Ветер перемен

      Поиск по номеру и правда ничего не дал, что и предположила Марино. Это было очевидно, ведь никто из синдиката не стал бы оставлять хоть какую-то возможность вычислить его, если человек, конечно, не идиот. Единственное, что можно было сделать — прибыть в указанное время до срока встречи и как следует всё выяснить.       Тория, несмотря на принятие факта, что мать оказалась человеком, помогающим синдикату и едва не убившим её саму, чувствовала некоторое опустошение вкупе с толикой вины за содеянное. Даже взяв во внимание все факты, девушка металась. Да, Кармина оказалась злодейкой, готовая погубить единственное упоминание о своей семье, готовая вновь погрузить страну в пучину мрака и ужаса, знавшая обо всём, но она всё ещё была матерью Виттории Марино. «Такая же, как и она… А что, если это действительно так? Что, если я и правда ничем от неё не отличаюсь?», — навязчивые мысли роились в голове и гудели одна громче другой, вызывая отвращение к себе самой. Не хотелось верить во всё сказанное, но некоторые вещи и правда сходились, отчего становилось только тошно. — Эй, ты в порядке? — спросил Миста, стараясь заглянуть в холодные серые глаза. Виттория даже не сдвинулась с места, будто не слыша окружение. Её мысли, её эмоции были далеко отсюда, она искала ответы на вопросы. Они были нужны ей, не сколь для доказательства обратного уже покойной матери, сколь для доказательства самой себе, что она совершенно другой человек, что она лучше и честнее как к самой себе, так и к окружающим, что всё сказанное — ложь. Стрелок потормошил темноволосую за плечо, чем и вывел её из транса. Девушка пару раз моргнула и судорожно огляделась. — Ну слава богу, ты снова с нами. Ты в порядке вообще? Выглядишь так, будто тебя пыльным мешком пришибло.       Марино натянула улыбку на лицо, как делала это всегда, чтобы не пугать ещё больше, пускай банда уже и привыкла к вечно унылому и безотрадному выражению бледного лица. — Да, я в порядке, просто… задумалась немного, вот и всё, — отмахнулась Виттория, хоть и знала, что должного эффекта это не произведёт, но никому больше она не позволит разделить её ношу пополам. Эгоистично, да, но девушка предпочитала справляться со всем сама. Печаль Марино — её личное дело, темноволосая никого не хочет нагружать своими проблемами; с заботой об окружающих, даже во вред самой себе.       Информации по «конторе» в Риме не было, и потому сведения об этом были переданы боссу мафии. Джованна не был этому особо рад, однако для разведки и последующей зачистки решил отправить сформированный новый отряд наёмников. Они определённо были полезны время от времени, но к их помощи не прибегали так часто, поэтому им разрешалось выступать в качестве киллеров, если это не противоречило новым порядкам и принципам организации. Банда Буччеллати всё ещё помнила Ризотто Неро и его помощников, будто это было только вчера, но они были почти полностью уверены, что останься они в живых, вряд ли бы приняли политику организации, и потому стали бы очень серьёзными противниками, встав на сторону синдиката.       Во Флоренцию решено было отправить две группы: Леоне Аббаккио вместе с Витторией Марино должны будут прибыть немного раньше, поэтому им оставалось лишь дожидаться момента, когда их заберёт транспорт до вокзала, а оттуда они без пересадок доберутся до города. Следующим рейсом к ним приедет группа Паннакотты Фуго и некой Шилы Е. С оной ни Аббаккио, ни Марино ещё не встретились, однако оба приняли на веру факт: раз она тоже является приближённой к дону, значит, неспроста. «Либо у сопляка Джованны всё-таки поехала крыша», — мысленно усмехнулся Леоне, но вслух не произнёс ни слова. По одному взгляду на соратницу он уже понимал, что доверять этой Е у синьоры Марино нет никаких причин, пускай она хоть сотню раз хорошая знакомая Фуго или кого-то ещё. Ни у кого не возникло вопросов или возражений насчёт распределения обязанностей (в конце концов, для Мисты тоже нашлась небольшая миссия в Неаполе), и потому у всех было время как следует подготовиться; все разошлись по своим комнатам (кроме Наранчи — он ушёл в библиотеку).       Был у синьоры Марино свой маленький секрет, о котором никто не знал. Он пылился в шкафу на полке в чёрном немного потрёпанном чехле. Тория редко открывала свой маленький «секрет», считая, что справится со своими печалями и горестями и без него, но этот день был полон тоски и неприятных навязчивых мыслей, поэтому…       Тишину коридоров разрезала тихая и печальная мелодия, доносящаяся за дверью одной из комнат. Со стороны казалось, что кто-то просто забыл подключить наушники к плееру, ну, или нарочно включил старую пластинку на всю, чтобы мелодию было слышно аж с главного зала.       Осторожно ступая по полу, стараясь не нарушать общую композицию, бывший полицейский вслушивался, пытаясь понять из какой конкретно комнаты звучит настолько печальная мелодия. От неё становилось тоскливо, но вместе с тем где-то глубоко просыпалась юношеская нежность. Чем ближе Аббаккио подходил к комнате Тории тем громче становилась мелодия, но стоило мужчине остановиться прямо напротив двери, как музыка резко оборвалась. «Не запись, значит?», — это удивляло ещё больше, чем факт того, что Марино вполне могла бы слушать что-либо. — Заходи, раз пришёл, — послышался голос за дверью. Она как всегда, не даёт и секунды подумать над тем, а стоит ли тревожить её лишний раз, но её приглашение сработало, как призыв к действию, потому мафиози закрывает за собой дверь.       Обстановка в комнате Виттории ни чуть не изменилась, если не считать скрипки в руках девушки. Внимательный взгляд не остался без внимания, и уголки крашенных тёмно-вишнёвым губ едва заметно приподнялись. — Удивлён? — звучало не то, как вопрос, не то, как утверждение. Ему всё ещё сложно иногда понимать свою напарницу, но от этого он был не менее заинтересован в ней, хоть и не подавал виду. Ему хотелось понять её, хотелось хотя бы немного, но улавливать ход её мыслей. Она не была похожа ни на кого из тех, кого ему ранее доводилось встречать, с кем ему приходилось спать. Будто не от мира сего. Понимающая, вечно печальная, но упорно не желающая взваливать её же проблемы на кого-то ещё.       Но его действительно удивлял тот факт, что ранее он не слышал, чтобы девушка играла на инструменте, и потому в мыслях уже ценил этот редчайший момент. Музыка, играемая Витторией, и правда пробуждала все самые печальные и мрачные мысли, наделяя их приятной и горькой нотой ностальгии, смягчая ужасно тяжёлые воспоминания. В мыслях Аббаккио вновь назвал девушку ведьмой. — Не знал, что ты играешь, — он не стал спрашивать откуда у неё скрипка — не его дело, возможно, она сама ему расскажет, если пожелает. Доселе печальный взгляд стал немного теплее, мимолётная улыбка стала более заметной. — А ты и не спрашивал меня об этом, — девушка бросила украдкой взгляд на свою любимую скрипку, что была подарком от её старых друзей. Тория и правда нечасто брала в руки инструмент, потому услышать в резиденции живой звук, а не запись с какого-нибудь концерта, было большой редкостью. Это был ещё один способ прогнать несоизмеримую печаль, оставляя лишь её никогда неисчезающую тень. — Ты пришёл спросить меня о чём-то или просто послушать?       Серые глаза даже не смотрели в сторону двери, где всё ещё находился Леоне. Она знала, что в этом нет смысла, что он вполне уловил настроение играемой мелодии, и какие-либо слова лишние. Никакие вопросы уже не нужны (за исключением, правда, тех, что касаются самой скрипки и того с каких пор девушка играет на ней). Но ответом послужило лишь молчание, хотя и его хватило, чтобы понять: вопросы будут потом, не сейчас, может, даже не сегодня. Изящный инструмент вновь осторожно ложится на плечо, Марино прикрывает глаза, тонкие пальцы зажимают сначала одну струну, потом другую, в то время как рука, державшая смычок, вела его. Комната вновь наполнилась звуком, печальной мелодией, что играла до этого, но теперь темноволосая играла не для себя, и потому казалось, будто в звучании что-то поменялось. Будто это уже не пропитанная болью и печалью мелодия с лёгким налётом нежности и трепета, а пропитанная нежностью и трепетом музыка с лёгкой тенью печали и тоски.       Он не сводил глаз с неё ни на мгновение, будто заколдованный, отчего мысль о некоторой магии не покидала его унылое сознание. Сколько раз он назвал её ведьмой или подумал об этом? Аббаккио сбился со счёта, начиная с того момента, как она только-только переступила порог резиденции. Если с Джованной ему хотелось язвить, показывать этому сопляку где его место, то с ней… С ней было всё иначе. Безусловно, она злила бывшего полицейского до скрипа в зубах, но он никогда не допускал и мысли об унижении девушки, он хотел ей доверять.       Девушка была изящна, всё в ней говорило, что она получает недюжинное удовольствие от процесса игры, каждый едва заметный жест, за которым так жадно смотрел Леоне. Она и правда хороша во многом, она умеет удивлять, и потому узнавать ненароком что-то новое о соратнице всегда было интересно, пускай его лицо и оставалось спокойным, будто его вообще мало что волнует кроме своих мыслей. Мелодия остановилась, и Виттория, наконец, соизволила полностью обернуться, встречая взгляд холодных голубых глаз, который был ох как непривычен. Марино даже взгляд в сторону отвела в смущении, всем видом показывая, что такое внимание ей в новинку. — Я вижу, что ты хочешь о чём-то спросить. Выкладывай, — и всё же Виттория Марино — это Виттория Марино, и ничто этот факт не изменит. Хотя её безотрадное лицо уже выглядело иначе, уже не было желания утопиться, дабы не видеть эту бескрайнюю и всепоглощающую печаль в серых глазах. Кажется, в них даже появился слабый огонёк жизни. «Ничего от этой ведьмы не утаить», — мысленно усмехнулся мужчина, и его взгляд пал на скрипку вновь. Как? Когда? И откуда она была у девушки, что он её не замечал (хоть и был в её комнате, от силы, два раза) ранее? Если инструмент у неё давно, почему же она решила достать его только сейчас? — Если ты о скрипке, то это… Подарок от моих старых друзей на Рождество когда-то давно, — от Марино не скрылся этот взгляд в сторону подарка от её друзей. Скрипку девушка доставала только тогда, когда чувствовала несоизмеримую печаль из-за чего-либо. Музыка для неё была лучшим лекарством, кроме рисования абстракций, чем девушка уже давно не занималась. Она не ждала комплиментов от Леоне по поводу её игры, ведь знала, что он не умеет говорить такие вещи, однако факт того, что он остался до самого конца в её комнате, уже говорил о многом. — Повторишь? — холодные голубые глаза устремились прямо на девушку, и теперь Марино отвела взгляд, смущённая и абсолютно побеждённая. «Один-один. Счёт равный», — усмехнулась Тория, но она и не думала отказывать в просьбе, посчитав, что, раз сам Леоне Аббаккио оценил её игру, то стоит продолжать.       Марино помнила из детства все те синяки на шее и плече, остававшиеся от длительных занятий, но мать была непреклонна. Она хотела утирать нос соседкам, хотела, чтобы у неё был повод гордиться собой, совсем забывая, что Виттория Марино — живой человек. Иногда доходило до того, что, на тот момент ещё девочке, было тяжело взять в руки даже ручку, не говоря уже о чём-то ещё. Рука дрожала, пальцы болели, нередко были помарки из-за того, что ручка выскальзывала. И это злило Кармину. Однако, даже несмотря на это, Виттория любила то, чем занималась, и потому игра на скрипке была для неё отдушиной, каплей свежего воздуха.       Тишина разрезалась об струны, каждый уголок заполнился приятной печалью. В каждую ноту, вырываемую из инструмента, Марино вкладывала себя, сгорая без остатка. Скрипка — красивый инструмент не только по своему внешнему виду и звучанию. В умелых руках она могла провоцировать окружающих на разные эмоции. Вызывать радость, ностальгию или слёзы. Приносить покой или тревогу. Тория это знала, и потому делала всё, что могла, выжимая из себя и инструмента всё до последнего. Она буквально оживала, играя что-то незамысловатое, но цепляющее за душу. Даже, казалось бы, самая простая композиция вызывала самые искренние и неподдельные эмоции.       Но мелодия прервалась на середине, едва в комнату, словно ураган, беспардонно ворвался сумасбродный Наранча. Он тоже слышал музыку, да и не только он один. Тайна Виттории Марино раскрыта, а она так хотела остаться незамеченной. Она была почти уверена, что все, кроме Бруно и Леоне, покинули резиденцию, но нет. За спиной взбалмошного Гирги показался и Фуго, и Миста. Даже Буччеллати покинул свой кабинет, заслышав суету за дверью. У Марино покраснели даже уши. Она спешно убрала скрипку и прокашлялась. — Концерт окончен, здесь не на что смотреть, — проворчала мафиози, скрещивая руки на груди. Она стеснялась посторонних глаз, но больше её смущало то, что слухов насчёт неё и Аббаккио станет в разы больше, ведь он остался и даже не удосужился укрыться где-нибудь, и теперь вся резиденция знала, что они могут общаться нормально, без колкостей и язвительных фразочек в адрес друг друга.       О, эти двое почти каждый раз едва не устраивали бойню насмерть в пылу жаркого спора касаемо какой-либо мелочи. И только в эти моменты можно было видеть как Леоне терял самообладание, и его доселе мрачное выражение лица становилось просто пугающим. Он буквально готов был разорвать Витторию на куски, скажи она ещё хоть слово. Что, в общем-то, было взаимно. Но вот они оба сидят в одной комнате и о чём-то спокойно беседуют. — Наранча, клянусь Девой Марией, если ты сейчас издашь хоть звук, я тебя в стену впечатаю, — прошипела темноволосая, стараясь не терять привычное безотрадное выражение лица. Эмоциональность это не про неё, но иногда и она тоже может сделать исключение, как бы хорошо она ни относилась к Гирге.       Но было поздно притворяться холодной стеной, когда все прекрасно слышали тот тихий шёпот, просящий о помощи, пускай синьора Марино и не говорила ничего вслух. Чувства, вложенные в музыку, сказали за девушку больше, чем она может словами. Аббаккио спешно покинул комнату Виттории, буркнув с угрюмым лицом напоследок: «Было неплохо», оставив девушку один на один с не одной парой глаз. Она знала, что в резиденции есть небольшая музыкальная комната, но туда не шла из принципа, желая оставить свой секрет в пределах комнаты. Теперь уже в этом нет смысла. — Я просто хотел попросить тебя сыграть ещё, — как-то даже виновато прозвучало, и из-за этого ком вины в груди Виттории дал о себе знать. Окинув всех взглядом, ясно давая понять, что она никогда не хотела открывать эту тайну, она встретилась с глазами, в которых читалась поддержка слов Наранчи. — Если сама этого хочешь.       И рука девушки невольно потянулась к чехлу. Пусть главного слушателя нет больше в комнате — ему на замену пришли целых восемь пар ушей и глаз, и темноволосая не смогла больше противиться, открывая себя окружающим с другой стороны. Стороны, которую мало кто видел (хотя, если бы Марино предавалась алкогольному забытью, вся резиденция знала бы насколько хрупка «в разрезе» душа девушки).