***
О том, что же такое с ним произошло, Изуку долго размышляет перед сном. На тот факт, что рана вообще не болит, он не обращал ровным счетом никакого внимания, почти что забыл про нее, играя с Эри, которая по нему и вправду страшно соскучилась. Она нацепила на себя маску чумного доктора и, запрыгнув на кровать, пыталась испугать Изуку своим видом. — Я страшный-страшный Злодей! — до ужаса смешно, но стараясь изобразить кого-то очень злого, повторяла Эри. Она вскидывала вверх руки, как будто нападая на Изуку, а тот притворялся, что ему и правда страшно — закрывал руками лицо и говорил: — Очень, очень страшный! Не убивай меня, страшный Злодей! А потом Эри, сняв с себя маску, хохотала над Изуку, который так сильно «испугался» ее. Изуку вспоминает о ране, лишь когда раздевается в душевой. Он останавливается перед большим овальным зеркалом, слегка запотевшим. Изуку ладонью проводит по его поверхности, так что отражение проясняется. Изуку поднимает руку, зачесывая назад непослушные кудрявые волосы, взяв двумя пальцами один локон, слегка выпячивает нижнюю губу, размышляя над тем, стоит ли ему немного подрезать кончики. Но потом выпускает локон из пальцев, качнув головой. Не хочется, ему пока что и так нравится. Потом Изуку переводит взгляд на свою грудь, где должны быть швы и сама рана, но которых там нет. Изуку не сразу понимает, что не так. А когда понимает — хватается руками за зеркало и во все глаза, сбито дыша, смотрит на свое отражение. Там, где должны быть швы, сейчас один лишь шрам, круглый, от которого в разные стороны, как щупальца осьминога, расходятся белые линии. Изуку, боясь сам не зная чего, касается указательным пальцем шрама, но тотчас инстинктивно отдергивает руку, думая, что сейчас будет больно от этого прикосновения. Потом вновь тянется к шраму рукой и теперь уже точно касается его. Совсем не больно, будто раны никогда и не было. «Так вот на что еще способна причуда Эри…» — отходя от зеркала, думает Изуку. — «Да это же… просто идеальная причуда!» — задрожав от волнения, мысленно улыбается он. — «Она восстановила меня из… из лужи крови, она вылечила мою рану. Как жаль, » — горько усмехается он, — «что такая причуда используется в корыстных целях». Изуку приходит в голову мысль непременно всерьез заняться изучением причуды Эри.***
— Что это, Изуку-сан? — тихо спрашивает Эри, с недоверием глядя на шприц с обезболивающим в руке Изуку. Изуку усмехается, присаживаясь на корточки перед ней. — Не бойся, ничего страшного. Тебе же очень больно, когда Чисаки-сама… Он не договаривает, потому что Эри быстро перебивает его, с жаром шепчет: — Очень, очень больно, Изуку-сан… Он меня сначала убивал своей причудой, а потом вновь собирал меня! Изуку сжимает ее руку, тем самым несколько успокаивая ее. — У меня в шприце обезболивающее, — Эри с вниманием его слушает. — Если я вколю его тебе, ты ничего-ничего не почувствуешь. Даже когда Чисаки-сан вновь убьет тебя своей причудой. — Совсем-совсем? — недоверчиво переспрашивает Эри, но по ее глазам Изуку видит, что она верит каждому его слову. — Совсем-совсем, — утвердительно кивает Изуку. — Дай сюда руку, — Эри покорно протягивает руку, но продолжает сжимать с силой кулак, как будто продолжает бояться. — Расслабься, ты это сейчас почти не почувствуешь. Эри расслабляет руку, и Изуку, не давая ей возможности вновь засомневаться, сжимает ее локоть и вводит иглу под кожу. Девочка, глядя на место укола, закусывает нижнюю губу, потом отворачивается, не в силах смотреть на это. Но не вскрикивает, не плачет — только вздрагивает всем телом, когда игла прокалывает кожу. — Ну, вот, а ты боялась, — поднимается Изуку и трет переносицу, стараясь незаметно выдохнуть с облегчением. Он сильно нервничал, высчитывая дозу. Изуку боялся убить этим Эри, поэтому намеренно вколол ей очень маленькую дозу, которая полностью не заглушит боль. И действовать будет недолго — час, два, от силы три. Но это лучше, чем ничего, и Изуку чувствует гордость и радость, что хоть как-то может помочь девочке. Однако кое-что продолжает его беспокоить. Вряд ли Чисаки будет доволен этим, точно разозлится, и попасть может как и Изуку, так и самой Эри, которая ни в чем не виновата. — Послушай, Эри, — он вновь садится перед девочкой на корточки и берет ее лицо в свои ладони, касаясь ее щек. — При Чисаки-сане ты должна… ну, как бы это сказать… изобразить, что тебе все-таки больно. То, что я сделал, не есть хорошо, и он точно разозлится. — На вас? — испуганно распахивает глаза Эри, вновь не дав Изуку договорить. — Тогда… тогда я постараюсь так изобразить, что мне больно… что Чисаки-сама ничего и не заподозрит! Изуку тепло улыбается, прикрывая глаза. — Вот и договорились. Пускай это будет наш маленький общий секрет. Эри энергично кивает головой. Наверно, сама мысль, что у них с Изуку, как у настоящих взрослых, теперь есть общий секрет, радует ее. Она пытается сделать какое-то движение руками, но ей это удается с трудом — руки будто онемели. Изуку, заметив это и растерянность в ее взгляде, с удовольствием думает, что обезболивающее все-таки начало действовать. И еще раз улыбается, отвечая на скромную улыбку Эри. Однако уверенности в том, что все пройдет гладко, как по маслу, у него совсем нет.***
Чисаки идея сделать не пули, а что-то в роде дротиков, впрыскивающих сыворотку крови в тело жертвы, понравилась. Скорее всего понравилась, потому что по его всегда равнодушному и холодному выражению лица ничего нельзя сказать наверняка. Но Чисаки не отказался, значит, был не против. И то хорошо. Для дротиков необходимо куда больше крови, чем для пуль. Изуку это не нравится, ведь для этого Чисаки вновь будет убивать Эри. Но он вколол девочке обезболивающее, и ей должно быть не так больно. Или вообще не больно. Все опять повторяется сначала: лаборатория, пол, забрызганный кровью, застывший, почти безумный взгляд Чисаки, истошно кричащая и плачущая Эри и пытающийся держать себя в руках Изуку. Но сегодня Эри кричит не от боли, она просто выдавливает из себя крики и слезы, и, нужно сказать, у нее неплохо получается. Чисаки верит в разыгранный перед ним спектакль. Однако, как и предчувствовал Изуку, не все прошло гладко. Чисаки отпускает чуть ли не вывернутую наизнанку руку Эри. Девочка теперь уже не наигранно широко распахивает глаза, увидев собственную кровь и раскрошившиеся кости, и громко всхлипывает. — Почему ты не восстанавливаешься? — тихо, но четко спрашивает Чисаки, рукой в перчатке хватая Эри за волосы. Внутри Изуку все сжимается, когда он оттягивает волосы девочки назад, заставляя поднять голову и посмотреть ему прямо в глаза. — Почему не используешь причуду? «И правда!» — удивленно выдыхает Изуку, тальк сейчас заметив, что ни рог Эри не светился, как бывало раньше, ни ее раны не зарастали сами по себе. — «Почему ты не восстанавливаешь себя, Эри?» — мысленно спрашивает он не менее его самого растерявшуюся девочку. — Я… я… — бормочет Эри, испуганно глядя на Чисаки и на его руку без перчатки. Она жмурится, как будто стараясь выдавить что-то из себя, но ничего не происходит. От напряжения на ее лбу выступают мелкие капли пота, но рог так и не начинает светиться. «Она не умеет ее контролировать!» — доходит до Изуку осознание происходящего. — «Вот же… Причуда начинала действовать сама по себе, когда… ей было больно. А сейчас ей не больно, и…» Он не успевает довести свою мысль до конца, потому что Чисаки резко, на короткую долю секунды касается рукой без перчатки головы Эри, и в разные стороны брызжет кровь. Изуку жмурится, вздрагивает от ужаса, леденящего внутренности, когда на его щеку попадает несколько еще теплых капель. А когда открывает глаза, то видит, как стремительно из разбрызгавшейся по всей лаборатории крови снизу вверх собирается маленькая фигура, в которой он спустя секунду узнает Эри. Она застывает с открытым ртом, а по щеке к подбородку стекает одна крупная, блеснувшая в полутьме лаборатории слезинка. Произошедшее потрясает Изуку до глубины души. — Эри, — говорит Изуку девочке, когда «пытка» как для нее, так и для него заканчивается. — Почему ты не использовала причуду? Ты же тогда меня вернула к жизни, когда Чисаки меня убил? — Да… — медленно кивает Эри. — Но я не знаю, как это у меня получается. — Она переплетает пальцы в замочек, опуская руки вниз. — Когда мне страшно, больно, оно само начинает, — Эри, расцепив пальцы, указательным касается рога. — Мне кажется, что моя сила страшная. Злая. Я боюсь ее. — Почему это? — удивляется Изуку, поглаживая ее по голове. Эри поднимает руку и сжимает гладившую ее голову ладонь своей. — Ты меня спасла своей причудой, значит, твоя сила хорошая. Верно? Эри кивает, продолжая сжимать ладонь Изуку. — Я не хочу никому навредить, — признаётся она. — А из-за меня Чисаки убивает… тех людей. И вас, Изуку-сан, он убил. Я так за вас испугалась, что мой лоб начал жутко болеть, я бросилась к вам… то есть к тому, что от вас осталось. И вы начали… я не знаю как это объяснить, — опускает голову Эри, тяжело вздыхая. Изуку присаживается на корточки перед ней, обнимая ее, и невесомо гладит рукой по спине. — Тогда, если ты не хочешь кому-нибудь навредить, — его голос неожиданно даже для него самого звучит твердо и уверено, — давай научимся контролировать твою силу? Эри поднимает на Изуку удивленный взгляд, освобождаясь из его объятий. Чуть заметно улыбается и быстро кивает. В ее глазах мелькает что-то, похожее на радостный блеск.***
Кацуки опять встал не с той ноги. Ну, в общем-то ничего нового — у него в последнее время было отвратительное настроение. Оно итак не больно радостное, а сейчас вообще хуже некуда. Опять поругался со старухой, послал куда подальше ее утром, собираясь нехотя в школу. А она проводила его до порога проклятиями. Старуха знала, что Кацуки встречался с Моясу. А о том, что они расстались понятия не имела. Кацуки ей об этом не сказал по двум причинам. Во-первых, вспоминать и говорить об этой мрази ему совершенно не хотелось. А во-вторых, старуха была уверена в том, что Моясу — просто замечательная девушка, что из нее вышла бы отличная жена такому оболтусу как Кацуки. «С таким ужасным характером девушки от тебя только шарахаться будут!» — с неудовольствием замечала не раз мама, на что Кацуки презрительно хмыкал и мысленно отвечал: «Вот и замечательно. Меньше проблем». Поэтому мама не смогла бы нормально принять тот факт, что теперь уж точно не увидит Моясу в качестве своей невестки. Она начала бы капать Кацуки на мозг, уговаривать помириться с ней. А Кацуки противно было даже думать о ней. О каком «мириться» вообще может идти речь? А сегодня, спросив, как там у Кацуки с Моясу дела, она окончательно вывела его из себя. Кружка, в которой был горячий чай, с треском и звоном разлетается на мелкие осколки. По ладони проходят яркие искры, готовые вот-вот взорваться, и Кацуки с силой сжимает руку в кулак, еле сдерживая себя. Ошпарившись горячим чаем, вылившимся на его голые колени, он ойкает и потом шипит от боли и бежит к раковине, на полную включая ледяную воду и принимаясь охлаждать покрасневшую от ожога кожу. — Совсем из ума выжил? — вскрикивает мама, резко вскакивая из-за стола. — Я же просто вопрос задала, а ты сразу посуду начал бить! Очень больно? — чуть смягчившимся голосом спрашивает она, подходя к Кацуки и ловя его руку, которой он тер ожог. — Подожди, надо… Она не договаривает, когда Кацуки резко, изобразив крайнее недовольство на и так перекосившемся от злости лице, вырывает свою руку. «Не маленький уже чтобы со мной сюсюкаться!» — издает он какой-то утробный рык, а вслух говорит: — Нехрена тупые вопросы задавать. И тотчас же получает довольно ощутимый подзатыльник и привычное: «Да как ты с матерью, мелкий, разговариваешь?» Итак, день с самого утра не задался. Однако по дороге в школу Кацуки немного поубавил свой пыл, несколько успокоившись: кулаками лупил по ни в чем неповинному дереву, которое росло во дворе напротив дома. Это всегда помогало ему выпустить пар, снять, так сказать, напряжение. Цокнув недовольно кулаком, Кацуки трет костяшки, посеревшие из-за коры, по которой он бил. И, поправив вечно сползающий с плеча рюкзак, идет в сторону академии. Еще один день, когда его будут окружать такие противные лица его одноклассников, начался.***
Эри пообещала, что не сбежит, а будет тихо сидеть в своей комнате. Изуку, поверив ей на слово, оставил ее одну, решив сделать для нее сюрприз. «У нее совсем нет игрушек…» — думает Изуку. — «А дети любят игрушки. Думаю, Эри будет рада». Изуку не знает, почему ему так захотелось сходить в тот самый злосчастный торговый центр «Сибуя», где была фан-встреча с Всемогущим. И где погибла его мама. Ноги Изуку сами несут его туда, а сердце болезненно сжимается от мысли, что это то самое место, так сильно изменившее его жизнь. Изуку хлопает себя по щекам, пытаясь привести себя в чувства и отогнать все эти воспоминания. Нарочно широко улыбнувшись, он принимается искать отделы с детскими игрушками. Изуку долго стоит напротив полок с плюшевыми медвежатами, вылупившими на него свои черные глаза-пуговки. Он протягивает руку, касается мягкой головы одной из игрушек. Плюшевый медвежонок с ярким красным большим бантом на шее почему-то больше всех нравится Изуку. У него пушистая темно-коричневая «шерстка», он довольно большой — если его обнимет Эри, то они с игрушкой будут почти одного роста. Взяв медвежонка в охапку, Изуку идет с ним к кассе. В торговом центре почему-то многолюдно. Крики, смех, гомон — все сливается воедино. «Сегодня праздник, что ли, какой-то?» — удивляется Изуку, искоса поглядывая на толпу, начало которой тянется, верно, с верхнего этажа. Спускаясь на эскалаторе вниз, глядя по сторонам и с интересом рассматривая подсвеченные разными цветами витрины с дорогими товарами, он натыкается на тот самый этаж, на котором он и нашел задыхающуюся от дыма маму. Все внутри Изуку сжимается от боли, он закусывает до крови нижнюю губу. Застывший, не двигаясь, он стоит как раз на том самом месте, по его телу пробегает крупная дрожь, и перед глазами на короткую секунду вспыхивают картины произошедшего в тот день. Изуку тяжело дышит, прижимая к груди плюшевого медвежонка. Шаги за спиной заставляют Изуку очнуться, он резко разворачивается всем телом и широко распахивает глаза, увидев того, кто к нему подходит. Сердце пропускает удар, а все внутри сжимается от смешанных чувств.***
— Хей, Бакуго, не хочешь с нами в «Сибую» сходить? — почти кричит над самым ухом Кацуки один из его одноклассников. Кацуки поднимает на него взгляд — красноволосый тип, которого, кажется, зовут Киришима. Вообще у Кацуки отвратительная память на имена, да еще в придачу к этому он не горит желанием запоминать имена каких-то придурков. Но имя этого типа он почему-то запомнил. Может, потому что этот Киришима вечно лезет к нему, желая подружиться? — Нахрена? — зевает Кацуки, глядя на Киришиму сверху вниз. — Там новые игровые автоматы, говорят, появились! — встревает в разговор Каминари, выглядывая из-за спины Киришимы. — Мы так давно хотели сходить поиграть… Кацуки хмыкает, отворачиваясь к окну. — А я-то тут при чем? — Вдвоем ску-учно, — тянет Каминари, широко и глупо улыбаясь. — Пошли с нами, будешь третьим. — Третьим лишним, да? — недовольно цыкает Кацуки. Каминари удивленно моргает, а потом разражается громким смехом. — Не-ет, не в этом смысле, а… Короче, пошли. Кацуки не хотел никуда идти, планировал потратить весь вечер после уроков на компьютерные игры, а потом лечь спать. Но почему-то соглашается пойти с ними, заставив их обоих — и Киришиму, и Каминари — радостно улыбнуться. В торговом центре многолюдно. Туда-сюда снуют школьники, студенты, тоже пришедшие, скорее всего, сюда по той же причине, что и Каминари с Киришимой. У Кацуки начинает болеть голова от всепоглощающего шума толпы. Он энергично мотает головой и недовольно фыркает. Очередь к игровым автоматам тянется длинной, извилистой змеей вниз, даже на нижние этажи. «И зачем им всем эти игровые автоматы так нужны?» — не понимает Кацуки, но честно стоит в очереди с совершенно не теряющими былого энтузиазма Киришимой и Каминари. От скуки глазеет по сторонам, и вдруг его взгляд невольно выхватывает из толпы что-то знакомое. Кацуки присматривается, и темно-зеленая макушка с растрепанными, вьющимися волосами заставляет его сердце забиться быстрее. Нет, он не может ошибаться, это точно Изуку, это он, сильно похудевший, с чуть ссутуленной спиной, но это все равно именно Изуку, а не кто-то другой. Он стоит неподвижно, будто статуя, опустив голову и как будто что-то разглядывает под ногами. Кацуки не верит, что мог вновь встретить Изуку. Он думает, что это сон. В голове пульсирует одна мысль — Изуку жив, и Моясу ему просто вновь соврала. Но сейчас Кацуки почему-то рад этой лжи. — Эй, Бакуго, ты куда? — кричит вслед Киришима, когда Кацуки отходит от них. — Идите вы к черту, — с раздражением бросает он, решительными шагами направляясь к Изуку.