***
Кацуки возвращается в кабинет, на двери которого висит табличка «1-А». После разговора с Моясу на душе паршиво, а от мысли, что теперь ему придется вновь терпеть ее, хочется волком взвыть от досады. И зачем он только согласился на эти наиглупейшие условия? «Чтобы Деку не посадили, » — отвечает внутренний голос, а Кацуки на это только хмыкает — и без тебя, мол, знаю. Ложь. Не знает он ничего. Ни того, зачем он на это согласился, ни того, почему он до сих пор, после отказа Изуку, продолжает надеяться на то, что между ними еще что-то будет. Кацуки согласился на эти условия, чтобы Изуку не посадили, чтобы он мог быть с ним рядом. Но, если подумать, он что так не сможет быть с ним рядом, что эдак. Кацуки начинает чувствовать, что становится похожим на тех самых безнадежно влюбленных в главного героя девушек про которых создано так много хорошей и низкосортной манги и которым ничего не светит, потому что это главный герой и для него есть рыбка покрупнее. Как ни неприятно это осознавать, но это действительно так. Кацуки не замечает, как в его плечо лбом врезается круглолицая. Она, подняв на него несколько удивленный взгляд глаз, которые будто на мокром месте стоят, быстро отходит в сторону, буркнув: — П-прости, Бакуго. И все. Обычно же она улыбалась при встрече с любым из своих одноклассников. Даже Кацуки улыбалась, несмотря на то, что тот не особенно-то ее и жаловал. — Лицо попроще сделай, круглолицая, — бросает ей вслед Кацуки, и не думая, что она это услышит. Но круглолицая оборачивается, смотрит на него блестящими от слез глазами, а потом, круто развернувшись, выбегает из класса. «Что это с ней?» — думает Кацуки, плюхаясь на свое место. — «Хотя, какая к черту разница?» Он не замечает, как за его спиной появляется Киришима. — Бакуго, зачем ты так с ней? — даже с каким-то укором в голосе говорит он. Это злит Кацуки. — А что не так? — рычит он, немного повернув голову в его сторону. Киришима не сразу отвечает, удивленно моргая, будто Кацуки сказал то, что вовсе не следовало бы говорить. «Да что вообще происходит?» — не понимает он, обводя взглядом одноклассников. Они все были свидетелями этой сцены с Кацуки и Ураракой, и сейчас молчат, будто ощущают неловкость. Это чувство передается и самому Кацуки. — Ты… что, не слышал? — осторожно спрашивает Киришима. — Что не слышал? — Что Урарака-чан теперь без причуды. Ее кто-то стер, говорят, это действие чьей-то причуды. А учителя не знают, что и делать. Ты что, правда не слышал? Еще слухи ходят, что некоторые про-Герои тоже стали лишаться причуд. А еще… Киришима говорит что-то еще, но Кацуки его не слышит, погруженный в свои собственные мысли. Причуда, стирающая причуды. О таком он ни разу не слышал и даже не думал, что такое возможно. Вдруг в его голове разговор с Моясу и эти слова Киришимы начинают сплетаться воедино. И Кацуки вздрагивает от неожиданной мысли — а не связаны ли как-то Изуку и это стирание причуд? Но тут же отбрасывает эту мысль, потому что он твердо уверен и точно знает, что у Изуку нет никакой причуды. Но чувство, будто между Изуку и этим странным исчезновением причуды круглолицей есть какая-то неведомая ему связь, не оставляет его. «Да что вообще, черт бы вас всех побрал, происходит?»***
В голове будто туман, ничего не сохранилось в памяти. Ихиро тяжело дышит, облизывает сухим языком такие же сухие, потрескавшиеся губы. И с каким-то равнодушием замечает, что ее ничего не удивляет, не волнует, не пугает — она ничего не чувствует. Совсем. Будто находится в каком-то вакууме, где ничто не касается ее, никто не трогает ее. Ихиро вздрагивает, все-таки с удивлением моргая. В голове будто что-то ярко вспыхивает, как включенная ударом ладони по выключателю лампочка. Опять голоса, смешанные, неясные, из того, что они говорят, ничего не понятно. Слова — если они там вообще есть — сливаются в один гулкий шум, к которому Ихиро начинает понемногу привыкать. Ноздри расширяются, Ихиро принюхивается. Ей кажется, будто все запахи стали в разы сильнее, это непривычно, трудно в них разобраться. И поначалу хочется просто зажать пальцами нос, чтобы не ощущать всех этих запахов. Но спустя какое-то время Ихиро перестает обращать на все это внимание, принимает все странные и необъяснимые изменения как должное. «Да, меня… из меня сделали Ному, » — вспоминает она, садясь и касаясь затылка. Бинтов нет, она давит пальцем на бугорок, спрятавшийся в копне волос. И тут же отдергивает руку, потому что по всему ее телу проходит крупная дрожь, заставившая все волосы встать дыбом. — «Что это? Как странно… Что я делала после того, как Дарума-сан все закончил?» — Ихиро поводит плечами, хмурится. — «Не помню. Такое… неприятное чувство». Ихиро встает, и, несмотря на странную усталость во всем теле, ей это легко удается. И откуда только силы у нее взялись? Однако Ихиро ничему не удивляется, ощущает затопляющее все ее существо равнодушие. Такое холодное, сковывающее все остатки живого в ней. Ихиро выходит в коридор и чувствует сжимающий горло запах крови. В ее голове разом мелькают тысячи картинок, собираясь воедино. Она вспоминает, что же произошло после того, как она стала Ному. Крики людей, которых она убила, странный голос в ее сознании, говорящий ей, что она человек, а не чудовище. А потом — темнота. Ихиро напрягает память, вновь и вновь, как пластинку, прокручивая этот голос, принадлежащий какому-то мальчику, которого она совершенно не помнит, но чувствует, что знает. Ихиро смотрит на свои невольно задрожавшие руки. Так что же с ней стало? И что же с ней было? Она сглатывает, стены, кажется, душат и зажимают ее. Ихиро, обняв себя за плечи, бегом поднимается вверх по лестнице, ведущей на крышу. Голова кружится от недостатка кислорода, ей хочется полной грудью вдохнуть свежий воздух. Ее сделали Ному, но она не ощущает никаких изменений в себе. Ихиро видела Ному, видела их безумную ярость и тупое повиновение приказам хозяина. Но она сама на них не похожа. «Если я думаю, » — сжимает она руку в кулак, — «значит, я не потеряла еще разум. Такого высшего Ному хотел создать Дарума-сан? Если так… то я буду очень полезна отцу и Шигараки-сану… Я должна быть очень полезна…» Почему должна, зачем должна, чего они хотят добиться — этих вопросов никогда не появлялось в ее голове. Просто должна — вот и все. Металлическая поверхность крыши лаборатории отца и Дарумы тонко скрипит под легкими и быстрыми шагами Ихиро. Босые ноги оставляют следы на металле, которые почти тотчас же исчезают, будто их и не было никогда. На Ихиро тонкое короткое платье, но холода от сильных порывов ветра, подхватывающего ее короткие волосы, она не чувствует. Как странно — ничего не чувствовать. Это приятно, но в то же время пугает Ихиро. Она останавливается на самом краю крыши, смотрит вниз со скрытым интересом. На носках идет по краю, не отрывая взгляда от земли. А потом, остановившись, раскидывает руки в сторону. «Почему у меня нет крыльев?» — одними губами беззвучно шепчет Ихиро, закрыв глаза. — «Вот бы у меня были крылья, большие, белые, красивые… Как у птицы. Вот бы улететь далеко-далеко…» Ихиро приподнимается на цыпочках и делает несколько крохотных шажков вперед. Но останавливается у самого края, открывает глаза, опустив руки вниз. Голоса в голове замолкают, только ветер в ушах шумит. «Нет, отец будет злиться. И Шигараки-сан. Шигараки-сан…» — повторяет Ихиро и закусывает губу. Ее сердце бьется в волнении, в предчувствии приближения грозы. Ихиро поднимает голову вверх — тучи на темном небе сгущаются, закручиваются под порывами ветра в черные воронки. Ихиро вздрагивает всем телом, когда оглушительно гремит гром — совсем рядом, вместе с ним одновременно ярко сверкает молния. На кончик носа падает ледяная капля, и в то же мгновение с неба обрушивается пробирающий до костей дождь. Ихиро опускается на колени и, не понимая, что с ней происходит, зажимает рот ладонью, беззвучно плача. Ей не больно, ей не страшно, она не чувствует отчаяния, но почему она тогда рыдает, не в силах успокоиться?***
— Томура-сан? Не ожидал, что вы придете сюда… Как поживает Учитель? Шигараки отнимает от лица «отца», вальяжно садясь напротив главы «Мацубы». Тот широко и дружелюбно улыбается. Он всем так лыбится, но не каждый догадывается, что за этой улыбкой не скрывается ничего хорошего и доброжелательного. Сегодня он вам улыбается, осыпает комплиментами, а завтра предаст вас и сделает вид, будто никогда вас и знать не знал. «Двуличная мразь, » — хмыкает Шигараки. Однако на его улыбку не отвечает улыбкой. — А ты совсем не прячешься. В центре города, рядом пара геройских агентств находится, — как бы невзначай замечает он, игнорируя вопрос. — Не боишься, что на твой след выйдут? Мужчина издает короткий смешок. — А чего мне бояться? Полиция меня не трогает, а госслужащие сами вызывают к себе проституток с моих борделей и публичных домов. Так что прятаться мне незачем. Но, — тут же перебивает он сам себя, — вы так и не ответили на мой вопрос. Как поживает Учитель? — Хорошо поживает. Ни разу о тебе, Фукувару, не вспоминал. Фукувару щурится, уловив издевку в голосе Шигараки, но не перестает улыбаться. — Разве мы с вами перешли на «ты»? — Я — да, — резко, как отрезал, отвечает Шигараки. — У меня есть к тебе дело. В сощуренных глазах Фукувару сверкает заинтересованность и любопытство. Глаза у него темные, карие с разбросанными серо-зелеными крапинками по окружности. Он упирается локтями в поверхность своего письменного стола, на котором вырезаны изображения каких-то диких зверей и растений. На столе Шигараки замечает несколько фотографий в рамочке — на одной из них девочка с темными прямыми волосами, собранными в тугой хвостик. Наверно, это его дочь. Вообще в кабинете Фукувару нет ничего, что говорило бы о том, кем является сидящий перед Шигараки человек. Шигараки мысленно удивляется, как сильно, все-таки отличаются две группировки якудза — в «Заветах» на первом месте стоят традиции, их соблюдают, даже если в современных реалиях их соблюдение может дорого обойтись. «Мацуба» — это тот же бизнес, только незаконный, в котором идут и против правил, и нарушают традиции и устои, но добиваются своего и богатеют. Хотя в последнее время и «Заветы» начали понемногу грести деньги лопатой. «После ухода туда щенка Пятна все это началось, » — думает Шигараки, рассматривая костяшки пальцев «отца». — «Врагам помогает сыночек Учителя, как занятно…» — И что же это за дело? — спрашивает Фукувару. Шигараки, не отрывая взгляда от руки, отрывисто отвечает: — Я хочу начать… м-м… войну с «Заветами». И твоя помощь была бы очень кстати. Я знаю, ты их тоже недолюбливаешь. Ты тоже хочешь, чтобы они прекратили свое существование как якудза. Что же, — усмехается одними глазами Шигараки, — у нас одна цель. Так почему бы нам не объединить наши силы? Улыбка исчезает с лица Фукувару. — Объединить силы? А зачем вы хотите войны с «Заветами»? Вам есть от этого какая-то выгода? Он делает особенное ударение на слове «вы», и это не ускользает от Шигараки, внимательно слушающего его. — Выгода? Никакой выгоды, просто туда сбежал один из членов Лиги. Очень хотелось бы его вернуть, раз добровольно не хочет. — Вы хотите, чтобы я дал вам своих людей? — спрашивает Фукувару, пристально глядя на Шигараки. — Не только людей. Деньги, оружие — все это тоже необходимо. Признаюсь, дела в Лиге сейчас идут не очень гладко. Как бы меркантильно это ни звучало, но нам правда нужны деньги. — А какая мне выгода давать вам людей и деньги? — спрашивает Фукувару, больше вообще не улыбаясь. Теперь он крайне серьезен. Шигараки заметил, что когда дело касается денег, этот человек становится совсем на себя не похожим. Видимо, деньги это его страсть. — Почему я должен вам помогать? Я ценю своих людей и не хочу, чтобы они погибли зазря. Ваше крайне неудачное нападение на академию Юэй еще не забыто, — так, между прочим, говорит Фукувару, откидывается на спинку кресла, скрещивая руки на груди. — Если вам так хочется разобраться с «Заветами», то делайте это своими силами, а меня не втягивайте. Шигараки понимающие усмехается уголком рта. — Конечно, куда лучше пожинать плоды чужих стараний. Но разве ты забыл, что вот это место, — он костяшкой указательного пальца стучит по краю письменного стола, — ты получил лишь благодаря Учителю. Если бы не он, был бы главой «Мацубы» покойный наследник прежнего главы, которого ты сам же и застрелил. Тебя самого бы застрелили за убийство главы, если бы Учитель не… — Помню, я все это помню, — в раздражении перебивает его Фукувару, начиная выходить из себя. — Так раз помнишь… Долг платежом красен, — не скрывая издевательского тона в своем голосе, произносит Шигараки. — Ладно, подумай хорошенько над моим предложением. Он встает, одергивая загнувшийся вверх край черного плаща. Фукувару ничего не отвечает, пристально следит за Шигараки. Но потом резко поднимает голову и смотрит на дверь, коротая открывается, и в комнате появляется человек в темном строгом костюме. — Фукувару-сан… — он тяжело дышит, будто долго бежал, — там… Фукувару стискивает зубы и резко встает. — Я же просил никого не входить сюда, пока я… Шигараки мысленно усмехается. «Что, двуличная мразь, не лыбишься больше?» Однако с интересом прислушивается, догадавшись, что это явно что-то важное. — Фукувару-сан, это очень срочно, — вошедший бросает короткий взгляд на Шигараки, но решает, что при нем можно сказать причину его появления. — Наше казино было ограблено. Фукувару застывает, опуская руки. Шигараки мысленно со злорадством смеется над ним. — Кто? — Группой якудза из «Восьми заветов Смерти». Мы потеряли несколько миллионов долларов, но… — Сколько?.. — хрипло переспрашивает Фукувару, его глаза расширяются и наливаются кровью. Он тяжело дышит, не отрывая застывшего взгляда от вошедшего. — Несколько миллионов? — Да, но это еще не точные подсчеты. Скоро будут… Шигараки присвистывает, видя, как стремительно меняется лицо Фукувару. — К черту… Идите к черту! Просрать столько денег! — шипит он на вошедшего. — Чтобы нашли этих наглецов, чтобы и мокрого места от них не осталось… Проклятые «Заветы»… Что же теперь делать?.. Он, закрыв лицо руками, падает обратно в свое кресло, сдавленно застонав. Человек, сообщивший такую отвратительную новость, бесшумно выходит, закрывая за собой дверь. Шигараки оборачивается, когда за спиной звучит голос Фукувару, изменившийся до неузнаваемости. — Слушайте, Томура-сан… Я согласен объединиться с вами. Берите сколько хотите, что хотите, но сотрите с лица земли эти проклятые «Заветы». Шигараки чувствует удовлетворение. «Отец» вновь закрывает его лицо, скрывая злую усмешку, появившуюся на короткую долю секунды на его бледно-серых губах. — Сразу бы так. Значит, я объявляю войну «Восьми заветам Смерти».