Ветер перемен

      Её ответ его нисколько не устраивал. «Я же жива всё-таки», — его угрюмое сознание как назло рисовало картины, диаметрально противоположные тому, что было по итогу. Он не простил бы себя, если бы Марино — безрассудная ведьма, чёрт бы её побрал! — погибла. И Леоне, на удивление для самого себя, упускал факт успешности и вообще завершения миссии. В этой ситуации его — о, ужас! — больше волновало состояние Виттории, хотя его гордость не позволяла ему говорить это вслух, выражать это ярче, чем привычные нравоучения и колкости. Он не хотел казаться слабым морально, не желал показывать себя таковым перед этими серыми глазами. Аббаккио больше не мог позволить себе такой «роскоши» он оставил это в том задрипанном магазине в ту ночь вместе с недопитой бутылкой вина. Мужчина, как бы патовой ситуация ни была, не смел допускать хотя бы мысль о минуте слабости. Однако в этот раз… в этот раз он явно позволил себе куда больше.       Синьора Марино хороша. Во многом хороша, и Леоне лишний раз в этом убедился. Убедился в том, что выбор Бруно не был ошибочным, эта бестия нужна была мафии. Но тогда, едва она проявила себя в первые дни, он ощутил непреодолимую зависть. Марино была полезна, полезнее его самого, она хорошо справилась со своей работой. Его гордость и упрямство не давали ему принять её протянутую руку. Он гнал мысли о ней, её серых глазах, но они всё равно возвращались, словно чёртов бумеранг. Тогда-то бывший полицейский и понял, что обратного пути нет. День ото дня он заставлял самого себя искать хоть одну причину её ненавидеть, пытался искать изъяны в ней и её характере. И нашёл — её отрешённость. Он прицепился к такой мелочи, словно репейник, не зная истинных причин, не удосужившись даже их выяснить. И ответ на его действия пришёл незамедлительно. Её стервозный нрав оказался настолько же легко воспламеняемым, как канистра с горючим.       Но чем дальше, тем больше бессонных ночей. И теперь они уже были далеко не из-за кошмаров, хотя и они тоже никуда особо не девались. Леоне мучила ещё не до конца почившая совесть. Каждая стычка для него с девушкой была словно нож вострый, а уж когда ему хватало ума всматриваться в леденящую бездну серых глаз… Бывший полицейский готов был казнить себя на месте, ведь был уверен, что если не из-за слёз сияли её глаза, то от праведного гнева в них, доселе мёртвых, зажигался огонь. Он почти физически чувствовал, как тиски её презрения и ненависти сдавливают его горло. А ведь эта ведьма ещё пару минут назад с ним просто нормально поговорить, как делала это каждый чёртов день с Буччеллати или с кем-то ещё из банды. Легко и непринуждённо. Леоне злился на себя — заигрался и сам того не заметил.       И даже в этой ситуации, когда казалось, она и на метр к нему больше не подойдёт, Виттория явилась на порог его кабинета с предложением выпить чай. Аббаккио навсегда запомнит её непринуждённость, которую она выставляла на первый план, хотя осторожность всё ещё никуда не девалась. Будто у запуганной уличной кошки. Он навсегда запомнит её грубоватый поцелуй в ту ночь, когда он вывел её на истинные эмоции, когда она минутным молчанием, что повисло в кухне, пробудила в нём всё, что он так давно похоронил. Его сердце было у её ног, и она даже не думала его пинать, хотя причин у неё для этого было предостаточно. — Ты совсем скис. Можешь выдохнуть — мы все живы, миссия выполнена, а это главное, — она старалась разбавить атмосферу, будто ничего не случилось, будто бы не до конца понимая причины. Такое проявление недюжинного спокойствия было ей несвойственно. Тория понимала, что, скорее всего, только разозлит Аббаккио, но тот устало вздохнул и потёр переносицу. — Ты хоть понимаешь насколько опасной была твоя выходка? — он сохранял остатки самообладания настолько же мастерски, как если бы от всей этой миссии ничего сверхважного не зависело, но Марино не была глупой, чтобы не увидеть в уставших голубых глазах немного больше, чем раздражение. Мужчина беспокоился за неё, беспокоился за её жизнь. Он едва не проболтался вновь, бывший полицейский едва не сказал больше нужного. То, что творилось в его душе. Эта бестия с тёмными волосами снова призвала бурю, и была эта буря сильнее прежней. — Прекращай гундеть, будто я дитя какое-то, — Ви поджала губы, сверкнув «ожившими» глазами, — я знаю, что слишком сильно рисковала, но иначе было никак. Да, я сглупила, что не взяла револьвер с самого начала. Прости меня.       И снова Марино извиняется первой, в то время как чёртова гордость не позволяла мафиози сказать то же самое, не давала сказать простые человеческие вещи. «Я волновался. Рад, что ты жива. Я переживал», — неужели так сложно? Однако для Леоне, с головой погруженного в бездну его переживаний из прошлого и отчаяния, эти слова казались неподъёмными. Он просто не мог никак заставить себя сказать ей это лично. А ведь потом он будет молча ненавидеть себя, оставшись наедине с мыслями.       Но он ведь мог сказать это так, как он умел. Действия говорили громче слов, и их у него никто не отбирал. Случай был подходящий, и Леоне не видел никаких проблем, чтобы прямо сейчас «сказать» не только эти слова, но и слова благодарности. Мафиози вновь ощутил, как горячеют его щёки, как тогда, в Риме, в том кафе. Спасибо пудре и слою тонального крема, что не выдают его неровные нездоровые красные пятна вместо привычного румянца, какой был на очаровательном, пусть и поцарапанном, лице Марино. Но бывший полицейский хотел быть уверенным, что девушка пред ним ничего не увидит. Его широкая грубоватая ладонь закрыла её глаза, взъерошив рваную чёлку. Дезориентированная, она казалась беззащитной, хрупкой, какой предстала пред ним на вторую ночь после разведывательной миссии, которая оказалась немного громче, чем нужно было. Нежная, хрупкая, беззащитная, почти ничем не отличающаяся от гражданских. Крашенные чёрной помадой губы коснулись женских, на которых уже почти не осталось вишнёвого цвета. Поцелуй был мягким, слишком мягким для него самого, такой осторожностью движений обладал только Moody Blues, однако сейчас это был не он. Да и не тот был случай, чтобы выпускать наружу своих внутренних демонов, даже чуть-чуть.       Темнота перед глазами не пугала, как это было когда-то давно. Виттория доверяла Аббаккио, и дело было далеко не в типичной деловой этике, негласном правиле, по которому работа шла в мафии. Марино доверяла ему так, если бы ни он, ни она никак не были связаны с Пассионе. Обычные люди. Касание губ говорило ей куда больше, чем могли бы слова. Осторожный, трепетный, будто это всего лишь наваждение, не больше. Будто иллюзия вот-вот рассеется с первым лунным лучом. Но это не было иллюзией, плодом фантазии больного воображения, и темноволосая это знала, она это осознавала. Её руки в перчатках потянулись к нему, обвивая шею и ложась на плечо. Сильное плечо, на которое она могла бы опереться, если бы сочла это необходимостью. Тишина была приятной для обоих, им ничего больше не было нужно, кроме просто пары минут молчания, когда за них говорят их души. Она льнула к нему, хотела чувствовать его размеренное сердцебиение, касаться его без похабного подтекста, снять эти чёртовы бинты.       В ней было куда больше силы и мужества, чем он думал. Её раны, её ожоги были на виду у всех, она и не думала их прятать. А он… Закрыл тканью то, что вызывало у него самого отвращение. И вновь к самому себе. Марино была более открытой с миром, чем думала, она была более открытой с ним, чёрт возьми. Леоне хотел быть таким же открытым, хотя бы с ней, хотя бы тогда, когда их никто не видит. Он был влюблён в неё до беспамятства, и потому каждая рана на её теле — его боль тоже. Крепкие мужские руки обхватили ладный женский силуэт, прижимая ту к себе чуточку крепче, будто в страхе отпустить. Оба были словно в трансе. Аббаккио не помнил, как смыл косметику со своего лица, как они в объятиях друг друга вновь уснули. Но во снах было спокойно, не было страха, не было стрельбы, крови, ужаса пережитой ночи. Были лишь тёплые удивительно нежные для мафиози руки, тихо сопение и единение с особой, которую мужчина без зазрения совести называл ведьмой.       Утро началось для обоих с обыкновенного. За исключением того. Что не нужны были отчёты. Эта ночь во Флоренции станет последней. Обычные «ритуалы», за которыми Аббаккио и Марино опоздали на завтрак в отельный ресторан, но оба не особо были этим огорчены. «Как тогда, в Риме», — вспомнилось Ви, и это утро было немного добрее — оно началось с едва заметной улыбки. И она не осталась без внимания. За столько месяцев он уже научился улавливать в ней мимолётные, едва различимые изменения. Но сам мафиози ничего не сказал, даже виду не подал, однако его рука осторожно взяла её. Такой её видеть ему нравилось куда больше, чем с безотрадным выражением лица, за которым пряталась всепоглощающая печаль. Не было желания судорожно копаться в самом себе в поисках момента, в котором Аббаккио умудрился так бессовестно проебаться, что серые глаза вновь потеряли тусклый огонёк жизни, превращаясь в два кусочка льда.       Ближайшее кафе оказалось ближе, чем оба думали. Оно встретило своим уютом, будто бы Леоне вернулся в своё детство, когда его матушка пекла булочки и прочую выпечку. Выпечка в кафе имела такой же домашний запах, и было чувство, что человек, открывший своё предприятие, и правда любил это, с толком подойдя к организации работы. Дуэт сел за столик у окна. История любит повторяться, и Ви не особо-то была против таких повторений, хотя вслух о чём-то подобном вряд ли когда-нибудь сказала бы. Да, это не похоже на свидание, но ей и этого хватало — Марино находила радости в мелочах.       Крепкий кофе, булочки в качестве завтрака, и молчание двоих. Им не особо нужны слова, чтобы наслаждаться компанией друг друга, когда их никто не видит. Минуты спокойствия были для обоих ценнее всего на свете. Кончики их пальцев соприкасались, в то время пока бывший полицейский и бывшая заключённая делали вид, что ничего необычного не происходит. Просто спокойный день, просто спокойный завтрак.       Кофе допит, тарелка с булочками пустует, оставив оплату, дуэт покинул заведение, дабы столкнуться с очередной неожиданностью в своей жизни. За спинами мафиози раздался женский голос. В нём звучали странные нотки радости и неверия. Из кафе вышла женщина немного за сорок. В густых тёмных волосах, собранных в короткий хвост, уже виднелась редкая проседь, серые глаза выглядели уставшими, было чувство, что в жизни женщины было немало испытаний и трагедии, это было понятно и по довольно заметно опущенным уголкам губ, приподнятым в трогательном жесте тёмным бровям. Аббаккио готов был поклясться, что видел Витторию перед собой. Витторию, если бы она была ровесницей его матушки, но это была не его напарница. За всё это время его голубые глаза запомнили каждый мелкий шрам на ней, каждый ожог, но схожесть этих двоих была просто поразительной. Женщина ещё раз назвала сокращённое имя Марино, чтобы убедиться, что ей не показалось, и перед ней та, о ком она думала. Тория обернулась и застыла на месте, не веря собственным глазам. Ей до дрожи в пальцах были знакомы черты напротив, но она никак не могла вспомнить где видела эту женщину, а уж тем более откуда она знает имя, которым её звал отец, Данте Марино. — Тория, милая, это и правда ты, — сыре уставшие глаза напротив были удивительно блестящими. Ви была почти полностью уверена, что видела слёзы, что застыли в таких же серых глазах, какие были и у неё самой. Только были они куда более живыми, чем у мафиози. Женщина сделала неуверенный шаг навстречу дуэту, медленно протягивая руки, будто исстрадавшаяся мать, увидевшая своего сына после войны живым. — Santa Maria, как же ты похожа на Данте. Он бы так гордился тобой.       Воспоминания гудели в голове, словно осиный рой. Образы были размытыми, поблёклыми, неразборчивыми, однако голос в них был такой же. Он ласково звал Витторию по тому имени, которым её звал отец. Только для этой женщины и Данте Виттория Марино была просто Торией, малышкой Торией. Нежные женские руки с теплотой обнимали дитя, принося покой в израненное сознание. Образы становились чётче и ярче, и теперь сама мафиози сделала несмелый шаг в сторону до боли знакомого человека. Сколько же лет прошло с момента её последнего визита на Сицилию, сколько же лет назад Виттория видела её, слушала её рассказы, рисовала вместе с ней. — Тётушка Клаудия, — на выдохе произнесла темноволосая, более чётко видя свои воспоминания, уже больше доверяя тому, что видит перед собой. Это и правда была Клаудия Марино, старшая сестра отца, больше никому не могли принадлежать такие родные и замученные серые глаза.       Аббаккио стоял позади, наблюдая трогательную картину воссоединения семьи. Вернее, того, что от неё осталось. Он не знал всех подробностей того, что случилось в прошлом Виттории, и не считал нужным лезть не в своё дело. Знал лишь немногое: отец похоронен на своей родине, на Сицилии, мать была убита Витторией собственноручно, он был тому свидетелем. О подробностях он не думал спрашивать, это было не в его характере, а уж тем более не было желания копаться в чужих шкафах со скелетами. Их у всех достаточно, а кому-то и одного шкафа мало. К таким людям мужчина относил свою напарницу. Они вместе не первый месяц, а эта синьора не прекращает его удивлять. Иногда даже в не самом лучшем понимании. В ней столько тайн и столько загадок, однако та не особо-то спешит их раскрывать всем подряд, приоткрывая дверцы своих шкафов только тем, кому считала нужным. «Как будто собрались здесь все сплошь и рядом впечатлительные», — усмехнулся мафиози в мыслях, вспоминая, как она, эта ведьма, увиливала от ответа всякий раз, едва только вопрос вставал касаемо её ожогов. И всё же, было в этом трогательном воссоединении что-то, что сравнилось бы только с унизительной пощёчиной. Со своей матушкой Леоне вряд ли вот так запросто сможет вновь встретиться. Он подвёл её, он подвёл всю его семью, растоптал сердце матушки, опозорил имя своего отца, чья светлая память до сих пор, словно призрак, гуляла по полицейским участкам Неаполя. Леоне Аббаккио собственными руками похоронил и самого себя, и всё то светлое и чистое, что было в нём, что в него вкладывала вся его семья. Он больше не мог смотреть матери в глаза так же открыто, как это делала его напарница, но, вместе с тем, он был невероятно за неё рад.       Клаудия предложила подняться на второй этаж, над кафе, в котором дуэт завтракал. Там находилась её квартира. Времени у мафиози было предостаточно до отбытия, потому оба приняли приглашение. Квартира была небольшой, с относительно свободной планировкой, что только увеличивало визуально её площадь. Идеальное решение для человека, который живёт один. Марино угостила племянницу и её напарника чаем, пока суетилась в небольшой кухне.       Слово за слово, женщина интересовалась жизнью единственной племянницы, как у неё дела, ведь за все эти тринадцать, — если не больше — лет от неё не было ни единого письма. Про Кармину не хотелось ни слушать, ни говорить, и потому на мгновение в квартире повисла пауза. И всё же, тема была поднята, и Клаудия была не особо рада тому, что бремя за убийство своей невестки единственный родной человек взяла на себя. — Иначе было никак, — пожала плечами Виттория, тяжело вздыхая и поджимая губы, — иначе она бы убила меня.       Старшая Марино нахмурила брови, отчего морщины на лбу стали только заметнее, но такое мрачное выражение лица Клаудия сохраняла не очень-то долго. Она не любила Кармину, никогда ей не симпатизировала, и были чувство, что она погубит младшего брата. Что, в общем-то, и случилось. — Вся семья была против того, чтобы твой отец женился на ней, — мрачно бросила женщина, чуть сжав ручку чашки в пальцах. По Марино было видно, что тема её семьи для неё крайне болезненна, — мы отговаривали Данте, говорили, что она погубит его. Твоя бабушка, Арабелла, моя мама, она была крайне мнительным человеком, верила в сновидения и приметы. Ей снилось много снов, она рассказывала. Все знали, что эта рыжая… serpi* и правда сведёт его в могилу. Но твой отец был упрям, его не смог отговорить даже твой прадед.       И повисло траурное молчание. Клаудия и Виттория понимали боль друг друга, но тётушка и понятия не имела каково было самой племяннице увидеть это собственными глазами. Но младшая Марино решила немного успокоиться, умыться, и потому оставила Аббаккио со своей тётей наедине. Женщина подсела чуть ближе, доставая из небольшого ящичка возле дивана маленький свёрток. Его она вложила ему в руки, объясняя это тем, что хотела бы отдать эту вещь Норме, своей дочери, если бы та дожила до этого дня. — В этом свёртке, mio carusu*, — ласково начала она, осторожно закрывая грубоватую ладонь, в которой был её подарок, — есть кое-что важное для моей семьи. Важное для малышки Ториии. Отдай ей его, когда посчитаешь, что пришло время.       На вопрос о содержимом, Клаудия покачала головой, ясно давая понять, что не даст ответа, хотя он был и без того очевиден для Леоне. В свёртке было фамильное кольцо семьи Марино. Клаудия рассказала, что таких колец было два, их передали ей, чтобы одно из них перешло младшему брату. И потому историю второго кольца женщина, увы, не знала. «И, раз уж оно не при ней, — вздохнула старшая Марино, — боюсь, что оно было утеряно. Вот же russu* serpi».       И на этом моменте дуэт попрощался с женщиной. Им необходимо было вернуться к оставшейся группе, ещё раз осмотреть пустующий подвал, пока туда не нагрянула полиция и не вывезла оттуда всё, убедиться, что больше никого не встретят, и только после этого группа Аббаккио и Марино могли покинуть Флоренцию, дабы вновь вернуться в твой обманчиво красивый днём и ужасно опасный ночью Неаполь. Из головы Леоне не лезла единственная мысль: сколько же испытаний выпало на долю всей семьи Марино, если пострадала не только его напарница, но и все, кто был ей дорог. И, что больше всего интересно, когда наступит тот самый момент, когда он сможет отдать девушке то, что по праву принадлежало ей? «Клаудия Марино тоже не так проста», — теперь бывшему полицейскому было более, чем понятно, в кого Виттория, чёрт бы её побрал, такая очаровательная. Она и её тётушка безумно похожи, притягивают к себе, несмотря на мрачный и безотрадный вид. Он понимал, что может значить простая передача семейной реликвии, иначе бы Клаудия ни за что не отдала бы такую ценную вещь кому попало. Она видела их обоих насквозь, понимая, что между ними связь куда глубже, чем кто-то мог подумать. И кольцо в его руке было тому подтверждением.