И хоть бы слово благодарности сказал! Чизоме тут же дает себе мысленный подзатыльник — ну, да, этот ребенок еще и говорить-то не умеет. Все, что он умеет — это жрать и срать. Как же Монсута бесит Чизоме! С появлением Монсуты отношение мамы к Чизоме резко изменилось. Раньше она всегда называла его Чи-чан — и никак иначе. После рождения брата он ни разу не слышал, чтобы мама его так назвала. «Мо-чан то, Мо-чан се!» — бурчит Чизоме, качая на руках отчаянно кричащего ребенка. — «Да когда же ты уже заткнешься!» — чуть не кричит он в сердцах. Чизоме смотрит на Монсуту, на его тонкую шею, на которой держится большая сморщенная голова. И чувствует просто сжигающее изнутри желание схватить его за эту тонкую шею и свернуть ее — чтобы он заткнулся и лучше навсегда. Но только представив это, Чизоме пугался и отгонял эти мысли прочь. Если он так сделает, убьет Монсуту, мама этого не переживет. Чизоме любил маму всем сердцем и никогда не желал ей зла. А вот Монсуту терпеть не мог всеми фибрами своей души. Все дни проходят однообразно. С началом учебного года мама стала больше работать и пропадала на работе по полдня. А платить так много нянькам она не могла. Поэтому Чизоме приходилось сидеть с ребенком и изо всех сил стараться держать себя в руках. Каждый раз, когда чудище принималось плакать — не нравится ему, видите ли, обычное молоко, мама сама должна его кормить! — он стискивал зубы, подавляя желание размозжить его морщинистую голову об стену. — Знаешь, почему ты Монсута? — говорит Чизоме, больше рассуждая вслух, чем разговаривая с ребенком. Он считал, что раз Монсута не умеет говорить, то ничего и не понимает, и не слышит. — Потому что «монсута» — значит «чудовище». Учи японский быстрее, ты, мелкое чудище! Монсута при этих словах странно притихал, щурился и сопел. У Чизоме в такие моменты создавалось ощущение, что мелкий все-все понимает. — И почему тебя мама любит больше меня? — хмыкает Чизоме, стискивая пальцами, как щипцами, нос ребенка. Монсута издает жалостный писк, и Чизоме тут же отпускает его, будто испугавшись, что тот задохнется.***
Чизоме садится на корточки перед крошечным котенком, сбежавшим от соседской кошки, и пальцем гладит его по голове. Довольное мурлыканье вызывает у него улыбку. — Эй, кот, ты чей? — спрашивает у котенка Чизоме, задумчиво глядя на него. Чизоме очень хочет узнать кое-что о своей причуде. А для этого ему нужна кровь. Секунду он сомневается, но потом подхватывает испуганно мяукнувшего котенка на руки и достает из кармана складной нож. Этот нож он стащил из дома, когда мама отвлеклась на разнывшегося Монсуту. Все-таки от мелкого чудища есть какая-то польза. — Тсс, — шикает на отчаянно мяукающего котенка Чизоме и, чтобы его успокоить, губами касается затылка. Он не собирается причинять ему вред, только слегка… поцарапает. Котенок тонко взвизгивает, и сердце Чизоме сжимается от жалости. Но раз уж он решил узнать больше о своей причуде, то нужно идти до конца. Чизоме жмурится и резко проводит по лапе лезвием. Котенок, полоснув когтями по его носу, выскальзывает из его рук и был таков. Чизоме с секунду смотрит на капли крови на лезвии ножа и, сделав глубокий вздох, слизывает их все. Кровь на вкус просто отвратительна — от ее соленого вкуса тошнота подкатывает к горлу. «Если мое предположение верно… то кот сейчас не сможет двигаться, » — думает Чизоме, глядя в ту сторону, куда убежал котенок. Но тот продолжает бежать прочь от него — только пятки сверкают. Чизоме трет переносицу. Значит, его причуда действует только на людей. Что-то он все-таки смог выяснить. Но что насчет времени? Из-за его причуды человек вообще никогда больше не сможет двигаться или только несколько минут? Или часов? Чизоме это все очень хочется узнать. Да только есть проблема — на ком все это проверить? В его голове тут же мелькает просто отличная мысль, которая ему приходится по вкусу — из мелкого чудища вышел бы неплохой подопытный кролик. Но Чизоме тотчас же отметает эту идею. Если мама узнает, что он что-то сделал с ее драгоценным малышом, придется ему несладко. Чизоме вздыхает, неожиданно вспомнив того мужчину, на ком впервые использовал свою причуду. Мама ни разу не говорила о произошедшем, делала вид, будто этого и вовсе никогда не было. На первый взгляд она осталась прежней, но Чизоме заметил, что с тех пор мама очень сильно изменилась. Чего только ее отношение к нему стоит! Чизоме очень привязался к соседской старушке. Он часто гостил у нее и вообще очень полюбил ее. Свою родную бабушку он вообще не знал — она умерла задолго до его рождения. А мама мало о ней рассказывала — она была с ней в ссоре и так после ее смерти с ней не помирилась. — Бабуля Хиёри! — кричит с порога Чизоме, заглядывая к ней в дом. — Чизоме-кун, ты все-таки пришел, — дверная створка с шумом отодвигается, и из комнаты появляется морщинистое лицо старушки. –Тебя мама отпустила, да? — Нет, — качает головой Чизоме, садясь на татами и удобнее устраиваясь на своих собственных пятках. — Она не знает, что я к вам пришел, бабуля. Старушка неодобрительно качает головой и склоняет ее над вышивкой. Она начала вышивать невероятно красивые цветы на кимоно. Она шьет женскую одежду на заказ и этим зарабатывает себе на жизнь. Чизоме частенько наблюдал за тем, как старушка работает. И всегда восхищался, насколько красиво все у нее выходило. — Волноваться будет… Чизоме на это презрительно хмыкает. — Не будет. Ей, кажется, вообще на меня плевать. Старушка поднимает на него удивленный взгляд. Даже откладывает вышивку в сторону. — Что же это ты такое говоришь? Как может быть родной матери наплевать на собственного сына? — Вот так. Она печется только о мелком. Чуть жопу этому Монсуте не целует! Старушка тепло усмехается, вновь качает неодобрительно головой и продолжает вышивку. Из-под ее иглы выходят алые хризантемы и белоснежные лотосы, и Чизоме застывает, раскрыв рот от восхищения. — Ты, наверно, не помнишь, но о тебе так же «пеклась» мама в детстве, — голос старушки заставляет Чизоме вздрогнуть. — Вы не понимаете. Она… она слишком уж о нем волнуется. Чуть чихнет — так она сразу вся нервная становится, кричит, что Мо-чан заболел, что это я виноват и окно вовремя не закрыл… Бесит. Старушка ничего на это не отвечает, продолжая работу. — Бабушка Хиёри… — начинает Чизоме, на коленях придвигаясь ближе к старушке и глядя неотрывно на ее вышивку. — Хм? — А можно мне… попробовать? — он кивком указывает на вышивку и слегка краснеет — боится, что его поднимут на смех. Но старушка даже и не думает смеяться. Просто кивает и протягивает ткань и иголку, с вставленной в нее нитью, мальчику. — Что же, попробуй. Это совсем не сложно. Чизоме неуверенно кивает, сомневаясь, что это «совсем не сложно». Ткань под пальцами невероятно мягкая и воздушная, будто это и не ткань вовсе, а… воздух. Или лепестки цветов. Да, лепестки прекрасных цветов! Глаза Чизоме загораются от восхищения. Он сжимает пальцами иглу и вставляет ее в ткань, рядом с уже вышитыми узорами. — Ай! — шипит Чизоме, проколов иглой подушечку пальца. По привычке он слизывает с пальца выступившую бусинку крови. «Черт, моя причуда!» — поздно вспоминает Чизоме и сам невольно замирает на месте, не смея пошевелиться. Старушка с удивлением смотрит на выпрямившегося будто по струнке мальчика и забирает у него из рук ткань. — Что-то не так, Чизоме-кун? — Нет, все… нормально, — одними губами произносит Чизоме и слегка шевелит пальцами. Пальцы с легкостью повинуются ему, и его тело вовсе не парализовало, как того насильника. Раз он сейчас может двигаться, это значит только одно… Чизоме широко улыбается и резко вскакивает с татами и, испугав старушку, выбегает на улицу, дрожа от радости и возбуждения. Сегодня Чизоме сделал еще одно очень важное открытие — его причуда действует на всех людей, кроме него самого.***
Монсута кроме того, что был очень прожорливым, был очень болезненным — не успевал от одного вылечиться, как тут же заболевал другим. Мама не знала, что с ним делать, в отчаянии заламывала руки и пичкала его таблетками. Чизоме с ненавистью думал: «Ну, когда ты уже загнешься, чудище?» Но Монсута оказался живучим. Монсута не спит. У него поднялась температура, и мама ничем не могла ее сбить. Ее нервы были на пределе. Тогда Чизоме было почти девять лет. Чудищу — год с чем-то, он довольно сносно ходил пешком под стол и теперь мешал ему больше прежнего. Рвал школьные тетради, изрисовывал учебники и, что самое мерзкое и противное, слюнявил его ручки и карандаши, грыз их, а потом забирал себе. Чизоме жаловался маме, но та вместо того, чтобы поругать виновника — Монсуту — начала кричать на мальчика. Мол, ты, неблагодарный, тебе какой-то тетрадки жалко родному брату? Ну, погрыз он твои вещи, ну порвал учебник — он же маленький, видите ли! Чизоме больше всего бесило то, что невоспитанность и избалованность Монсуты прикрывали тем, что он маленький. И в тот день, когда у Монсуты была температура, а мама металась по дому как львица, потерявшая из виду свое потомство, Чизоме старался лишний раз не появляться ей на глаза. Мало ли — еще ему попадает за что-нибудь. Мама часто давала пребольные подзатыльники просто так — был бы повод, а причина найдется. Он сидел и тихо делал уроки. Мама врывается в его комнату, как ураган. И в мгновение ока сносит со стола тетради и книги, до смерти перепугав Чизоме. Она хватает его за волосы на затылке и, оттянув их назад, резко бьет его лбом по столу. Нос прожигает адской болью, и в глазах на секунду темнеет. — А-ай! — вскрикивает Чизоме, не понимая, за что на этот раз получил. — Мам, за что?! — А нечего так громко дышать! — вскипает мама. — Из-за тебя Мо-чан не может уснуть! Ты совсем его не любишь! И меня не любишь! Она замахивается, чтобы врезать сыну по лицу, но Чизоме оказывается быстрее. Его рука двигается сама по себе, и в следующую секунду резкий звон пощечины разрывает тишину комнаты. Мама, покрасневшая от ярости и обиды, еще не до конца осознав, что только что произошло, отшатывается от Чизоме, прижимая к щеке руку. В ее глазах на мгновение отражается животный ужас — совсем такой же, как и в ту проклятую ночь. — П-прости… мама… — одними губами шепчет Чизоме. Его руку — ту самую, которой он впервые ударил маму — будто жжет огнем. Он бросается к двери, с грохотом двигает створку в сторону, несется по коридору, мимо спальни Монсуты и выбегает на улицу. По подбородку тонкими струйками стекает кровь из его разбитого носа. Чизоме шмыгает и трет переносицу, морщась от боли. «С-сломала?» — думает и оборачивается к дому. Нет, его никто и не думал останавливать. От этой мысли, от мысли, что он никому не нужен, сердце Чизоме будто прокалывают тысячи игл. — Чизоме-кун, что случилось? — с удивлением смотрит на вбежавшего в дом мальчика старушка. — Ах, да у тебя все лицо в крови! Она хватает мокрое полотенце и принимается смывать с лица кровь. Чизоме закрывает глаза, чувствуя прохладу на своих щеках, горящих от переполняющих его эмоций. — Бабушка Хиёри… почему мама меня так ненавидит? Старушка опускает руку с полотенцем, шокировано глядя прямо ему в глаза. — Как тебе не стыдно говорить такое о матери! Как она может ненавидеть своего же ребенка? — Тогда почему, — срывающимся от подкатывающих к горлу рыданий голосом проговаривает Чизоме, — она меня вот так… лицом об стол?.. — Она одного Монсуту любит, а не меня… — Он всхлипывает, вытирая стекающую из носа капельку крови: — Я сбегу, сегодня же сбегу! — вдруг вскрикивает Чизоме. — Она даже и не заметит, что я сбежал! Старушка гладит мальчика по голове, тяжело вздыхая. Старается успокоить. — Ну, ну, успокойся. Не умею я людей успокаивать, — грустно улыбается она своим морщинистым ртом. Ее лицо все в мелких морщинках, они кажутся Чизоме красивыми. — Давай ты сейчас успокоишься, и я отведу тебя домой?.. — Нет! — он резко сбрасывает с головы ее руку. — Нет, я домой не пойду! Я… я боюсь ее! Бабушка Хиёри… — тихо шепчет Чизоме, — а можно я… останусь у вас? Старушка соглашается. Чизоме почти сразу засыпает на теплых татами, согретый и успокоенный горячим молоком с медом. А утром в дверь дома постучались. На пороге стояла его мама. — Извините, мой сын, Чизоме, сейчас у вас? — спрашивает женщина, смерив старушку любопытным взглядом. — Чизоме-кун? Да, у меня, — кивает старушка и неуверенно поворачивается к боязливо выглянувшему из-за угла Чизоме. По ее резким и нервным движениям Чизоме начинает подозревать что-то неладное. Идти к маме, которая терпеливо ждет его за порогом, он не хочет. — Зачем ты вчера убежал? — слышит Чизоме и с недоверчивым прищуром смотрит на маму. — Я волновалась за тебя… Чи-чан. Чизоме вздрагивает всем телом. Как она его только что назвала? Неужели, как и прежде — нежным и ласковым «Чи-чан»? Внутри Чизоме все с ног на голову переворачивается, он бросается к маме, крепко обнимая ее. «Она и за меня… и за меня волновалась!» — с радостью думает Чизоме и чувствует, как невероятно холодные, почти ледяные пальцы ерошат его волосы. «Она меня тоже любит!» — Спасибо вам большое, что приглядываете за моим сыном, — кланяется мама старушке и ведет Чизоме к дому. Почти всю дорогу они молчат. Только когда до порога остается несколько шагов, мама заговаривает: — Ты головой думал перед тем, как сбежать? — вся нежность в ее голосе мигом исчезает, будто ее и вовсе не было. — Мо-чан еще больше плакал. Ты же знаешь, Чизоме, что он без тебя не может заснуть! Если это еще раз повторится… Чизоме не слушает, что она говорит дальше. Он крепко жмурит глаза, всем сердцем желая вырвать руку из маминых холодных пальцев и убежать хоть на край света. Лишь бы подальше от Монсуты и начинающей сходить с ума женщины.