Разбитая надежда

Изуку резко оборачивается и взглядом встречается с Кацуки. У него растерянный вид, он явно не ожидал здесь встретить его. Его губы мелко дрожат, и он еле слышно удивленно шепчет: — Каччан?.. Но почти тотчас же берет себя в руки, бросив на Кацуки невероятно холодный взгляд и тихо, но четко, даже с какой-то насмешкой говорит: — Ну привет что ли. Кацуки предпочел бы, чтобы Изуку остался тем же растерянным и удивленным, каким был несколько секунд назад. — П-привет, — не зная, что дальше сказать, бормочет Кацуки, разглядывая лицо Изуку так, будто хочет запомнить каждую черту, каждую линию, каждый изгиб. Изуку с мгновение смотрит на него, как будто ожидая чего-то, наклонив голову в бок. А потом, развернувшись на сто восемьдесят градусов на пятках ботинок, уже делает шаг, чтобы уйти. Кацуки понимает, что если сейчас не остановит Изуку и не возьмет себя в руки, чтобы нормально поговорить, он уйдет. И кто знает, встретит ли он его вновь. Вряд ли, потому что такие случайности дважды не повторяются. — Подожди, Деку! — Кацуки старается перекричать шум толпы. — Давай… поговорим! Кацуки и не надеется, что Изуку это услышит. И, тем более, что он обернется, даже услышав это. Но Изуку почти сразу же оборачивается, как будто ждал этого. — Если хочешь поговорить, — сердце Кацуки стучит в одном ритме с произносимыми Изуку словами, — пошли в более тихое и спокойное место. Кацуки не верит, что Изуку согласился на разговор. Крайне неприятный разговор. Это подсказывает ему внутренний голос, редко заговаривавший, но если и делавший это, то все, что он ни сказал, оказывалось правдой. В почти пустой кофейне невероятно тихо. Кацуки сглатывает, садясь за столик напротив Изуку. В его голове мелькает мысль, что все происходящее очень уж похоже на свидание. Он раздраженно цыкает, кусая губы и в глубине души надеясь, что Изуку не обратит внимания на его вспыхнувшие красным щеки. Ему повезло, Изуку даже не смотрит в его сторону, занятый разглядыванием плюшевого медвежонка, которого он нес до этого подмышкой. Теперь он сажает его рядом, будто это не бездушная игрушка, а живое существо. Кацуки только сейчас обращает на этого плюшевого медвежонка внимание. С нарочитой небрежностью он спрашивает: — На кой черт тебе этот медведь? Изуку поднимает на Кацуки непонятный взгляд и спокойно отвечает: — Надо. Люблю, знаешь ли, игрушки. Отвечает таким тоном, что больше нет никакого желания задавать какие бы то ни было вопросы. Наступает тягучая, заставляющая чувствовать неловкость тишина. Кацуки хрустит костяшками пальцев, не зная, что и говорить. Те слова, которые он хотел сказать, о чем спросить Изуку застревают где-то в горле. — Добрый день, что будете заказывать? Кацуки вздрагивает, когда к их столику подходит официантка с тонким блокнотом в руках. Изуку тут же переводит взгляд на нее и быстро отвечает: — Мне горячий шоколад, пожалуйста. И… побольше сахара, можно? Говорит как ни в чем не бывало, но Кацуки замечает, как нервно дергаются уголки его тонких губ. «Что это с ним?» — думает он, не сразу замечая, что к нему обратилась официантка с тем же вопросом. — Мне просто чай, — бурчит Кацуки, мысленно прикидывая, что на большее ему денег не хватит. — Мне еще что-нибудь сладкое, — добавляет Изуку, когда официантка дописывает заказ Кацуки. — Ну, кусочек торта, например. Кацуки скрипит зубами, с досадой подумав, что этот Изуку и правда ведет себя так, будто они на свидании, а не пришли серьезно поговорить. — Каждый платит за себя, окей? — говорит Кацуки, стараясь держать себя в руках и не давать беспричинной злости взять над ним верх. Изуку пожимает плечами, потом упирается подбородком в сжатый кулак и смотрит как будто сквозь Кацуки. — Я не против. Если хочешь, — он переводит взгляд на него, — могу и за тебя заплатить. Вряд ли у обычного школьника много карманных денег. Это замечание, сказанное без каких-либо эмоций, ровным голосом, выводит Кацуки из себя. «Он издевается надо мной? Да кто он такой, чтобы…» — но тут же закусывает нижнюю губу, сдерживая готовые сорваться с языка колкости. Сейчас, «разговаривая» с ним, он ходит будто по минному полю. Одно неверное слово — и Изуку развернется и уйдет. После их последней и единственной встречи в тюрьме Тартар Кацуки понял, что этот Изуку совсем не тот, которого он знал с детства. Все в нем вроде бы то же самое — и взгляд, и голос, и даже ямочки на щеках, зажигающиеся каждый раз, когда на его губах появляется улыбка. Внешне он тот же, а вот внутренне… Кацуки никак, как ни старается, не может разобраться в этих изменениях. Руки, а в особенности ладони привлекают внимание Кацуки. Кожа на внешней стороне ладоней испещрена белесыми шрамами. Таких он до этого ни разу у Изуку не видел. Кацуки скользит взглядом по впалым щекам с черными точками веснушек, вниз, к шее и видит с замирающим сердцем бинты, в несколько слоев обернутые вокруг нее начиная от подбородка и скрываясь где-то под вырезом серой толстовки. — Что у тебя с шеей? — напрямик, без обиняков, спрашивает Кацуки, а сердце так и дрожит от волнения. В голове мелькают самые разные мысли и предположения, что могло случиться с Изуку. Мысль, что его могли ранить Герои, заставляет Кацуки содрогнуться от ужаса. — С шеей? — вздрагивает Изуку, не ожидавший такого вопроса. Он хватается за шею и неуверенно трет ее, но потом его голос вновь обжигает своим холодом и отсутствием каких-либо эмоций: — Не твое дело. — Просто сказать не можешь? — наклоняет голову вбок Кацуки, старается посмотреть и каким-то образом сам узнать, что же там такое под бинтами. Их разговор начинает напоминать ему игру в кошки-мышки. И он сам кошка, которой никак не удается даже чуть-чуть зацепить мышку в лице Изуку, которая то и дело ловко увиливает от ответа. Это начинает раздражать. Когда приносят заказ, перед Кацуки ставят чашку с чаем, а перед Изуку большой бокал с горячим шоколадом и треугольничек аппетитно выглядевшего торта. Изуку вилкой протыкает его, отламывая кусочек, чем разрушает всю его аппетитную красоту. — Почему не могу? — протягивает Изуку, куда более увлеченный разглядыванием кусочков торта на зубчиках вилки. — Могу. Только не хочу. Да, — он резко поднимает взгляд на Кацуки, — ты хотел о чем-то поговорить. Я слушаю. Кацуки закусывает губу, уже и забыв, о чем именно хотел поговорить. Тем и вопросов так много, что выделить что-то одно и с этого начать разговор просто невозможно. — Я не ожидал тебя встретить, — неожиданно даже для самого себя говорит Кацуки. — Здесь? — Нет, — качает головой Кацуки. — Вообще. Изуку хмыкает, отправляя в рот кусочек торта и отхлебывая из бокала. — Ну, да, это было очень неожиданно. Ты, верно, обрадовался, когда я пропал, а тут такой облом… — с насмешливыми огоньками, которые зажглись в его чуть потемневших зеленых глазах, говорит Изуку. Это заставляет Кацуки, только сделавшего небольшой глоток горячего чая, обжечься и закашляться. — Обрадовался? — шипит Кацуки, а внутри него все вспыхивает пламенем той самой, сдерживаемой злости. — Да как ты можешь говорить такое, чертов задрот? Я искал тебя, пока… Кацуки замолкает на полуслове, слишком поздно понимая, что сболтнул лишнего. Он смотрит на Изуку, который продолжает по маленьким кусочкам, будто растягивая удовольствие, есть торт. На уголке его губ темнеет крохотный кусочек шоколада, и весь пожар злости, загоревшийся внутри Кацуки, тотчас же затухает, будто залитый ледяной водой. Он невольно тянет вперед руку, пальцем желая убрать эту крошку. — У тебя здесь… Кацуки отдергивает руку, когда по ней резко наотмашь ударяют. На секунду в глазах Изуку мелькает нечто, похожее на испуг, вызванный этим невольным жестом Кацуки. Но он тут же сменяется прежним равнодушным спокойствием. — «Пока…» что? — спрашивает Изуку, желая, видимо, продолжить разговор. Кацуки сжимает пальцами руки, по которой ударили, свое колено и нехотя продолжает то, что не договорил: — Пока я, как последний дурак, не поверил в ложь одной суки. В то, что ты мертв. Изуку с секунду молчит, даже перестает жевать, проглатывая. Кацуки видит, как дергается его кадык под слоем бинтов. А потом он издает короткий смешок, перешедший в странный и даже в некоторой степени нервический смех. Кацуки ждет пока Изуку не прекратит смеяться. Он смеется как полоумный, запрокинув голову назад, его плечи даже мелко вздрагивают. Официантка, промелькнувшая в глубине кофейни, удивленно косится на них, но потом так же быстро исчезает, как и появляется. «Совсем с катушек съехал?» — хмурится Кацуки, когда Изуку наконец, кашлянув и прикрыв ладонью рот, затихает, прекратив это нечто странное, похожее на припадок. — Ты серьезно думал, что я помер? Да с чего бы? — губы Изуку дрожат, готовые вот-вот растянуться в широкую улыбку. — Хотя… — он касается указательным пальцем подбородка, задумавшись, — ты же сам предлагал мне покончить с собой. Чтобы причуду получить, все дела. И еще «лучше бы я сдох тогда вместе со своей мамочкой», верно же, Каччан? — он с особым выражением произносит это детское прозвище Кацуки, заставив холодные мурашки пробежать по всей его спине. — Ты постоянно желал мне смерти, а ведь мертвые не умирают. От этих последних слов ледяные мурашки бегут по спине Кацуки. В голосе Изуку как будто звучит скрытая за маской насмешливости жгучая обида, но Кацуки не замечает ее, не обращает на нее ровным счетом никакого внимания. — П-прекрати, — запнувшись, шипит Кацуки. Да, он отлично помнит, что он говорил и чего желал Изуку тогда. Так зачем вновь вспоминать об этом? Он ненавидит ворошить прошлое, тем более, полное таких не больно-то и приятных воспоминаний. — Я никогда всерьез не желал тебе смерти. Про то, что если покончить с собой, то можно получить причуду… это была просто шутка! Изуку нарочито громко фыркает. — Хорошие у тебя шуточки, однако. Официантка бесшумно появляется из-за спины Изуку и кладет на стол счет. Изуку, пробежав по чеку глазами, достает из кармана купюру и кладет рядом с чеком. Официантка растерянно смотрит то на деньги, то на него. А потом осторожно говорит: — А у вас не будет поменьше? Я вряд ли смогу дать сдачу с такой большой суммы. Изуку, лишь немного повернувшись к ней, отвечает: — Не надо, оставьте себе как чаевые. Официантка низко кланяется, с жаром благодаря Изуку и быстро уходит, не веря в такую удачу. Не каждый же день дают столько чаевых за раз. Кацуки провожает ее взглядом, даже не желая думать о том, откуда у Изуку так много денег. — Деку, — Кацуки вспоминает, что же именно он хотел сказать, — послушай меня сейчас внимательно. Изуку, подперев кулаком подбородок, с вниманием принимается его слушать. В его взгляде мелькает любопытство, он отхлебывает горячий шоколад, облизывая губы. Что-то внутри Кацуки сжимается при этом. Взяв себя в руки, Кацуки произносит: — Деку, ты это… короче, прости меня за все. Я был таким мудаком, я издевался над тобой, я… — Каждое слово дается ему с большим трудом, если задуматься, это первый раз, когда он искренне просит прощения за свои поступки. Впервые признает свои ошибки и раскаивается в том, что он совершил. — Короче, прости меня, я был той еще сволочью по отношению к тебе. В его голове, когда он репетировал свою речь в одиночестве, все это звучало куда убедительнее, а сейчас так, будто он на паперти милостыню просит. Жалостливо и неубедительно. На что надеется Кацуки? Конечно же, на то, что Изуку его простит. Но где-то в глубине души он понимает, что он сам себя бы не простил. Кацуки не отдает себе отчета в том, зачем ему это прощение вообще нужно. Жил же как-то до этого, не прося ни у кого никакого прощения. Он и сейчас так же живет, но в случае с Изуку совесть почему-то начинает с особенной яростью грызть его, и это в какой-то момент становится просто невыносимым. Изуку молчит. «Ну, ответь уже хоть что-нибудь!» — мысленно почти кричит Кацуки, он берет чашку, но тут же ставит ее обратно на стол, боясь разлить ее содержимое из-за дрожи в руках. «Черт, Кацуки, ты становишься похожим на бабу!» — злится он, но тут же вздрагивает, подняв голову на Изуку, когда тот наконец отвечает: — Простить тебя? Кацуки медленно кивает. «Ну же, скажи, что да, что прощаешь!» — Нет, — качает головой Изуку. Внутри Кацуки что-то рвется, как натянутая до предела струна. — Но почему? — одними губами спрашивает Кацуки. Теперь уже приходит очередь Изуку удивляться. — Ты всегда называл тупым меня, а сейчас сам не отличаешься особым умом, — хмыкает он, поднимая руку и зубчиками вилки указывая на Кацуки. — Почему я должен прощать тебя? Думаешь, это вот так просто? Ты сказал, «прости-прости, я такой-сякой мудак, больше такого не повторится», а я просто возьму и забуду все, что было? «Нет, я не это…» — мысленно отвечает Кацуки, ошарашенный. Его, выходит, только что ткнули носом, как несмышленого щенка, в собственное дерьмо. Ощущение не из приятных. Отвратительно, как ни старается Кацуки успокоиться, но его начинает бесить одна лишь мысль, что Изуку сейчас будто бы нотации ему читает. — Ты своим «прости» ничего не исправишь, — продолжает Изуку указывать на Кацуки вилкой, рисуя при этом странные невидимые фигуры в воздухе. — Нет, я тебя не виню в том, что я стал Злодеем — так же вы называете тех, кто не подчиняется законам, верно? Это, в общем-то, мой выбор. Но… — Деку, ну ты же так хотел стать Героем, помнишь? Ты же так любил Героев! — с неожиданной горячностью выкрикивает Кацуки. — А теперь… ты против них. Неужели ты Героев… У Кацуки язык не поворачивается сказать слово «убиваешь», потому что образ убийцы и Изуку никак не соединяются в его сознании, как два кусочка пазла из двух совершенно разных коробок. — Да, убиваю, — тихо говорит Изуку, будто прочитав мысли Кацуки. — Хочешь знать, сколько профессиональных Героев я убил? «Не хочу». — Около двадцати. Может, больше. И это если не считать других людей. Не Героев. Думаю, эта тема закрыта. О чем еще ты хотел поговорить? Изуку отпивает из бокала, исподлобья глядя на Кацуки, не отрывая от него долгого, странного взгляда, смысл которого ускользает от него. — Но почему ты делаешь это? — почти с отчаянием спрашивает Кацуки, не понимая, как можно было из ярого фаната Героев стать их убийцей. — Деку, скажи, что это все неправда, ты же не можешь быть одним из этих отвратительных Злодеев… Убить столько Героев — нет, этот факт не укладывается в его голове. Не врет ли Изуку? Нет, совсем не врет — по его взгляду это можно сказать наверняка. Теперь у такого странного, непривычного поведения Изуку есть объяснение. — Отвратительных? — насмешливо хмыкает Изуку. — Да, ты прав, среди Злодеев полно гадости. Даже среди них много фальшивок. «Фальшивок? Где-то я это уже слышал, » — задумывается Кацуки. — «Подождите-ка, так ведь это говорил этот, как его… Убийца Героев. Деку что, » — хмурит он брови, — «один из его последователей?» — Но и не все Герои белые и пушистые, — продолжает Изуку. — Такие же фальшивки. Мне вообще не нравится это глупое деление на «хороших» Героев и «плохих» Злодеев. — Но ведь оно так и есть… — от этого разговора, зашедшего черт знает в какую сторону, у Кацуки голова идет кругом. Изуку издает короткий смешок, улыбнувшись уголком губ. — Каччан, пойми — не существует «хороших» или «плохих» людей. Существуют лишь те, с чьим мнением ты хочешь согласиться, а с чьим — нет. — Только не говори, что Злодея можно назвать хорошим! — фыркает Кацуки. — Почему бы и нет? — пожимает плечами Изуку. — Для кого-то он страшный убийца, зарезавший не один десяток Героев. А кому-то он мог спасти жизнь. — Это ты сейчас про кого? — щурится Кацуки. — Ни про кого. Я так, к примеру, сказал. Вообще, — неожиданно переводит он тему, — ты хотел только попросить прощения или что-то еще? Кацуки не знает, что и ответить. Сидит, опустив голову на свои сжатые в кулаки руки. Изуку несколько секунд смотрит на него, а потом, взяв медведя под мышку, встает из-за столика. Кацуки понимает, что если Изуку сейчас уйдет, и он ничего не скажет ему, то так и не сможет сказать. Потому что вряд ли его вновь встретит. Их встреча сегодня была просто случайностью. Он прокручивает в голове варианты, как можно задержать Изуку, хоть немного подольше побыть с ним. Когда Кацуки открывает рот, остатки разума делают ручкой, и он, не соображая, что говорит, выпаливает на одном дыхании: — Деку, подожди! Я… если ты уйдешь… Ты хоть знаешь, как сильно мне нравишься? «Что я несу?..» — чуть не хватается за голову Кацуки. — «Я же не хотел этого говорить! Идио-от, вот же я идиот…» Изуку вздрагивает и останавливается, устремив на него изумленный взгляд. Кацуки, понимая, что теперь ему терять нечего, хватает его за руку, сжимая его запястье. Но Изуку, к его изумлению, и не пытается вырваться. Кацуки пальцами перебирает ткань рукава толстовки, касается кожи, и по его телу будто проходит электрический разряд. — Ч-что ты сказал?.. — растерянно бормочет он. Кацуки все-таки удалось сорвать с него эту чертову маску ледяного равнодушия. — Что слышал, — с яростью шипит Кацуки, поздно понимая, что именно он сказал. — Нравишься ты мне. Люблю тебя. Не понимаешь, что это значит? Да по ночам, блять, у меня встает на тебя. Сердце стучит как сумасшедшее, когда думаю о тебе, как в этих ебучих любовных романах! Что, доволен, что заставил меня это повторить? Изуку молчит, только его щеки то жутко краснеют, то смертельно бледнеют. Наконец он криво улыбается, кажется, что смотрит на него с высокомерием. Резко вырывает свою руку из схвативших его запястье пальцев Кацуки. — Знаешь, мне плевать, — Кацуки кажется, или же его голос действительно предательски дрожит. В глазах Изуку сверкают злые огоньки: — Да… да подавись ты своей любовью. Кацуки широко распахивает глаза, не веря своим ушам. Изуку, круто развернувшись, крепче прижав к груди игрушку, решительными шагами направляется к выходу из кофейни. Ничего не ощущая, Кацуки опускает голову над столиком и вдруг закрывает руками лицо, кусая до крови губы. Где-то в груди сейчас так нестерпимо больно, что хочется вырвать это проклятое сердце, из-за которого одни проблемы. Он продолжает так сидеть какое-то время, прерывисто дышит, пытаясь хоть немного успокоиться. А на что он надеялся? На то, что Изуку бросится ему на шею, стоило бы Кацуки признаться ему в своих чувствах? Глупость, он и сам понимает, что такого просто быть не могло. Но этого хотелось, где-то очень глубоко в душе, но все-таки хотелось. Кацуки понимает, что Изуку на него глубокого плевать. И это выводит его из себя. Он скрипит зубами, сдавленно рыча от ярости. «Чертов Деку… Чтоб ты сдох!» Кацуки сейчас впервые в жизни на собственной шкуре узнает, каково это, когда тебе разбивают сердце.