— Домашнее задание у вас есть, поэтому можете быть свободны.
Кацуки запихивает тетради в рюкзак, выходит вальяжной походкой из кабинета. За спиной девочки обсуждают, что они будут делать после уроков, Аизава-сенсей давно ушел, захватив с собой ярко-желтый спальный мешок. Кацуки признавал, что их учитель силен, уважал его как Героя, но считал его странным типом.
Кацуки проходит мимо учительской, дверь в которую слегка приоткрыта. Он бросает беглый взгляд внутрь учительской. И замечает двоих — Всемогущего и кого-то еще из студентов. Кацуки хмурится, это, верно, кто-то из старших. Таких среди первокурсников нет. Кацуки запоминать имена не стремился, но лица всех своих потенциальных «соперников» знал отлично.
У студента светлые короткие волосы и просто огромные, почти кукольные глаза.
«Чем-то он похож на Всемогущего, » — думает Кацуки, невольно останавливаясь. Он скребет ногтем переносицу и, поразмыслив, прижимается спиной к стене рядом с дверью и прислушивается. Кацуки просто хочется узнать, что это за белобрысый тип такой.
— О чем вы хотели поговорить со мной, Всемогущий? — слышит Кацуки незнакомый голос и решает, что он принадлежит белобрысому. Он с шумом отхлебывает из чая, звякает дно о фарфоровое блюдце, еле слышно гремит ложечка о стенки чашки.
«Чаи гоняют…» — фыркает Кацуки, но с места не двигается.
— Тогата, мальчик мой, ты же слышал о том, что Убийца Героев был заключен в тюрьму?
— Да, — отзывается Тогата, недоуменно поведя плечом. Он, как и Кацуки, не слишком понимает, к чему был этот вопрос. Кацуки не только не понимает, но и злится:
«Убийца Героев то, Убийца Героев сё… Как будто другой темы для разговора нет!»
Его самолюбие очень сильно ранило то, что его, ну, их с очкариком и двумордым, победу приписали Старателю. Кацуки понимал, что с одной стороны так и нужно было сделать — все-таки у них, у студентов, нет лицензии, но все равно было обидно и досадно. Поэтому Кацуки поставил перед собой цель — получить эту чертову лицензию как можно скорее.
— Но почему вы… — спрашивает Тогата, как будто озвучивая мысли Кацуки, насквозь пропитанные недовольством, как коржи медом.
— Я тебе вряд ли говорил об этом, мальчик мой, но в Лиге Злодеев у нас есть свой человек.
Тогата энергично кивает головой, не давая Всемогущему договорить:
— Да, я знаю об этом. Сэр Ночноглаз однажды упомянул об этом.
Кацуки щурится, заинтересовавшись разговором не только потому, что хотел узнать, что это за белобрысый тип такой. Телефон в кармане рюкзака коротко пиликает, оповещая о новом сообщении, и Кацуки чертыхается сквозь зубы, надеясь, что ни Всемогущий, ни этот Тогата его не услышат. Ему повезло — они были слишком заняты разговором, чтобы слышать, что происходит за дверью.
Кацуки борется с желанием уйти и больше ничего не слушать. Он понимает, что ему вовсе не нужно было знать того, что шпионом в Лиге Злодеев является Ястреб, один из профессиональных Героев, входящий в десятку лучших. И уж тем более ему не нужно было слышать, что Лига Злодеев готовит нападение на тюрьму Тартарус, в которой сейчас находится Убийца Героев.
Почему-то Кацуки чувствует, что ему, как воздух, необходимо знать об этом. Как будто в этом есть нечто важное. То же самое он чувствовал тогда, когда хотел найти Изуку и извиниться перед ним. Но он не успел и до сих пор корит себя за это, не может себе этого простить.
— Убийца Героев был заодно с Лигой? — переспрашивает Тогата, делая еще один глоток из чашки. — Разве он не был всегда один?
— Возможно, у Шигараки и Все за Одного были на него какие-то планы, но…
Кацуки не узнает этот голос. Вроде бы он похож на голос Всемогущего, но в то же время будто бы и не его. Кацуки приближается к дверному проему и, стараясь почти не дышать, чтобы не быть замеченным, заглядывает краем глаза внутрь. Напротив белобрысого сидит теперь не Всемогущий, а… черт знает, кто это вообще такой! Кацуки, отпрянув от дверного проема, вновь прижимается спиной к стене, слушая, как бешено стучит его сердце от волнения.
Невероятно тощий мужчина в желтом в белую полоску костюме — такой же был и у Всемогущего — сидит на диване напротив белобрысого. Но этот костюм висит на мужчине мешком, будто на несколько размеров больше необходимого. Глаз почти не видно от черных кругов — явного признака недосыпания и усталости. Единственное, что напоминает о Всемогущем в этом человеке — так это его волосы.
Но Тогата не выглядит удивленным, будто так все и должно быть. Он продолжает обращаться к мужчине, называя его «Всемогущий», и у Кацуки голова кругом идет. Нет, ему определенно не нужно было оставаться здесь и подслушивать чужие разговоры.
В голове Кацуки никак не укладывается тот факт, что этот тощий тип, вызывающий лишь жалость одним своим видом, и Всемогущий — это один и тот же человек. Он трет глаза, вновь заглядывает в учительскую и убеждается, что это не сон.
Только сейчас Кацуки задумывается, а какая, собственно, причуда у Всемогущего? И какой из «Всемогущих» его настоящая форма? Тот что сейчас сидит в учительской, или тот, которого знают все японцы, как Символ Мира?
«Значит, Всемогущий может изменять свою внешность и увеличивать физическую силу…» — хмурится, размышляя, Кацуки. —
«Так вот какая причуда у него! А кто такой этот Все за Одного, про которого говорил Всемогущий? Кто-то из Злодеев? Ну и имечко у него…»
— Как бы то ни было, Лига усиленно готовится к нападению на Тартарус, это точно. Мы должны перехватить их и не дать освободить Убийцу Героев…
Кацуки дальше не слушает, стараясь на бегу вытащить из черт знает какого кармана рюкзака телефон и отключить его. До ужаса противная мелодия оповещает его о звонке, и, увидев, кто именно ему звонит, Кацуки еле сдерживает себя от желания разбить телефон об стенку.
«Моясу, почему именно сейчас?..» — чуть не взвывает от досады Кацуки, пулей сбегая вниз по лестнице.
— Чего тебе? — чуть не рычит он, чуть не сталкиваясь с ней нос к носу на выходе из академии. — Обязательно было мне звонить?
Моясу удивленно хлопает глазами и виновато улыбается, видимо, не до конца понимая, что только что наделала. У Кацуки руки так и чешутся врезать ей разочек — ведь из-за нее он так до конца и не узнал, что там задумали Злодеи — чтобы она прекратила звонить ему по пустякам. Ведь Моясу точно позвонила просто так, либо по какой-нибудь невероятно глупой и не требующей даже особого внимания причине!
— Не злись, Бакуго-кун… Я не знала, что ты был занят. Ты был занят, верно?
Кацуки медленно идет к воротам, стрельнув взглядом на во все глаза смотревшую на него и на Моясу круглолицую. Что ей, черт ее дери, нужно? Чего она уставилась на него? Кацуки цыкает, стараясь подавить в себе новые приступы ярости. Из-за Моясу его настроение было испорчено на весь день.
— Занят, — бурчит Кацуки, чувствуя, как его руку сжимают тонкие пальцы Моясу. Но руку не отстраняет и даже сам слегка сдавливает ее ладонь. — А что ты хотела?
Кацуки не понимает, почему он сначала готов чуть ли не на месте убить эту тупицу Моясу, а потом вся его злость будто испаряется в воздухе, исчезает по щелчку пальцев, стоит этой тупице сказать или сделать что-нибудь. Как сейчас, например, взять его за руку. Кацуки кажется, что она каким-то странным образом влияет на него, и это влияние с одной стороны ему и нравится даже. А с другой — неимоверно бесит. Что ему вообще тогда нужно? Кацуки и сам себя не понимает.
— Я?.. Ну, я хотела тебе предложить… — Моясу делает глубокий вдох. — В последнее время мы с тобой так редко видимся. Хочешь… останешься с ночевкой у нас? Твоя мама, кстати, разрешила, — тихо добавляет она, будто тот факт, что его мама «за», заставит и его согласиться.
Кацуки цыкает и отрицательно качает головой. На лице Моясу появляется какое-то обиженное выражение.
— Не хочешь? Почему?
Кацуки кусает губы, пытаясь за долю секунды придумать хорошую отмазку. Но ничего хорошего как назло ему в голову не приходит. Все его мысли заняты словами, сказанными Всемогущим тому белобрысому Тогате. Кацуки не понимает, что в этом такого и почему его так тянет тоже принять участие в этом перехвате Злодеев.
Оставаться с ночевкой у Моясу дома вовсе не хочется. Кацуки не знает, почему не хочет. Просто не хочет.
— Готовиться. Я буду готовиться.
Моясу недоверчиво щурится, вздернув острый носик.
— К чему? До экзаменов еще полно времени…
— Я буду готовиться, — с нажимом говорит он. И отворачивается, всем самим видом показывая, что разговор на эту тему окончен.
Моясу не без грусти вздыхает и семенит за ним, продолжая держаться за его руку, будто приклеенная. Но грустит она не долго. Через некоторое время Моясу принимается болтать о всяких пустяках — за три года она вовсе не изменилась.
— Знаешь, я тебе так завидую, — вдруг говорит она. Кацуки высвобождает руку из ее ладони и удивленно смотрит на нее.
— Чему это ты завидуешь? Тому, что у меня такая крутая причуда, м? — довольно скалится он и не больно щелкает ее по носу. Моясу смешно морщится и еле слышно смеется.
— А вот и нет. Зачем мне твоя причуда? — улыбается она, вызвав тем самым недовольное шипение Кацуки. — У вас же Всемогущий некоторые уроки ведет, верно?
— Ну, да, — кивает Кацуки, вспоминая все тренировки и тренировочные бои один на один. Ему эти уроки нравятся больше всего потому, что можно без зазрений совести мутузить его одноклассников-неудачников. Они казались такими же слабаками, каким был Изуку в его глазах.
Изуку.
Кацуки до крови закусывает нижнюю губу. Сейчас он бы все на свете отдал бы, хоть причуду, которой он так гордится и дорожит, забирайте — лишь бы увидеть его хоть разочек живым. Но мертвых нельзя воскресить, вернуть к жизни, и он это прекрасно знает.
«Зачем я вспоминаю о нем?» — не понимает Кацуки, чувствуя, как вновь и вновь задевает только что зажившие душевные раны. И так каждый раз — стоит ему наконец суметь забыть об Изуку, как что-нибудь опять напоминает ему о нем. И все повторяется по кругу. Даже зарываясь носом в мягкие волосы Моясу, Кацуки не может избавиться от мысли, а какими бы были наощупь волосы Изуку, какой запах имели бы, как бы он смущался от его прикосновений. Кацуки в такие моменты отталкивал от себя ничего не понимающую Моясу и отворачивался от нее, дуясь и считая, что она во всем виновата, что это она заставляет его вновь и вновь страдать.
— Так во-от, тебе повезло, ты же можешь видеть Всемогущего хоть каждый день! Я его видела… один раз, недели две назад. Но только издали, даже толком и не разглядела… Бакуго-кун, — Моясу приподнимается на цыпочки, заглядывая ему прямо в лицо, — можешь взять для меня его автограф? Ну, пожа-алуйста…
Кацуки делает шаг назад, чувствуя как болезненные воспоминания вновь оживают в его сердце.
« — Каччан, Всемогущий такой крутой! Хочу его автограф!»
— Не веди себя как…
«…как Деку, » — хочет сказать он, но не говорит. Кацуки часто-часто моргает и резко отворачивается от Моясу, боясь, что она заметит подступающие к глазам слезы.
— Если смогу… — хрипло произносит он, — возьму.
И, не давая ей возможности что-либо сказать, быстрыми шагами направляется к воротам академии. Бросает презрительный взгляд на смотревшую все это время на них круглолицую и скрывается за углом, бурча себе под нос проклятья.
« — Каччан такой грубый, когда ругается…»
Кацуки жмурится, чувствуя как по его щекам непроизвольно, как-то сами собой текут слезы. Он с силой трет глаза, а в воображении рисуется независимо от его желания обиженное и чуть розоватое от неудовольствия личико Изуку. А потом это личико становится похожим на мордочку Моясу. Стоит ему моргнуть — и вместо нее вновь видит Изуку.
Кацуки тихо стонет, закрывает лицо руками, понимая, что он совсем сходит с ума, раз в Моясу видит его.
Кацуки энергично мотает головой, отгоняя все подобные мысли прочь, как надоедливых мух. Он вновь задумывается над тем, что говорил Всемогущий тому белобрысому, и об Изуку больше не вспоминает.
***
Моясу взглядом провожает Кацуки, чувствуя, как все внутри сжимается от обиды. Она хочет сделать как лучше, а выходит… как всегда.
Моясу совершенно не понимает Кацуки. Он держит ее как собачку на поводке — и далеко не отпускает, и к себе близко не подпускает. Моясу хочется совсем не этого, но она понимает, что лучше это, чем ничего.
Моясу готова была визжать, прыгать до небес от радости, когда Кацуки, позвонив ей — впервые, кстати, — предложил встречаться. Она не могла поверить своим ушам, думала, что это лишь сон.
Моясу никогда не задумывалась над тем, а зачем Кацуки ей это предложил. Она где-то на периферии сознания понимала, что она Кацуки не нужна от слова совсем. Но хотелось верить в обратное. И Моясу твердила себе это, как заклинание, ходила с этими мыслями и в конце концов сама же и поверила в свою ложь. В каждом грубом слове Кацуки она находила крохотные намеки на симпатию и была рада даже этим крохам. В своем же поступке Моясу совершенно не раскаивалась.
Да, ложь это не есть хорошо, и Моясу это отлично понимает. Но ложь бывает разная. Иногда нужно сделать человеку больно, чтобы ему потом было хорошо. Моясу считала, что, солгав про смерть его друга, она сделала Кацуки счастливым. Ведь не мог же он быть несчастлив с ней! Такой мысли она и допустить не может.
Однако ей все равно почему-то казалось, будто она делает что-то не так. Но что? Моясу, как ни старается, как ни копается в глубине своей души, не может понять.
— И-извини, ты же подруга Бакуго, верно?
Моясу задумалась и продолжала все это время стоять у ворот академии. Она передергивает плечами и оборачивается, услышав за спиной голос. Рядом с ней останавливается девушка. Ее Моясу сразу узнает — это одноклассница Кацуки, та, с которой он дрался в бою один на один во время спортивного фестиваля. Очако Урарака, она была той, за кого она болела больше, чем за Кацуки.
Моясу до последнего надеялась, что Кацуки не будет драться в полную силу. Она не понимала, как Кацуки может быть настолько жестоким.
Моясу медленно и почему-то неуверенно кивает.
— Да, я его… давно знаю. А что?
Очако почему-то улыбается и складывает пальцы «домиком». Моясу неотрывно смотрит на ее тонкие пальцы.
— Правда? Значит, у него все-таки есть друзья! А то я думала, что он совсем одинок… — она молчит, замявшись, — с его-то характером.
Моясу тоже улыбается уголком рта. Эта Очако кажется ей довольно хорошим человеком. Но она ощущает неприятное чувство ревности, расползающееся в ее душе — а почему эта девушка, собственно, интересуется Кацуки? И тут же подавляет это ощущение, зная, с каким презрением говорил о своих одноклассниках Кацуки. Она ей не соперница.
Моясу начинает нравится эта девушка. Она видит в ней хорошего друга, с которым можно поговорить о том, что для нее важно. Например, поговорить о Кацуки.
— Да-а, он таким был всегда. Ну, не совсем таким. Раньше у него был один друг. Друг детства, так можно сказать. О нем Бакуго-кун мало рассказывал.
Глаза Очако загораются любопытством.
— Друг? Он либо такой же, как он, либо обладал просто нечеловеческим терпением.
Моясу на это пожимает плечами. Она в самом деле ничего не знала об Изуку Мидории, о Деку, как его почему-то называл Кацуки. Поэтому не может сказать, какой у него был характер. Моясу видела его однажды — когда Кацуки и компания его подпевал задирала какого-то мальчика после уроков на школьном дворе. Если этим мальчиком и правда был Изуку, то, скорее всего, он просто сумасшедший, раз продолжал дружить с Кацуки после всех его издевок. Моясу, если бы он так с ней поступал, возненавидела бы Кацуки.
Хотя, Моясу сейчас и представить не может, что когда-нибудь возненавидит Кацуки. Ей это кажется невозможным.
— Он продолжает с ним дружить, да? — спрашивает Очако.
— Нет… Три года назад, — Моясу закусывает губу, не зная, как лучше это сказать, — его друг покончил с собой.
Очако застывает с открытым ртом. Моясу про себя отмечает, что девушка выглядит невероятно мило когда улыбается и когда удивляется. Ей почему-то хочется еще больше вызывать у нее улыбку и изумление.
— П-покончил с собой? Но почему?
Моясу пожимает плечами. Придумывать причину не было ни времени, ни желания.
— Я не знаю, почему. Но после того, как Бакуго-кун узнал об этом, он стал еще более… ну, как бы это сказать… нелюдимее, что ли. Удивляюсь, что он со мной продолжает вообще общаться.
Очако опускает голову, нервно перебирая пальцами складки плиссированной юбки. Потом поднимает взгляд на Моясу.
— Спасибо, что рассказала. Теперь… я начинаю немного понимать Бакуго. Да, забыла спросить! — хлопает она себя по лбу. — Я же так и не узнала, как тебя зовут…
— Моясу, — скромная улыбка, — зови меня просто Моясу.
Очако крепко сжимает протянутую ей руку, и на ее щеках загораются яркие розовые огоньки румянца.
— А меня…
— Я знаю, — перебивает ее Моясу. — Очако Урарака. Я видела тебя на спортивном фестивале. У тебя, кстати… — она отводит взгляд, раздумывая над более подходящим словом, — интересная причуда.
Очако в смущении водит указательным пальцем по щеке и сбивчиво благодарит Моясу за «комплимент».
— А у тебя какая? — тут же, стараясь перевести тему, спрашивает она.
Моясу пожимает плечами и звонко щелкает пальцами. Ее подушечки пальцев вспыхивают огнем, и эти языки пламени на несколько секунд отражаются в карих глазах Очако, склонившейся над ее рукой.
Моясу поднимает взгляд на девушку, щурится, и на ее губах появляется недобрая усмешка.
***
Идеи Убийцы Героев распространились как вирус и заразили не одну сотню людей. Среди Героев начались волнения, кто-то всерьез задумался над его словами, но это были лишь единичные случаи. Больше всего же Убийца Героев повлиял на злодейское общество. Как тараканы выползают из всех щелей с наступлением темноты, так и они вышли из своих глухих переулков, где прятались до этого. Кто-то, как был одиночкой, так ей и остался, а кто-то — таких было немного, но это были довольно опасные преступники, присоединился к Лиге Злодеев.
Луна поднялась достаточно высоко. Один из Злодеев, стиснув зубы, пробирается мимо заброшенных построек, опасливо озираясь по сторонам. Его то и дело задевает струящийся тонкой полоской лунный свет. Ему кажется, что его кто-то преследует.
Злодей оглядывается. Нет, ему не кажется. В глубине темноты мелькает нечто, похожее на человеческую фигуру, и почти тотчас же исчезает. Злодею становится не по себе.
Он резко останавливается, и фигура тоже замирает в нескольких шагах от него. Злодей тяжело дышит, не понимая, чего он боится, разворачивается и пристально смотрит в темноту. Но никого к своему собственному изумлению не видит.
— Что за дрянь?.. — бормочет он, передергивает плечами и хочет, было, идти дальше. Но не может и с места сдвинуться, пальцем пошевелить из-за волной окатившего его страха.
Шеей он ощущает обжигающий холод металла. К его горлу приставили нож.
— Если не скажешь, в какую щель забились эти крысы из Лиги Злодеев, — слышит он над самым ухом, — я убью тебя.
Злодей слегка поворачивает голову вбок и смотрит на незнакомца. Он пугается его будто горящих огнем зеленых глаз, встретившись с ним взглядом, быстро отворачивается. Его язык двигается сам по себе, независимо от его воли, он визгливо кричит и умоляет не убивать его. Но через секунду сдавленно мычит — его рот зажимает чужая ладонь, а его самого валят на асфальт, коленом надавливая на быстро вздымающуюся от сбитого дыхания грудь. Злодей широко распахивает глаза, когда видит перед собой нечто черное, с закрывающим пол-лица капюшоном. Из-под капюшона горят будто огнем пронзительные зеленые глаза. Злодей сглатывает. Ему кажется, будто над ним склонилась сама Смерть, и именно она сейчас шепчет своим замогильным голосом.
— Тогда выкладывай все, что знаешь об этих крысах.
Злодей, зажмурившись от страха, сбивчиво рассказывает все.
