Разбитая надежда

— И что это значит, Бакуго? Кацуки прячет взгляд, морща от неудовольствия нос и кривя губы. Встретить здесь Аизаву был, конечно шанс, но он не думал, что ему так «повезет». Кацуки начинает судорожно соображать, какую отговорку придумать бы, но тут врач замечает перебинтованною ногу и быстро садится на корточки. — Это что, ты сам перевязал рану? — спрашивает она, оглядывая завязанный на скорую руку, но все равно аккуратно бантик. Как будто Изуку делает такие перевязки не в первый раз. Кацуки косится на свой разорванный рукав, красное от чужой крови плечо и сквозь зубы цедит: — Сам. Пытается подняться, но ноги подкашиваются, а от раны по всему телу расходится будто электричество болезненным током. Он морщится и шипит себе под нос проклятия. Но Кацуки не дают упасть, он чувствует, как его удерживают, и видит, что ему подставляет плечо Аизава. Кацуки неуверенно косится на учителя, пока тот сам не забрасывает его руку себе на плечо и почти волоком не тащит за собой. Кацуки не может наступать на раненую ногу, каждый шаг сопровождается жгучей болью. Он прихрамывает, поддерживаемый Аизавой. И чувствует себя таким беспомощным, что аж злость берет. — Потом поговорим о твоем поведении, — говорит Аизава с еле скрываемым раздражением. От него так и веет недовольством. Кацуки ежится, ощущая зябкий страх. — Кто еще здесь? «Из дебилов-одноклассников?» — хочет спросить Кацуки, но вовремя прикусывает нижнюю губу. Лучше не задавать глупых вопросов и не испытывать его терпение и нервы. — Нет, я один… Язык так и чешется добавить: «Кто не зассал пойти», но и сейчас Кацуки вовремя берет себя в руки и замолкает, подняв голос вверх и там и оставив его, будто в вопросительной интонации. Аизава ничего на это не отвечает, быстрыми шагами идет в ту сторону, куда убежали с детьми врач и еще двое, когда Кацуки защищал их от Ному. Это молчание учителя заставляет его ощутить колкое чувство вины. Но Кацуки тут же подавляет его, с гордостью думая, что, пускай он и поступил неправильно и не послушал учителя, он сделал то, что хотел. Сам победил этого гребаного Ному. Ну, как сам… Кацуки не уделяет мелочам большого внимания, тот факт, что он защитил людей, тешит его самолюбие. Он готов поклясться, что его взгляд сейчас так и сверкает гордостью, а весь его вид так и говорит, мол, вот я какой молодец. А еще он встретил Изуку. Кацуки сглатывает, чувствуя, как его щеки медленно заливает румянец. «Деку…» — мысленно проговаривает он и оборачивается назад, надеясь, что увидит хотя бы его зеленую макушку. Но Кацуки отводит в разочарованности взгляд. След Изуку уже и простыл. Он так быстро убежал, что Кацуки не успел и опомниться. Кацуки закусывает губу. Задумывается, чувствуя волной накатившую на него вину. Если Изуку его впрямь терпеть не может — вот как он Моясу, например — то зачем Кацуки это сделал? Зачем его поцеловал? Чего он хотел этим добиться? Он хотел этого сам, а хотел ли того Изуку — об этом даже и не подумал. Да и думать даже сейчас не хочется, об этом ему нашептывает ему на ухо внутренний голос. И Кацуки чувствует, что он ведет себя как та самая ненавистная Моясу. Она, не понимая или понимая, но издеваясь над ним, лезет к нему, хотя само ее присутствие вызывает у Кацуки отвращение. Кацуки делает глубокий вздох всей грудью и морщится, ощутив неприятное жжение в области ребер. Но, черт его дери, как же это было… Кацуки жмурится и облизывает языком сухие, как бумага, губы, словно надеется, что на них сохранился вкус кожи Изуку. Сердце вздрагивает, что-то будто сдавливает его грудь, и мысль, что если бы не эта женщина, не ее крик, он мог бы по-настоящему поцеловать Изуку, поцеловать его в губы. От этих мыслей его всего изнутри обжигает настоящий пожар, разгоревшийся в его груди. И Кацуки спешит привести себя в чувства, трет ладонью вспотевший от волнения лоб. Искренне надеется, что Аизава этого всего не заметит и, черт все это дери, догадается, о чем Кацуки думает. «Да с чего бы ему догадаться?» — хмыкает он. — «Он же Деку и знать не знает. Надеюсь, что не знает, » — мысленно добавляет Кацуки. Все-таки если Изуку Злодей, теперь один из якудза, его могут знать Герои. Хотя бы в лицо. Кацуки ежится, ощущая волнение. Мысль, что вся оцепленная полицией территория наводнена профессиональными Героями, а Изуку все еще здесь, не оставляет его ни на секунду в покое. Кацуки понимает, что беспокоится за него, не знает, как объяснить это чувство беспокойства и как описать. Но тут же с досадой фыркает. «Что за телячьи нежности?» — думает он. — «Этот придурок и без моих волнений…» Он не доводит мысль до конца, отвлекаясь на уже знакомый детский крик. Но уже не испуганный, а радостный, и на душе становится как-то легче. Значит, он не зря рисковал собой, и с детьми все в порядке. — Мама, это этот дядя нас спас! — кричит один из мальчиков, пальцем тыча в широко раскрывшего глаза от неожиданности Кацуки. — Там был большой такой!.. А этот дядя такой, бах, и нас тыщ! Обнимая за плечи второго, все еще продолжающего дрожать от страха мальчика, на корточках сидит их мама. Она дергает за руку первого мальчика и быстро шепчет ему на ухо: — Сколько раз я говорила тебе не показывать на людей пальцем! И прекрати так кричать… Я вас как учила вести себя при землетрясении? Мальчик задумывается: — Прятаться под стол и не вылезать, пока не придут спасатели и Герои? — вопросительно смотрит он на маму. — Вот-вот, а вы что сделали? А если бы вас не спас этот твой «дядя» и вас убило то существо? — в ее голосе смешивается и неподдельное волнение за детей и упрек. — Ну, не убил же… — потупив взгляд, бормочет мальчик. Он принимается ковырять ботинком землю и смешно дует щеки. Чтобы не улыбнуться на это, Кацуки нарочито громко фыркает и отворачивается. Женщина поднимает взгляд на Кацуки и слабо улыбается. — Спасибо, что защитили моих детей, — говорит она, на что тот только пожимает плечами, мол, ничего особенного я не сделал, любой на моем месте поступил бы так же. Закусив нижнюю губу, Кацуки скрывает довольную и горделивую ухмылку. — Вы же профессиональный Герой, да? «Нет, » — хочет ответить Кацуки, но вспоминает — то, что он сделал, к тому же без разрешения профессионалов, незаконно. И решает промолчать, чтобы и не врать при учителе, и не говорить правду. — «Все-таки меня накажут, » — не без тени сожаления думает он. В том месте, куда его привел Аизава, белеют беспорядочно кареты скорой помощи. В них заводят, если те могут ходить, пострадавших, а тех, кто на это не способен, поднимают на носилках. К ним приближается мужчина в белом халате и, зевнув, спрашивает, что у Кацуки с ногой. — Откуда я знаю, — хмыкает он. Аизава помогает ему сесть, и врач принимается развязывать так старательно завязанный Изуку бантик. — Иди-ка сюда, — зовет врач девушку, которая издалека похожа на шарик — она пухленькая, и кажется мягкой, как сахарная вата. Она подходит, трет круглые щеки и, прищурившись, пристально смотрит на Кацуки. От этого взгляда ему становится не по себе. Ее серые глаза кажутся необычными, на секунду они вспыхивают красным, а потом вновь становятся прежними. Кацуки чувствует легкий запах озона, какой ощущается каждый раз в рентгеновском кабинете. — С ногой все в порядке, просто содрана кожа, — монотонно и, будто она не человек, а робот, говорит девушка. — Но есть перелом двух ребер. Кацуки сглатывает и делает вновь глубокой вздох всей грудью, поморщившись от повторившегося жжения. «Так вот оно что…» — думает он совсем без радости. Он-то надеялся, что выстоял против такого противника, отделавшись одной лишь раной на ноге. А тут еще и перелом. И не один, а два. Кацуки вздыхает и мысленно чертыхается.

***

Без рубашки прохладно и зябко. Кацуки поводит плечами, но это оказывается не так-то просто и удобно, когда вся твоя грудь перемотана бинтами, что не вздохнуть, ни двинуться нормально. Лежать скучно и неинтересно, над ним лишь однотонный монотонно вздрагивающий потолок скорой помощи. Он поворачивает голову к окну и с разочарованием смотрит в тонированное стекло. Его увозят от места, где он встретил Изуку. Сердце болезненно ноет в груди, а былой радости он не чувствует. — Ну, я жду объяснений, — вдруг заговаривает Аизава, и Кацуки резко поворачивается в его сторону. — Разве я не ясно сказал, чтобы здесь и ноги вашей не было? — Просто захотел, — фыркает в ответ Кацуки. — К тому же я спас детей, так что в этом плохого? — Ничего плохого, — произносит учитель. — Но правила есть правила, а тебе без лицензии нельзя было там появляться. Хорошо, допустим, ты не послушался и пришел к базе якудза. Я закрою на это глаза. Но использование причуд даже против Злодеев запрещено. Запрещено тем, у кого нет лицензии. Кацуки обиженно морщит нос. «Лицензия, лицензия… Как с ума сошли с этой лицензией. Как будто без нее Героем быть нельзя». — А что я тогда должен был делать? Смотреть, как этот Ному детей раздавил бы? — с вызовом поднимает Кацуки вверх подбородок. — Я считаю, что поступил правильно. — Ты бы поступил правильно, если бы имел на это право, — холодно замечает учитель. Бросает короткий и косой взгляд на вспыхнувшего от обиды Кацуки. Ну сколько можно одно и то же повторять! — Это уже твое второе нарушение. В тот раз тебе и еще двоим повезло, вас не наказали, потому что вы поймали опасного преступника. И, к тому же, было кому приписать вашу победу. Сейчас же есть свидетели. Отмазать тебя будет не так-то просто. Да и желания нет, — добавляет как бы между прочим Аизава. Кацуки отворачивается, нервно покусывая губы. Нет желания, да и не надо. Наказывайте, он себя виноватым не считает. Хотя, мысль, что его могут исключить из академии, заставляла его зябко поежиться от холода. Все-таки, Юэй лучшая геройская академия в Японии, и потерять место по такой глупости ему кажется просто обидным, ведь он считает себя, как никто другой, учиться именно в ней. — Хорошо, — кажется, правильно истолковывает реакцию Кацуки Аизава. Или же он просто способен к телепатии и прочитал его самые сокровенные мысли. — Я попробую замять это дело. Но ты, скорее всего, будешь отстранен от занятий. Насколько долго — решаю не я. Это будет твоим наказанием. Кацуки приподнимает брови, косо взглянув на учителя. Ощущая благодарность, что тот, несмотря на свою апатичную и хроническую лень, все-таки постарается помочь ему выпутаться из сложившейся ситуации, он не может не удивиться. Какое странное наказание — отстранение от занятий. С одной стороны, Кацуки даже и рад, ведь целый месяц он будет как на каникулах, не надо будет рано вставать и слушать крики и упреки старухи, выгоняющей его как всегда пораньше из дома. А с другой, он чувствует обиду, ведь тогда на очередной тренировке с поединками он не сможет вновь хотя бы попробовать надрать зад двумордому. «Не… вряд ли нам вновь позволят быть противниками, » — размышляет Кацуки. — «А остальные… остальные так себе, их победить будет проще простого». Тут Кацуки с трудом удается сдержать довольную улыбку, появившуюся на его так и засиявшем лице. Значит, если он отстранен от занятий, то Моясу ни в академии, ни после уроков не встретит. И это его действительно радует. Только он как-то забывает подумать о том, что от Моясу так просто не избавиться. Даже жвачку отлепить от волос легче, чем ускользнуть от нее.

***

Изуку обнимает себя за плечи, прижимаясь боком к стене. Его всего трясет мелкая дрожь, даже зуб на зуб не попадает, хотя ему совсем не холодно. Он закрывает глаза, а все его лицо пылает огнем. От мысли о случившемся Изуку пробирает насквозь неприятный холодок, тотчас же сменяющийся жгучим жаром. «Зачем… зачем…» — не понимает он, сжимая рукой горящие щеки и жмурясь. Изуку всхлипывает и, закрыв ладонью рот, садится на корточки, обнимая себя за колени. По щекам текут ледяные слезы, а изнутри обжигает обида на Кацуки, что тот так поступил. Зачем он его поцеловал? Зачем? Изуку и так не может оправиться от признания Кацуки, а тут еще и это. Он искренне уверен в том, что Кацуки ему врет, ведь он видел его с той девочкой, а своим глазам Изуку не может не верить. Люди ошибаются, врут, лгут, обводят вокруг пальца ради своих собственных выгод, а твои собственные глаза никогда не обманут. Так говорил Чизоме, но к глазам добавлял еще и сердце, но Изуку закусывает губу, сжимая ткань куртки над самым сердцем. Сердце верит в то, что чувства Кацуки к нему в самом деле существуют. Но сколько раз Кацуки его обманывал, издевался и смеялся над ним. Когда в детстве они играли, тот ему лгал о правилах, а потом хохотал громче всех, тыча в растерянности застывшего Изуку пальцем. Все смеялись над Изуку, у которого что-то не выходило лишь потому, что его добрый лучший друг обманул его. И все эти поступки Кацуки засели глубоко в памяти и сейчас не давали просто взять и поверить. И простить. Изуку не может простить Кацуки. Да и не хочет, потому что не видит в этом смысла. Они живут в двух разных мирах, которые никогда не пересекались, не пересекаются и вряд ли пересекутся. Он — преступник, Кацуки — Герой. Настоящий, не фальшивка. Найти таких Героев Изуку сделал целью своей жизни, и его сейчас обуревают смешанные чувства. От мысли, что он на крохотный шаг приближается к цели, что этот мир еще не изжил себя, и настоящие Герои все-таки существуют, внутри него все ликует. Однако Изуку закрывает руками лицо, понимая, что он спас и застрелил Ному не из-за того, что Кацуки оказался настоящим Героем. Только потому, что это был Кацуки. Окажись на его месте кто-нибудь другой — пускай он точно так же самоотверженно защищал бы ценой своей жизни детей — Изуку сомневается, что выстрелил бы. «Да что ты делаешь?» — чуть не кричит Изуку. — «Плевать, плевать, что он там делает, зачем целует, но ты сам что делаешь?.. Он же Герой, он же твой враг, как ты этого не понимаешь!» Понимать-то понимает, но его сердце не может этого принять. Изуку сглатывает, рвано вздыхает. Все-таки, он признает это, он любит Кацуки. Но верить ему не может и не хочет, свято уверенный в том, что Кацуки ему лжет и просто вновь издевается над ним, чтобы потом посмеяться. От этой навязчивой мысли, переходящей в уверенность, Изуку не может никак отвязаться. Сердце будто рвут в клочья, режут тысячи осколков. Больно, очень больно где-то в глубине груди. Изуку даже не может сказать, где именно больно. А кровь с истерзанного сердца каплями, как кислота, разъедает его внутренности, причиняя еще большую боль. Тут Изуку вздрагивает, только сейчас заметив, что все это время он сжимал что-то в руке. Он опускает взгляд, пальцами перебирает приятный на ощупь пластик. Изуку унес с собой бутылку с водой, которую нашел в рюкзаке Кацуки. Он усмехается, смахивая с ресниц капли слез. «Зато теперь для Эри есть вода, » — пожав плечами, думает Изуку. Хотя, при взгляде на эту бутылку воды по всему телу пробегает мелкая дрожь, он пытается улыбнуться. Он не хочет, чтобы Эри видела, что он плакал. Для того, чтобы девочка не боялась, ему нужно быть сильным. Или хотя бы казаться таковым. Изуку делает глубокий вздох, как бы успокаиваясь и стараясь забыть произошедшее. Сейчас об этом нужно думать в последнюю очередь, в первую — об Эри. Он оглядывается по сторонам, пытаясь понять, куда он убежал от Кацуки, не соображая ничего от растерянности. Разобравшись, Изуку бодрым шагом идет в ту сторону, где должен находиться магазин, в котором спряталась Эри. Однако не думать о случившемся оказывается не так уж и просто. Из головы не выходят находившиеся в такой опасной близости глаза Кацуки, в которых Изуку утонул и не смог сопротивляться, хотя первой мыслью, когда тот схватил его, было вырваться как можно быстрее. В горле пересохло, а все тело будто онемело. Изуку, вновь потерявшись в воспоминаниях, не замечает, как перешагивает через порог магазина, и под его подошвой громко хрустит стеклянная крошка. — Мама! — выныривает из-за прилавка Эри. Но, поскользнувшись, падает на пол. Изуку срывается с места, но подхватить ее не успевает, ему удается лишь мазнуть по ее рукам кончиками пальцев. — Смотри под ноги, Эри! — невольно повысив голос, говорит Изуку, помогая девочке подняться. — Тут же полно стекла, так можно и порезаться… Эри низко наклоняет голову, поводя плечами. — Да, я, кстати, нашел тебе попить, — вспоминает Изуку и протягивает ей бутылку с водой. Эри с секунду с сомнением смотрит на бутылку, а потом, выхватив ее из его рук, быстро открывает и прикладывается губами к горлышку. Изуку в задумчивости смотрит на то, как она пьет, как равномерно двигается горло при каждом глотке. Как с ее губ, на подбородок, на шею стекают капли воды. «А вдруг правда…» Изуку отводит взгляд в сторону. Он чувствует странное чувство, понимает, что ему хочется, чтобы слова Кацуки и его поступки не были ложью. Ему хочется быть любимым, хочется ощутить тепло от объятий, прикосновений, да даже от одного взгляда. Изуку отдавал свое тепло Эри, получая его в ответ, но этого ему было мало. Он хочет чего-то большего, а чего именно — он не может осознать. «А вдруг Каччан не соврал?» Изуку сжимает рукой горло, ладонью чувствует пульсирующую сонную артерию. Эта пульсация будто повторяется в его ушах, начиная звенеть и душить его. Изуку, кашлянув, мотает головой, пытаясь отогнать от себя это странное наваждение. «Это абсурд… этого не может быть!» — говорит его внутренний голос, и Изуку невольно соглашается, потому что в его сознании «теплые чувства» и Кацуки никак не соединяются воедино. Он представляет Кацуки только как грубого, насмешливого и заносчивого парня, которому плевать на всех и вся. К тому же… Изуку не верит ему, не может переступить через себя и свое недоверие. — Мам… Мам? Эри дергает его за рукав. Он поворачивается всем телом к Эри, только сейчас поняв, что она все это время звала его. — Что, Эри? — вздрогнувшим голосом спрашивает Изуку. — Ты будешь пить? — произносит она, протягивая почти пустую бутылку. На дне воды осталось лишь на два-три глотка. Изуку мысленно улыбается, ощутив приятное тепло в душе. Эри про него не забыла, оставила ему воды, хотя и совсем немного. Изуку облизывает сухим, как бумага, языком губы и кивает. Залпом выпивает остатки воды. Чуть прохладная вода с отчего-то металлическим привкусом обжигает будто горящие огнем внутренности, проясняет разум и приводит в чувства. Изуку вздыхает и бросает пустой и теперь совершенно не нужный пластик в сторону прилавка. Он немного не рассчитывает силу, и бутылка ударяется о стену, отскакивает от нее и, прокатившись по полу, возвращается к его ногам. Изуку мысленно усмехается, ведь точно так же мысли о Кацуки не желают уходить, как далеко не пытался бы он их «отбросить». «Надеюсь, с ним будет все нормально, » — вот и сейчас его мысли вновь возвращаются к нему. — «А плечо должно было уже давно зажить. Столько времени прошло все-таки». Изуку усмехается: «Только на первом курсе, а у Каччана уже так много боевых шрамов. Говорят, шрамы украшают мужчин. И… Героев?» — тут он перескакивает с одной мысли на другую: «Рана несерьезная, но если запустить… Нет, правда, почему Герои не умеют оказывать первую помощь? Это же… это же важнее, чем уметь сражаться и так далее…» Изуку не понимает, чем Героям помогут всякие там боевые приемы, если на их глазах пострадавший будет истекать кровью, а других спасателей или врачей по близости не будет? По всему видно, что все это кажущееся и выдающее себя за добродетельное геройское общество ставит своей основной целью не спасение человеческих жизней как таковое. Это лишь красивое приложение к главному — к известности, богатству, влиянию. Герои еще не играют никакой роли в политике, но что-то подсказывает Изуку, что если все оставить как есть, то они и до власти доберутся. — Мама… Изуку-сан… — вновь зовет его Эри. — Ты какой-то странный. Что-то случилось? Тот… Ному, он там еще? — она опасливо косится на большое прямоугольное вытянутое окно с закругленными краями с выбитым стеклом. «Даже Эри заметила…» — думает он с легкой досадой, но вслух говорит совсем другое. — Не бойся, его уже там нет, — усмехается уголком рта Изуку. Эри округляет глаза и шепотом спрашивает: — А, он ушел, потому что испугался маму… «Человека с револьвером стоит не только ему бояться». — Ну, можно и так сказать. Пошли отсюда поскорее. Эри кивает головой, промычав нечто, похожее на «угу». Изуку подает ей руку, помогая подняться на ноги, легкими движениями отряхивает ее от прилипшей к одежде пыли. Эри переминается с ноги на ногу от нетерпения. А когда он заканчивает, девочка бежит к выходу, даже не оглядываясь. Изуку догоняет ее и, схватив за руку, беззлобно ругает Эри. Она дует губы, разыгрывая обиженную девочку. Но потом, рассмеявшись и закончив тем самым всю свою «игру», широко улыбается и крепче сжимает его ладонь. Такой счастливой Эри еще ни разу в жизни себя не чувствовала, впервые она не боялась.

***

Химико зажимает рукой рот и нос, чтобы ее взволнованное, прерывистое дыхание никто не услышал. Она делает шаг вперед, выходя из-за угла. Вот он магазинчик, в который Изуку зашел с какой-то девчонкой. А потом из него вышел, но уже один. И через какое-то время возвращается обратно, и теперь вот ведет за руку ту же самую девчонку. Химико стоило огромных сил сдержать себя и не наброситься на Изуку прямо сейчас. Все внутри нее дрожит от возбуждения, и щеки пылают огнем. Она сжимает собственное запястье руки, которая невольно тянется к его удаляющейся спине. Химико бросилась бы на Изуку прямо сейчас, взрезала бы ему вены и языком слизывала бы эту его невероятно сладкую кровь, которая стекала бы по его коже вниз, смешиваясь с пылью и грязью улицы. Прекрасное смешивается с отвратительным. Изуродованный и весь изрезанный в клочья Изуку выглядел бы пугающе и жутко, но в то же время так притягательно и возбуждающе — Химико не раз уж представляла его, рисуя его образ в своем воображении. «Нет… нет, не сейчас, » — как хищник смотрит на свою жертву, так и она во все глаза глядит на Изуку, на светлую линию голой шеи, которую так и хочется окрасить в ярко-алый. — «Если Томура-кун увидит, он не даст сделать то, что я хочу… Хочу, хочу, хочу…» Химико облизывается, боязливо оглядывается назад. Нет, сзади никого, она одна. Ждать еще, следить за Изуку дальше, пока она не найдет идеальный момент или отбросить прочь все сомнения и волнения и сделать то, о чем она так долго мечтала? Ноздри Химико раздуваются от напряжения, ведь ей кажется, что от ее выбора — верного или неверного — зависит вся ее жизнь и судьба. Ждать или не ждать? Изуку становится таким крошечным, почти неразличимым вдалеке. Химико щурится и, шмыгнув носом, на цыпочках следует за ним, стараясь обходить битое стекло и особенно большие обломки, чтобы не создать лишнего шума и не споткнуться о что-нибудь ненароком и не привлечь к себе совсем сейчас не нужное внимание. Ждать или не ждать? Ждать или не ждать?.. Девчонка что-то говорит Изуку, ее сладкому Изуку-куну, и он ей отвечает. Химико видит, как беззвучно шевелятся его губы, а на ее лице появляется широкая безумная улыбка, а глаза мутнеют лихорадочной поволокой. Ждать, ждать, не сейчас. Она найдет его, выследит, поймает и свяжет так, чтобы он никуда-никуда от нее не сбежал. Тогда она насладится им полностью, его сладкая кровь будет на ее руках, губах, на всем ее теле, и никто, ничто им не помешает. Химико, задрожав всем телом, оседает вниз, падает на колени и обнимает себя за плечи, запрокидывая назад голову. Она ерзает на одном месте, трет коленями друг об друга, поскуливая, жмурясь. «Ты будешь моим, мой сладенький Изуку-кун… Твоя кровь станет моей… Я стану тобой… я стану…» Она хихикает, зажимая рот рукой. Взглядом провожает исчезающего на горизонте Изуку и широко улыбается, нет, даже скалится, языком обводя по контуру свои острые клыки.