***
Раз-два, раз-два. Ихиро взглядом следит за маятником. Отец молчит, не смотрит на нее, но она чувствует его будто прожигающий насквозь взгляд. Вместо глаз — одни лишь темные глазницы, тонкая, как ниточка, полоса на нижней половине лица — не то шрам, не то линия его губ. Ужасный человек. И страх перед ним заставляет Ихиро подчиняться и исполнять каждый его приказ. Ихиро смотрит на лицо отца и невольно вспоминает слова Дарумы: « — Он не всегда был таким. После появления Всемогущего твой отец начал активно собирать причуды — и не какие-то слабые, а очень мощные, разрушающие тело даже родившихся с ними. Теперь — ты и сама это знаешь — он не может без системы жизнеобеспечения, сделанной мной специально для него. Его приобретенные причуды уничтожают его самого». Ихиро понимает, глядя на мало похожее на человеческое лицо отца — такова цена за силу, которой он обладает. «Со мной будет то же самое?» — думает она и сжимает руки в кулаки. Ногтями впивается в кожу, но на эту легкую боль не обращает никакого внимания. — Вы что-то хотели мне сказать, Учитель? — она наконец решается нарушить царившее долгое время молчание. Она широко распахивает глаза, не сдержав болезненного вскрика, когда оба ее плеча насквозь пронзают переливающиеся черные и невероятно острые щупальца, появившиеся из руки отца. Он отводит руку в сторону, и щупальца исчезают. Ихиро хватается за плечи, мелко задрожав и ощутив на пальцах теплую влагу ее собственной крови. Она чувствует себя бабочкой, приколотой за трепещущие крылышки иглами к доске коллекционера. — У-учитель? — одними губами произносит она и вся сжимается, почувствовав что-то странное. Будто на нее сверху давят и пригибают к земле. — Ты меня разочаровала, Ихиро. Ты решила проявить инициативу, похвально. Я был бы не против, но ты своим поступком перемешала мне все карты. Его голос совсем не похож на обычный человеческий голос. Он звучит будто сквозь несколько слоев металлических листов, глухо и невероятно холодно. Из шеи белеют трубки, и все это вкупе делает отца еще более устрашающим. Ихиро не понимает, что она сделала не так. Стоит ей сказать об этом, как ее горло сжимают те же самые щупальца, заставив пискнуть от недостатка воздуха. В глазах мутнеет от подступающих слез. — Не знаешь? А кто помог Изуку Мидории сбежать? Это же была ты, не правда ли, доченька? Он произносит «доченька» с ядовитой усмешкой, будто он презирает ее за то, что она является его дочерью. Ихиро решает хранить молчание, чтобы ее совсем не задушили. Она не видит смысла в своей жизни и совершенно не ценит ее, но инстинкт самосохранения оказывается сильнее. — Ты сделала непростительную ошибку. Признаю, ты не знала о моих планах, я тебя в них не посвящал. Но разве ты уже забыла, как я тебя учил не делать того, что не было тебе приказано? — Не забыла, — хрипит Ихиро. Отец, помолчав с секунду чуть ослабляет хватку, позволяя ей дышать несколько свободнее. — Накажите меня, Учитель. Я поняла свою ошибку. Он издает короткий, но злой смешок. Ихиро сглатывает, не зная, что это могло бы значить. То, что она прощена, или то, что ее ожидает самое ужасное из наказаний? — Нет, я тебя не накажу. Ты найдешь Изуку Мидорию, которому позволила сбежать. И приведешь его ко мне. Можно и мертвым, — добавляет он, и Ихиро в его голосе слышит как будто злую усмешку. — Семья должна быть вместе, твоя мамочка уже с нами… — будто сам себе говорит отец вполголоса. Ихиро ровным счетом ничего не понимает. Ее мозг каждый раз будто отключается, когда перед ней отец, от сводящего с ума страха. — Ты поняла, что я сказал, Ихиро? Она вздрагивает, словно очнувшись ото сна, и коротко и быстро кивает. — П-поняла, Учитель. Я исполню ваш приказ, чего бы мне это ни стоило.***
Спустя три года. Темные тучи сгущаются над головой Кацуки. Он поднимает взгляд к небу и с неудовольствием думает, что сегодня прогноз погоды оказался неверным, и дождь непременно будет. «А ведь обещали солнце!..» — цыкает он и с раздражением сует руки в карманы. За три года произошло много всего. Кацуки наконец-то исполнил свою мечту, поступил в геройскую академию. Но радости, когда он узнал о своем зачислении, не чувствовал. Быть может, это потому, что вступительные экзамены показались ему легкими — получить очки за уничтоженных роботов не было проблемой, а с письменной частью Кацуки и не заморачивался. И все равно, учась в геройской академии Юэй, лучшей в стране, Кацуки ощущает какую-то пустоту в сердце. Будто он делает что-то неправильно. Или, напротив, чего-то не делает очень важного. Кацуки стал еще более раздражительным, задирал нос перед своими новыми одноклассниками, не считал их и за людей — в общем, всем своим видом показывал, как глубоко ему плевать на окружающих. Кацуки всегда был одинок из-за своего несносного характера, и это одиночество и заставляло его вести себя еще хуже, вымещать свою злобу и ненависть на окружающих. Он страдал от собственного эгоизма. Однако сказать, что Кацуки был совершенно одинок, было бы в корне не верно. Он продолжал встречаться с Моясу, не имея при этом никаких обязательств перед ней. Моясу нравилась Кацуки, но он ненавидел в себе эту «слабость» и никогда не говорил ей о своих чувствах. Когда она, закатив мечтательно глаза, говорила, какой он хороший и как она его любит, Кацуки угрюмо бурчал: — Угу, взаимно. Моясу каким-то чудом тоже смогла поступить в Юэй. Но не на геройский факультет, туда ей путь был заказан. Она училась на общем факультете и особо ничем не блистала. На переменах ловила Кацуки в коридоре, а потом не отставала до самого звонка на урок. Кацуки бесился из-за этого — не хватало еще, чтобы его кто-то из одноклассников заметил с Моясу. Но, даже если кто-то и видел их, то предпочитал молчать. Каков у Кацуки характер все отлично поняли и не рисковали выводить его лишний раз из себя. Он проучился в академии уже два с лишним месяца, но так ни с кем и не завел знакомства. Кацуки не считал нужным даже знать имена своих одноклассников, он называл их как про себя, так и вслух по придуманным им же прозвищам. Кацуки жутко бесил Киришима — он фамилию этого красноволосого типа даже запомнил. Когда этот тип предложил ему свою «искреннюю» дружбу, Кацуки рыкнул на него и процедил сквозь зубы: — Мне друзья к чертовой матери не сдались! И, тем самым, отбил у всех своих одноклассников всякое желание сблизиться с ним. Круглолицая бесила Кацуки из-за своего просто неиссякаемого оптимизма, двумордый — потому что тот казался ему соперником, которого ему жизненно необходимо победить. Двумордый же не обращал на него ровным счетом никакого внимания, ни капельки его не боялся. И это выводило Кацуки из себя. Кацуки поставил перед собой цель — любой ценой стать лучшим, Первым. Он будет Героем и за себя, и за Изуку, который не сможет им стать. Не потому, что беспричудный. А потому, что мертв. Кацуки забегает в автобус, битком набитый пассажирами. Не протолкнуться, но ему удается найти себе место у окна. Он лбом прижимается к оконному стеклу. Рядом довольно громко разговаривают две женщины среднего возраста. Кацуки всеми силами старается абстрагироваться от всего и не слышать их голосов, но их слова будто стокилограммовая кувалда бьют ему в уши. — Ты видела последнюю сводку новостей? Говорят, Убийцу Героев наконец-то посадили! — Да что ты говоришь! Неужели кто-то из Героев все-таки смог? Кацуки косится на них, навострив уши. — Не знаешь? Это же Герой номер два, Старатель. Я сама вчера своими собственными глазами его интервью видела… Кацуки при этих словах нарочито громко хмыкает, заставив женщин вздрогнуть и удивленно зыркнуть на него, и отворачивается к окну. «Как же, Старатель, » — с долей досады думает Кацуки, считая, сколько остановок ему еще ехать до дома. — «Он и пальцем не пошевельнул, чтобы поймать этого Злодея». Кацуки ненавидел помогать другим и принимать от других помощь. В тот день, когда Убийцу Героев наконец-то смогли посадить в тюрьму, он не собирался спасать задницу Ииды, этого очкарика. Его желание победить собственными силами этого преступника, о котором слагали самые жуткие легенды, просто совпало с необходимостью помочь Ииде. Кацуки хотел доказать в первую очередь себе, что он сильнее всех. Если он победит Убийцу Героев, которого профессиональные Герои не могли так долго поймать, это значило бы, что он и в самом деле силен. Кацуки был полностью уверен в своей победе. Поэтому он сам искал встречи с этим Злодеем. Кацуки не рассчитал свои силы, и был бы уже трупом, если бы черт знает откуда не появился двумордый. Но так близок к смерти он еще никогда не был. Нападение Лиги Злодеев на академию по сравнению с боем с Убийцей Героев в то мгновение показалось Кацуки просто детской дракой. Кацуки возненавидел двумордого еще больше после того дня. Он лучше сдох бы, чем принял тот факт, что он оказался слабее двумордого. А от того, что победу приписали вовсе не им, а Старателю, просто оказавшемуся примерно в том же районе, что и они, кровь вскипала в нем от ярости и бессильной злобы. «Так я никогда не стану лучшим!» — рычит Кацуки, сжимая кулаки изо всех сил, что на внутренней стороне ладоней остаются красные следы от его ногтей. Он решает во что бы то ни стало вызвать двумордого на поединок — чтобы нос больно не задирал. Хотя, Тодороки и не думал задирать нос. Кацуки видел, что тому на него глубоко плевать, и злился еще больше. Это безразличие он принимал как вызов. Женщины же тем временем продолжают разговор: — А ты не слышала… тут такие слухи ходят, что Героев кто-то все равно продолжает убивать? Кацуки сглатывает, услышав это. — Неужели? Но кто же? — Поговаривают, что у Убийцы Героев появилось много последователей, особенно после его ареста, — тихо произносит женщина, оглядываясь по сторонам, будто боится быть услышанной. — Но если Героев убивали на месте, то теперь они сами умирают… чаще всего на операционных столах! — Да что ты говоришь? Я об этом ни разу не слышала… — Это чистая правда. У меня племянница в Хосю живет… звонила вот на днях, говорит что через день точно по новостям передают об очередных убитых… нет, умерших. — А как они умирают? Их… отравляли? Или это чья-то причуда? Одна из женщин тяжело вздыхает и довольно громко шуршит полиэтиленовыми пакетами, которые перебирает в руках. — Не знаю, не знаю… Но когда врачи накладывали швы на их раны, их кожа… просто рассыпалась. А к концу дня они… от них ничего не оставалось. Даже пепла, если бы их сжигали. — Это… ужасно! — прижимает пальцы к губам вторая женщина. — Мой сын… хочет стать Героем. Я… я запрещу ему и думать об этом! Его же могут убить, и даже врачи не спасут его! Кацуки выскакивает из автобуса на своей остановке. Он старается не думать над тем, что только что услышал. Считает это глупыми слухами, которыми, как говорится, земля полнится. Но у него это не получается, и существование еще одного Злодея, идущего по стопам Убийцы Героев, не дает ему покоя. «Да что за фигня такая творится? Сначала Лига Злодеев… а теперь это?»