Разбитая надежда

Сердце бешено стучит в груди, и непонятно отчего — из-за быстрого бега или повторяющихся рефреном в потоке рассеянных мыслей слов Кацуки: » — Ты хоть знаешь, как сильно мне нравишься?» Из легких Изуку будто одним ударом вышибают весь воздух. Он зажимает рукой рот, губы мелко дрожат. Его разрывают противоречивые чувства. С одной стороны, все его существо трепетало от мысли, что его чувства к Кацуки все-таки взаимны. Но, с другой стороны, это его и пугает. Изуку не понимает, с какой стати Кацуки в корне изменил свое мнение о нем, и тогда его признание начинает казаться просто красивой ложью. Он закусывает губу, мучительно краснея. Хватит думать об этом, как будто у него проблем больше никаких нет! О словах, которые Изуку бросил, уходя, Кацуки, он начинает жалеть, ведь это совершенная неправда. «Как я мог сказать такую чушь?» — болезненно морщится Изуку. Теперь Кацуки его еще больше возненавидит. А не все ли равно? Ведь Изуку сказал это, в общем-то, не для него, а для себя — чтобы доказать самому себе, что ему плевать на Кацуки. Зачем Кацуки сказал, что он ему нравится? Изуку мысленно проклинает себя, этого плюшевого медведя, всех вокруг за то, что ему так «повезло» встретить Кацуки. Нет, он был где-то в глубине души очень рад этому, был рад увидеть его вновь, услышать его голос, хотя всеми силами старался выглядеть как можно отстраненнее и равнодушнее. Это было невероятно трудно, колени так и дрожали от волнения, а сердце, казалось, готово было вот-вот выпрыгнуть из груди. Стресс и волнение Изуку всегда заглушал либо сигаретами, либо заедал сладким. Однако в этой ситуации этот привычный способ заедания сладким ему не помог. Изуку на самом деле не знает, сколько именно он убил Героев. Он никогда не считал их и сказал это только лишь для того, чтобы напугать Кацуки. Кто знает, удалось ему это или нет, но его это не оттолкнуло от Изуку. Он не понимает, что с Кацуки не так. Кацуки Герой, Изуку Злодей, и он должен понимать, что у них двоих не может быть ничего общего. Изуку в любой момент могут посадить за решетку, а вся будущая карьера Кацуки может разрушиться, так и не начавшись, если узнают, что он общался с преступником. «Хотя почему я волнуюсь за него?» — фыркает Изуку, вспыхнув. — «Это его проблемы, а не мои». Плюшевый медвежонок, кажется, хитро, и как будто зная то, что так желает скрыть в самой глубине своей души и сердце Изуку, глядит на него своими глазами-пуговками. Изуку цыкает и отворачивает от себя его голову. Еще не хватало, чтобы неживая игрушка своим несуществующим взглядом корила его. «Меньше думай об этом, Изуку, у тебя и без этого проблем по горло, » — думает он и трет красные щеки. — «Пора бы всерьез заняться этим оружием против Героев. Иначе я Эри так никогда и не помогу выбраться отсюда». С этими мыслями Изуку почти бегом бежит к уже виднеющейся на горизонте базе якудза. «Лишь бы Чисаки-саму не встретить, лишь бы не встретить, » — мысленно молится он, на цыпочках идя по коридору, стараясь бесшумно шагать по гремящим под каждым неосторожным шагом листам металла. Изуку вздрагивает, удивленный, когда его щеки касается что-то мягкое и легкое. Он пальцами ловит это нечто и видит розовый, будто только что сорванный с ветви лепесток сакуры. «Сакура? Сейчас?» — не понимает Изуку, сминая пальцами лепесток и бросая его себе под ноги. — «До весны еще же далеко…» Изуку не сразу понимает, что напротив него стоит человек, бесшумно появившийся как будто из ниоткуда. Он широко распахивает глаза, с удивлением разглядывая незнакомца. Здесь не может быть никого, кроме якудза. Значит, это якудза. Но его Изуку ни разу еще не встречал. Такого он, если бы встретил, несомненно, запомнил бы. Темные и длинные, как у женщины, волосы, несколько локонов с висков собранные в тонкий хвост. Маска кицунэ закрывает все его лицо, только с трудом можно различить темные полосы узких разрезов глаз. Маска белая, невероятно белая с красными узорными полосами, закручивающимися над глазами, подчеркнутыми золотистыми и алыми линиями. Черная тонкая улыбка маски заставляет Изуку ощутить странное, необъяснимое чувство опасности. Вокруг незнакомца, как кольца вокруг Сатурна, крутятся, то близко подлетая к нему, то разлетаясь в разные стороны, лепестки сакуры, ярко-розовые, знакомо и по-весеннему пахнущие. Ткань черного, как смоль, кимоно и накинутого на плечи светлого хаори, на котором как будто расцветают цветки сакуры, темнеют коричневые ветви дерева, тихо шуршит при каждом его шаге. Он медленно подходит к Изуку. Рука на рукояти катаны, спрятанной в ножны. Рукоять то сверкает на секунду своим металлическим блеском, то темнеет, теряясь в тени складок хаори. «Нет, правда, кто это?»> — напрягается Изуку. Пытается пройти мимо незнакомца, но тот то и дело преграждает ему путь, не давая и шагу лишнего ступить. Изуку напрягается, покрепче сжимает плюшевого медведя под мышкой, подумав, не узнал ли Чисаки о том, что он вновь отлучался и оставлял Эри одну — но Эри пообещала ему никуда не уходить. — Оставлять ребенка одного, когда приказ был следить за ним неусыпно — настоящего самурая не достойно это, — произносит незнакомец, но из-за неподвижной маски трудно понять, что эти слова принадлежат именно ему. Изуку косится по сторонам — никого нет, в коридоре только они, говорить это больше некому. «Странный он, » — поднимает брови Изуку, не сразу понимая смысл сказанного. — «Говорит так, как будто вышел из эпохи Эдо*». Изуку хмыкает и вновь пытается пройти мимо него, но, дернувшись вперед, ощущает, как его что-то тянет назад, затягиваясь на шее. Он оглядывается: лепестки сакуры останавливаются, собираясь в веревку, каким-то образом оказавшуюся на его шее. А ее второй конец сжимает в руке незнакомец. Изуку широко распахивает глаза, больше удивляясь не тому, что его шею стягивает сейчас веревка, а тому, что катана незнакомца рассыпается на лепестки, которые собираются в нити веревки. «Каких только причуд нет на свете!» — цыкает Изуку и свободной рукой пытается ослабить веревку — иначе так и задохнуться будет недолго. А отправляться на тот свет Изуку пока что не собирается. Но веревка крепко держит его, начинает натирать кожу, замотанную бинтами. — Господина своего лучше слушать, иначе быть беде, — ровным голосом говорит незнакомец и чуть ослабляет веревку, давая Изуку чуть свободнее дышать. А потом и вовсе отпускает ее, веревка рассыпается разлетающимися в разные стороны лепестками сакуры. «Красиво…» — мимолетом думает Изуку, быстрыми шагами уходя от этого навязывающего не капли доверия типа. Черт его знает, что у него там на уме. Лучше поскорее уйти от него. Однако слова незнакомца не выходят из его головы. Изуку и до этого момента понимал, что если он не будет слушать Чисаки, то долго не проживет. Это, конечно, пугало его. Но теперь эта горькая истина принимает несколько иной смысл для Изуку. Эри лежит на кровати, обняв руками и ногами подушку. Она спит, морщась и хмурясь во сне. «Что-то нехорошее снится, » — Изуку осторожно, чтобы не разбудить Эри, садится на край кровати и сажает перед ней медвежонка. Но ему не удается не разбудить ее. Девочка приоткрывает сначала один глаз, потом второй, трет их, стараясь поскорее проснуться. И только осознав, что именно сидит перед ней, сверкая в полутьме комнаты своими глазами-пуговками, она с радостным визгом бросается сначала к медвежонку, обхватывая его с двух сторон руками и с силой сжимая. А потом порывисто обнимает Изуку, горячо шепча слова благодарности. «Все-таки не сбежала, » — улыбается Изуку, пальцами перебирая ее волосы. — «Что ж, один день прожит, и я остался жив».

***

Красный ковер невероятно мягкий, он проминается под каждый, даже под самым легким и невесомым шагом. Моясу носком туфли на маленьком каблучке касается поверхности ковра, и он тотчас же проваливается вниз, темнея под ее ногой. Дела у папы идут как никогда хорошо, Мидория мертв — так почему бы ей и не радоваться? Моясу дует губы и хмурится. Ясное дело, убийство, так сказать, ни в чем не повинного человека, не добавит тебе очков добродетели при распределении на том свете. Но ведь убийство не считается убийством, если его совершаешь не ты, а кто-то другой по твоей указке? Моясу таким образом успокаивала свою начавшую грызть ее изнутри совесть. «Бакуго-куну стоило бы мне поверить, » — думает она, шагая по красному ковру, заложив руки за спину. В офисе папы она часто бывала и поэтому знает каждый переход и каждый поворот. Например, стоит ей пройти еще с десяток-другой шагов, повернуть направо, и перед ней будет дверь, ведущая в кабинет главы «Мацубы». То есть, ее папы. За дверью слышатся голоса. Моясу опускает руку, сжатую в кулак — она только-только хотела коротко постучать несколько раз, пока ей глухо не скажут из глубины кабинета: «Можно». Но сейчас передумывает, прижимаясь спиной к стене и поднимая голову к потолку. Всегда было интересно, как проходят встречи главы якудза с дилерами. Однако, слушая, Моясу понимает, что это вовсе не дилеры. Это киллер отца, тот самый, чьи два подчиненных были убиты. О том, кто мог их убить, Моясу никогда всерьез не задумывалась, а сейчас у нее даже руки начинают мелко дрожать от волнения. «Неужели Мидория?» — думает Моясу. Сузив глаза, она подходит ближе к двери, прислушиваясь. — «Да кто же он такой?» — Мои люди выяснили, Мао-сан, что тот человек, которого вы приказывали убрать, жив. Мне очень жаль, что я не смог выполнить ваш приказ и потерял двух «младших братьев». Моясу замирает, пальцами стискивая воротник рубашки. Внутри нее все обрывается, когда она понимает, что же значит это «жив». — Как… жив? — ее губы чуть шевелятся, она еле слышно шепчет это, произносит почти про себя. Весь план по возвращению себе Кацуки рушится на ее глазах. И опять, опять ей мешает этот Мидория, он вечно мешает, как заноза в заднице лишает ее спокойствия и, главное, ее и самого Кацуки счастья. «Жив?..» — мысленно шипит Моясу, скрипнув зубами. — «Сволочь, жив… Так какого ты говорил, что он точно мертв?» — чуть ли не кричит, дрожа всем телом, она этому киллеру, которой так был уверен в том, что выполнил данный ему приказ. — «Но почему? Как он выжил?» Киллер говорил, что стрелял ему в спину. Застрелил насмерть, Мидория даже не дышал. А если и притворялся мертвым, то коньки отбросил бы от потери крови. Так почему он еще жив? Внутри Моясу все пылает огнем от бессильной ярости. Что она может сделать? Да ничего, сама она не сможет убить его, у нее рука не поднимется на человека. А этому киллеру она больше не доверяет. «Когда-нибудь я уберу тебя, » — с ненавистью думает Моясу. А сейчас, сделав глубокий вздох, успокаиваясь и натягивая на лицо радушное выражение с невинной улыбочкой, она вновь прислушивается к тому, о чем говорят киллер и папа. — А еще, — тихо, что Моясу приходится прижаться щекой к двери, чтобы хоть что-то слышать, говорит киллер, — я видел на шее того человека татуировку. — И? — хмыкает папа. — У половины молодежи Японии есть татуировки. — Тут Моясу вздрагивает всем телом от неожиданности, когда папа ударяет двумя ладонями по столу. — Или… цветок с восьмью лепестками? Моясу хмурится не особо понимая, о чем они. — Да, он самый. А еще его видели мои люди у ворот базы «Восьми заветов Смерти». Та самая подземная база, о которой вам рассказывали несколько месяцев назад наши агенты в «Заветах». «Ч-что?» — сглатывает Моясу. Кое-что начинает проясняться. — «Мидория… в «Восьми заветах Смерти»?» Сердце пропускает удар, Моясу отступает на шаг назад от двери. «Он враг, значит, он враг отца. И мой враг», — ее губ касается злая усмешка. — «Но так еще лучше, я уничтожу его и как соперника, и как врага. А если не смогу, » — ее выражение лица становится невероятно серьезным, а улыбка исчезает, будто ее и не было никогда, — «тогда мне и жить не за чем». Но сильнее всего Моясу волнует вопрос — а знает ли Кацуки о том, что Изуку преступник?

***

Голова кружится от озонового запаха. Ихиро делает глубокий вздох и прикрывает глаза. Отец ждет от нее многого, и ей нельзя его подвести. — Все готово, Ихиро. Она открывает глаза, услышав голос Дарумы. Она моргает, стараясь привыкнуть к темноте лаборатории. Единственный источник света — аппарат, светящийся изнутри, и этот свет усиливается водой внутри него. Ихиро делает шаг к этому аппарату, который из мертвых делал живых, но уже не людей, а Ному, беспрекословно подчиняющихся приказам своего хозяина. А их хозяин — это отец. Теперь и ей самой предстоит стать этим Ному, потому что так хочет отец. А потом та же участь постигнет и Изуку. Ихиро закусывает губу. Нет, она не должна сомневаться в решениях отца. Он знает, что делает. — Иди сюда, — от голоса Дарумы сводит судорогой все конечности. Ихиро сглатывает, делая шаг к мужчине. — Раздевайся. «Зачем?» — мелькает на периферии сознания мысль, но Ихиро быстро ее отгоняет прочь. Послушно стягивает с себя одежду, которая с тихим шуршанием падает на пол ей под ноги. Стыдливо приобнимает себя руками за плечи. Холодок сквозняка, скользнувший по голой коже, заставляет ее поежиться. По полу шлепают ее босые ступни, она медленно, сомневаясь в каждом шаге, подходит к аппарату. За прозрачным стеклом, что кажется, будто его не существует вовсе, и все это воздух, светится странная жидкость, со дна плавно поднимаются пузырьки воздуха, а в ноздри ударяет резкий запах электричества, запах невероятно свежего разреженного воздуха, от которого темнеет на секунду в глазах. — Задержи ненадолго дыхание, — говорит Дарума, и Ихиро послушно делает глубокий вдох полной грудью, зажимая рот и кончик носа ладонью. «В этом нет ничего страшного, нет ничего страшного… Просто я перестану существовать как человек, » — старается успокоить себя Ихиро, но руки непроизвольно дрожат, а к горлу подступают судорожные рыдания. Чтобы она могла на полную использовать все свои причуды и не умереть от их отдачи, ей нужно пройти через это. Только так она будет полезна и отцу, и Шигараки. Жидкость, невероятно легкая, совсем не похожая на воду или что-то еще, обволакивает все ее тело. Ихиро открывает глаза и видит проплывающие мимо нее пузырьки воздуха. Она не слышит того, что говорит ей за стеклом аппарата Дарума, но по его жестам и знакам, которые он ей делает, она понимает, что ей нужно убрать руку от лица. Ихиро, сжав ладонь в кулак, опускает ее, ноздри дергаются, она приоткрывает рот, делая вдох, и ей это, к удивлению, удается. Дышится немного труднее, чем до этого, в горле от недостатка кислорода пересыхает, но этого кислорода достаточно, чтобы просто не задохнуться. Ихиро облизывает губы, ощущая на кончике языка странный привкус этой жидкой консистенции, в которой она сейчас находится. Дарума подходит к столу, что стоит в паре метров от аппарата. Нажимает какие-то тускло и блекло светящиеся кнопки, и мурашки бегут по спине Ихиро, когда после этих действий что-то начинает сперва тихо, потом все громче и громче скрежетать, пока ее запястий не касается нечто металлическое и леденящее кожу. Запястья сжимают будто наручники, и пальцы на руках сводит судорогой из-за пережатых вен и артерий. «Б-больно…» — закусывает губу Ихиро, в уголках глаз выступают капли слез, которые оказываются тяжелее жидкости, в которой она находится. Капли, сорвавшись с кожи, падают вниз, постепенно растворяясь в жидкости. А потом с такой же силой сжимают и ее щиколотки. Так сильно, что ей кажется, будто кости хрустнули под ледяным металлом. Сквозь стекло Ихиро видит, как стремительно меняется лицо Дарумы. Из спокойного оно превращается в лицо настоящего безумца, широко распахнутые в возбуждении глаза, кажется, вот-вот выскочат из орбит, губы дрожат, растягиваются в широкую улыбку. Эта улыбка заставляет Ихиро содрогнуться от ужаса. Она вздрагивает, когда мужчина ударяет ладонями по аппарату, прижимая их к стеклу, оставляя еле заметные отпечатки пальцев на его поверхности. По медленно двигающимся губам Дарумы Ихиро читает с замирающим сердцем: — Ты будешь лучшим моим творением… Идеальный, высший Ному… Не подведи Учителя, не подведи отца… Уничтожь все человечество!.. Не успевает Ихиро опомниться, как Дарума возвращается к столу и нажимает с безумной улыбкой на лице на одну кнопку. Запрокидывает голову и беззвучно смеется, зажмурившись. И в следующее мгновение Ихиро истошно визжит, когда сквозь ее тело проходит электрический разряд, будто разрывающий все внутренние органы на части.

***

Ихиро просыпается от ноющей боли в затылке. Со стоном она поднимает голову, щурясь и тяжело дыша. Все, что она помнит, это лабораторию Дарумы, его безумство, электрический ток, от которого, ей казалось, она умрет. Но Ихиро не умерла. Так бывает каждый раз — когда она на волоске от смерти, она каким-то чудом выживает. Хотя, причуду отца, способную излечить любые раны за доли секунды, талант Дарумы как врача вряд ли можно назвать чудом. Ихиро знает, что им всем она нужна живой, поэтому умирать ей просто не позволено. «Так все прошло успешно, или же…» — Ихиро поднимает руку, касается пальцами затылка, — «я опять не справилась и не оправдала ожиданий?» Вокруг ее головы в несколько слоев обмотаны бинты. Под пальцами на затылке ощущается выпуклость швов. Боль в затылке волнами расходится по всему телу, Ихиро морщится, прикладывает ладонь к горящему лбу и медленно поднимается, босыми ногами касаясь пола. На ней какая-то мешковатая безразмерная одежда, которая почти не греет. Ихиро ежится, и вдруг широко распахивает внезапно вспыхнувшие алым глаза, раскрывает рот, судорожно ловящий воздух. Боль на секунду становится нестерпимой. Ихиро вскрикивает, но голос будто пропадает, все что она может — это беззвучно хрипеть. Хватается обеими руками за голову и падает на пол, сворачиваясь клубочком. Она не понимает, что такое происходит, почему в ее голове начинают звучать разрозненные голоса, не принадлежащие никому и в то же время как будто и знакомые. Они звучат, как испорченное радио, свистят, скрипят, шуршат, Ихиро с силой зажимает ладонями уши, но эти голоса продолжают давить на нее изнутри, в самом мозгу. Ихиро, не отдавая себе отчета в том, что она делает, поднимается на ноги, мелко дрожащие при каждом шаге. И нетвердой походкой идет к двери, которую выбивает с петель одним ударом. Это не удивляет ее от слова совсем, хотя до этого она никогда такого не делала и не могла сделать. Ихиро облизывает пересохшие губы, ощущая поднимающееся к самому сердцу дикое, непреодолимое желание убить кого-нибудь, разорвать на мелкие кусочки. С этим желанием у нее нет сил бороться, все силы отнимает боль в затылке, не затихающая ни на секунду. В темноте коридора, ведущего к клеткам, вспыхивают алым ее глаза, в какой-то момент потерявшие свой изначальный зеленый цвет. Ихиро принюхивается, кончик ее носа дергается, она закусывает до крови нижнюю губу и в один прыжок оказывается у прутьев клетки. Человеческий запах заставляет ее на секунду потерять рассудок. Дарума держал несколько десятков людей, как животных, в клетках. Потом он использовал этих пленных для своих опытов, на которые было жалко тратить Ихиро. Ее использовали лишь для самых особенных опытов. Эти люди были простыми гражданскими, которые пропали в свое время без вести, и полиция сдалась и прекратила их поиски. Эти пленные дохли как мухи, после каждого эксперимента кто-то один не возвращался в свою клетку, и остальные дрожали от ужаса, гадая, когда придет и их очередь. И когда-нибудь их очередь непременно приходила. Из ладони Ихиро появляется черное, всепоглощающее вещество. Пленные на секунду затихают, кажется, даже не дышат. Ихиро, размахнувшись, бьет раскрытой ладонью по ряду решеток, и куски разбитого металла летят во все стороны. Пленные, решив, что их освободили, бросаются, было, наружу. Но их всех останавливает истошный вопль одного из тех, кто первым попытался выскочить наружу. Ихиро, схватив человека за руку, тянет его на себя, и кости с оглушительным хрустом ломаются. Этот крик лишь больше возбуждает ее, глаза вспыхивают ярче, голоса в голове усиливаются, переходя в оглушительный шум. И Ихиро бросается на этого человека, пронзая его тело насквозь появившимися из ладони иглами. Кровь брызжет во все стороны, пленные замирают, с животным ужасом глядя на девушку. Они, пускай и пристально глядели на нее, не успевают заметить, как она исчезает и как будто из воздуха появляется прямо перед ними и, полоснув иглами, перерезает им всем глотки. «Что я делаю?» — мелькает где-то на периферии сознания Ихиро, но этот внутренний голос почти тотчас же заглушается голосами в ее пульсирующей от боли голове. — «Что я делаю?» — громче кричит она про себя, задыхаясь от окружившего ее плотным кольцом запаха крови. — «Остановись! Я человек… я человек!» Тело не подчиняется Ихиро, она видит все, что делает будто со стороны, не в силах сделать что-то сама, ни остановиться. Ее охватывает ужас, она боится сама себя и не понимает, почему она делает это. На крики пленных сбегаются Дарума и Шигараки. Ихиро ощущает их присутствие, ощущает их запах. Для нее все запахи будто вмиг стали невероятно сильными, от их обилия кружится голова. «Остановись!» Еще один убитый пленный. «Прекрати, ты же человек, ты не животное. Ты не Ному!» Чужая кровь каплями стекает по ее щекам, смешиваясь с ее слезами. «Я человек, я не Ному…» Ихиро хочется рыдать от отчаяния, но рыдания застывают в горле. Ее пальцы сжимают голову последнего пленного, забившегося в угол. Вторую руку она поднимает на уровне его лба, сверкает в темноте острие иглы, готовой вот-вот насквозь проткнуть этого человека. Но ее рука останавливается в паре сантиметров от лба пленного, Ихиро застывает, дрожь пробегает по всему ее телу от пробравшего его до глубины души крика: — Ихиро, прекрати! «Ихиро… верно, я Ихиро, » — думает она. Сердце бешено стучит в груди, а тот же самый голос начинает звучать в голове: » — Ихиро, остановись! Ихиро, ты человек, ты…» — Ихиро, — перед ее глазами появляется мальчик лет восьми, который протягивает ей руку в темной перчатке с несколькими обрезанными пальцами. Почему он кажется таким знакомым, но в то же время Ихиро совершенно его не помнит. — Ихиро, ты не Ному, остановись, ты же мое… Ихиро расслабляет пальцы, и пленный безвольно, как тряпичная кукла, падает на пол, отползает на коленях прочь от нее, то и дело оглядываясь и ожидая удара со спины. Она хватается, сжимая свою шею, что-то душит ее, не давая сделать ни единого вздоха. «Человек … Ному… Человек… Кто я? Кто я такая?» Мальчик растворяется в тумане, остается лишь его рука, за которую Ихиро, не соображая, что и зачем делает, хватается. Так хватается, как утопающий за единственную соломинку, не осознавая, что это его никак не спасет. Ихиро падает, спиной ударяется о пол, но ничего не чувствует. — Ихиро!.. Ихиро!.. Ихиро узнает голос Шигараки, широко распахивает глаза, в которых постепенно гаснет безумный, лихорадочный алый блеск. Тянет к чему-то темному липкие от чужой крови руки. Слезы текут по ее щекам, она одними губами беззвучно шепчет, не соображая, что вообще происходит вокруг нее: — Я человек… я не Ному… Я человек. И теряет сознание, так и не коснувшись этого чего-то темного.