мы, как жуки в янтаре, в этом миге застряли, в летаргическом сне в январе. а, когда мы немного оттаем, маленький мальчик в мае будет подбрасывать вверх. не зная, что мы не летаем. — ‘жуки в янтаре’ грязь.
***
Чэн не удивляется Линг, стоящей в его дверном проеме. Линг не удивляется стволу, наставленному прямо ей в лоб, как по прицелу. — Еб твою, — устало выбрасывает он, — я же сказал не приходить ко мне. — Не могу упустить возможности доставить тебе мини-инфаркт. Она нагло и криво лыбится и проскальзывает внутрь, как какой-то призрак, оставляя за собой вонь дорогущих духов и сигарет. Осматривает квартиру, хотя была здесь уже не раз, устало выдыхает. Чэн смотрит ей в затылок с этими окрашенными под пепел волосами и думает: можно мне уже просто отдохнуть? отпуск? что-нибудь? — Если меня пристрелят здесь сегодня, — тянет она, — то завтра не придется идти на ебучий показ. Там будет Сюин, эта сучка с черными патлами. Помнишь? — Нет. — Ну еще бы. Чэн смело может сказать, что Линг средь бела дня в его квартире — худшее, что могло произойти. Возможно, даже хуже, чем если бы к нему сейчас вломились наемники. Наемников не приходится выслушивать и терпеть, от них приходится отстреливаться и только. — Зачем ты пришла? — стеклянно цедит Чэн, проходя за ней в зал. — Скучно стало. И так-то ты мой муженек. Забыл? — Было бы неплохо, если бы это можно было забыть. — Ой, — морщится Линг, — прям-таки. Не делай вид, будто наш брачный контрактик не принес твоему папочке пару лишних мультов. — Не мне же. Линг хмыкает и падает на диван, разминает тонкие пальцы и смотрит на него в упор. Как, мать ее, прицел. Выглядит скучающе и сонно, хотя у нее просто такое лицо — всегда полуприкрытые глаза и пафосное выражение. Чэн качает головой и отворачивается к мини-бару. — Тебе налить? — спрашивает он. — Ну, — тянет Линг, — даже не знаю. Я на завтрак выпила бокал вина. Или два, не помню уже. А ты мне предлагаешь виски на обед, как мужику какому-то. — Налить или нет? — Наливай. Он молча льет охлажденный виски в стакан, кидает три кубика льда и не глядя отдает ей в руки. От Линг всегда несет энергетической усталостью, рядом с ней перманентно хочется спать или пить. Или и спать, и пить, он пока что не определился. Но ему сегодня еще может понадобиться машина, поэтому пока что просто спать, и то не вариант. — Отец, — начинает она, — все спрашивает о Цзяне. И о старшем, и о малом. Хер знает, что ему там понадобилось, мы с ними в жизни не общались. — В бизнесе всегда нужно знать всех. — Но вот что я скажу, — усмехается и салютует стаканом. — Эти наемники, конечно, молодцы. Типа, отыскать сыночка и начать охоту именно на него, как волчары на беззащитного ягненочка. Ну конечно, к батьке-то не подберешься. Хотя знаешь что не понимаю? Каким хреном этот ваш господин Цзянь так печется об этом отпрыске, если сам же его и оставил? — Не все так просто, — качает головой Чэн и безумно хочет, чтобы она заткнулась. Объяснять это Линг, когда ее семья сторонится фронтовой политики, как огня, беспощадно глупое занятие. Для них — семьи Ян — их собственная оказалась островком стабильности, гарантом качества и ненападения. Чэн до сих пор помнит, как отец Линг говорил ему: впутаешь ее в ваши грязные дела — застрелю. Линг впутывать не надо, она сама всей своей блондинистой башкой в эти узлы лезет. — Ладно, — фыркает Линг, — хрен с тобой. Все равно выгоды нам с этой ситуации никакой. — С этой ситуации никому нет выгоды. — Ну, пиздючок Нью-Йорк повидает. Чем не выгода? Чэн прикрывает глаза и изо всех сил держит язык за зубами, чтобы не приказать ей заткнуться. Она грубая и острая на язык, прям как Би или он, собственно, сам, но сейчас это не на руку. Сейчас от ее болтовни хочется спать или, как максимум, сдохнуть. Линг приваливается к нему и кладет голову ему на плечо, толкает локтем под ребра. — Да ладно тебе дуться, — язвит она. — Ты стремный, когда молчишь. — Не о чем говорить. — Может, — ведет ладонью по его торсу, — займемся чем-нибудь более приятным? Чэн закрывает глаза и грузно выдыхает. Конечно, как же можно было не догадаться. Линг, приходящая к нему посреди дня, значит только одно — горящие трубы. Необходимость удовлетвориться и пойти закидываться дальше. В их случае это даже не использование — это пользование положением. Ей все равно с кем. А Чэну ужасно хочется, чтобы она заткнулась и не несла херни, и Линг это прекрасно понимает. Он закатывает глаза, цепляясь за ее пошлый взгляд, и грубо кивает. Секунда на воспламенение — вот она, Линг. Седлает его бедра, нависает сверху, целует куда-то в шею или начинающую проявляться щетину. Крутится, как гадюка, и Чэн позволяет, сдавливая руками ее талию. Простая математика. Нежелание слушать тупой пиздеж Линг умножить на желание заткнуть ей рот. Ахуенно большие цифры на выходе — вот простая формула любого их секса. Она любит грубо, ему это на руку. Она стягивает с него футболку и бросает куда-то на пол ровно тогда, когда в дверь негромко и мерно стучат три раза. Тук-тук-тук — как удары сердца, которое сжимается у Чэна в груди, когда он первые две секунды не может найти ствол в пределах комнаты. Цепляет его глазами на столе и тут же смотрит в возбужденно-испуганные глаза Линг. — Слезь, — шепчет он ей и отталкивает в сторону. — Да подожди ты, — шипит она в ответ. — Дурень, что ли? Давай я выйду, а ты на подстраховке. Если это эти мудаки, будет фора небольшая. Чэн хмыкает. Линг действительно умная, но важнее ума — находчивость и быстрая реакция на стрессовые ситуации. Его отец такому натаскивал с самого детства. Ее вряд ли кто-то обучал, скорее, врожденное. Если в дверь стучат — вряд ли это наемники. Тем обычно не нужны лишние формальности и попытки обмануть, те обычно рвут напролом и не беспокоятся. Чэн надеется, что это соседи. Соли попросить, в гости позвать или что там еще делают нормальные люди? Он кивает, и Линг дергает головой в ответ. Смело идет в коридор, на ходу поправляя расстегнутую шелковую рубашку. Ступает босыми ногами по полу, и Чэн измеряет расстояние от зала до двери по ее шагам. Задерживает дыхание и крепче сжимает ствол в руках, когда та открывает дверь. Слушает. Вслушивается. — Э-э, — тянет Линг из коридора. — Чэн-ни? Ты кого-то заказывал? Чэн хмурится и не понимает вплоть до того, пока не высовывает голову из-за стены зала. Пока не сталкивается с непонимающим — ахуевающим — лицом долбаного рыжего мальчишки. Ему хочется выбросить что-то вроде: какого хуя? Или: малой, ты совсем припиздок или да? Или что-то еще. Вместо этого он глушит моторное сердце, выдыхает и выходит в коридор. Мальчишка бегает глазами от Линг до его лица, от его лица до голого торса. Такой же, каким он его вчера запомнил. — Я… — неловко и сбито тянет Рыжий, когда Чэн, отпихивая Линг в сторону, подходит к двери. — На улицу, — цедит тот. — Я сейчас выйду. И захлопывает дверь прямо перед лицом мальчишки. За дверью, в общем коридоре, еще секунд пять ничего не происходит, пока Рыжий отходит от шока, а потом раздаются шаги вниз по лестнице. — Жду объяснений, — хмыкает Линг. — Потом. Легче было бы вздернуться, чем оказаться в такой ситуации. Ему самому бы хотелось никогда больше Рыжего не видеть, поэтому «знакомство» этого молокососа с Линг — тьма тьмущая. Чэн примерно представляет, нахрена этот ребенок притащился к нему, и это — тьма из бездны или черной дыры, не иначе. Чэн быстро натягивает на себя футболку, обувается и, оставляя Линг одну в квартире, выходит. Считает ступеньки. Считает удары уже успокоившегося сердца. Прикидывает, с какой мощностью лучше дать этому дураку подзатыльник за настолько идиотскую выходку. Он находит Рыжего, сидящего на перилах подъезда. Уличная шпана, господи. Мальчишка сталкивается с ним взглядом, морщится и едко усмехается: — Чэн-ни? Так — блядским Чэн-ни — его называют только Линг и иногда, когда злится, Тянь. И отец в детстве, когда пытался натаскать его на избиения и шантаж. Чэн ненавидит, когда его так зовут, но Линг это доказывать бесполезно, а Тяню — опасно. — Что ты здесь делаешь? — стекольно цедит Чэн и останавливается за полметра от него. — И что значит «заказывал»? — Что ты, — делает шаг вперед, — здесь делаешь? Рыжий жует нижнюю губу, презрительно оглядывает его уставшими полупрозрачными глазами. Так, на солнце, они кажутся почти стеклянными, немного блестящими. Как янтарные украшения. — Так не пойдет, — нагло бросает он. — Мне нужно знать, что происходит. Да блять, думает Чэн. Внезапно хочется побиться головой в стенку, провести себе лоботомию и оставить мозг остудиться на свежем воздухе. Может, тогда он перестанет нарушать свои же правила и творить такую херню, как, например, спасти этого ребенка от второго такого же ребенка вчера в подворотне. Обезоружить себя. Подставить голову под снайперский прицел. Увидеть мину и прыгнуть на нее, как в игре в классики. Ошибка за долбаной ошибкой. Знал бы отец, уже б давно провел терапию. — Назови хоть одну причину, — устало качает головой Чэн, — мне тебе хоть что-то говорить. — Я Чжаню расскажу. А он от вас, пидоров, живого места не оставит за своего любовничка. Чэну внезапно кажется, что все эти дети — четверо тупорылых придурков — свалились ему на плечи как какое-то небесное наказание. Несправедливое наказание. Он вообще вот этого вот говна не заслужил, легче было бы отстреливаться на мафиозном полигоне от конкурентов, чем пытаться что-то вдолбить в голову подросткам, у которых детство в жопе не отыграло. Дети всегда такие — всегда самыми умными себя считают. — Ты влезаешь туда, куда тебя не просят, ребенок. — Когда меня в это ваше говно втягивали, я тоже не просил. И хули ты, — кивает на его поясницу, — со стволом наперевес? — Потому что я веду недетские дела, в которые тебе лезть не стоит. — Я не ребенок, блять, — шипит, как дите. — Рассказывай. Я тебе отвечаю, Чжань вам жизни не даст. — А ты дашь? Вопрос звучит странно и двусмысленно, и Рыжий на две секунды подвисает и смотрит на него, как на чудище какое-то. Безвыходная ситуация. Абсолютно дурацкая. Чэн спалился перед этим мальчишкой — и теперь тот угрожает спалить его перед вторым. Полный провал, ему аж стыдно. Не впутай он Рыжего, тот впутает второе дите. Впутай он Рыжего, будет дичь. Супер, его меньшее из двух зол — просто тихий ужас. — Рассказывай, — давит Рыжий и смотрит ему в глаза. — Кое-кому, — коротко бросает Чэн, — очень нужно добраться до главы семьи Цзянь с помощью Цзяня И. — Они че, — хмурится, — тоже все там мафиозники? — Это все, что тебе нужно знать. Рыжий уводит взгляд куда-то в стену, переваривает информацию и немного болтает ногой, как будто Чэн задал недовольному ребенку задачку на умножение. Их случай: пиздец умножить на пиздец. Дерьмовые цифры на выходе. — И где он? Цзянь. — Далеко. — А ты здесь, — фыркает, — каким хуем-то? — За тобой приглядываю. Мальчишка морщится и практически усмехается — саркастически и резко, с гнильцой и дикостью уличного ветра. Не верит. Или пока что не может понять, можно ли Чэну — темной лошадке всей его жизни — вообще верить. Шутка в том, что, на самом деле, Чэн сказал ему правду. Херня в том, что шутка несмешная. — Ага, щас. А Тянь, — хрипит, — где? — Тоже далеко, — металлическим тоном отвечает Чэн и уводит взгляд в небо. — Мог бы хотя бы попрощаться. Сжимает и сжимает, скоро остановится вовсе. Долбаное сердце. Ожидать другого — не ждать от Рыжего тоски — было глупо с его стороны, и Чэн был готов. Но это чувство все равно вяжет, как хурма какая-то, где-то под языком. — Не мне знать, что он мог бы, а что нет. И я тебе повторяю: держись от этого подальше. Тон выходит резким и давящим, как гидравлический пресс, а Рыжий под ним, под этим тоном, расплющивается, как пластилиновая игрушка из тупых видео. — Полегче, — выжимает тот. — Че агришься-то? Чэн устало выдыхает и прикрывает глаза, едва сдерживая себя от того, чтобы их, как сучка, не закатить. Смотрит на мальчишку вот так вот, из-под прикрытых век, и думает: ну за что ты мне сдался вообще? — Что ты хочешь? — спрашивает. — Хотел знать, что происходит. Че, смертный грех, что ли? — Узнал? — вскидывает брови. — Вали отсюда. — Где твоя тачка? Чэн стопорится от этого вопроса, как от выплюнутой в лицо воды. Смотрит на этого ребенка хмурым взглядом и прикидывает, каков будет масштаб пиздеца, если он пошлет мальчишку нахер, а тот все-таки расплетет Чжаню про ситуацию. Решает, что огромный. Космических размеров пиздец. Сдержанно отвечает: — Какая разница? — Прокатиться хотел, — нагло скалится мальчишка. — Хули, Тянь мне так и не дал… на байке Цю Гэ прокатиться. Чэн два раза, застывший, кивает. Да, он помнит, как Би ему в сотый раз ныл: блять, мне надо было забрать этого пиздюка, потом подлез рыжий пиздюк, попросил прокатиться, ну я такой ладно, похуй, и твой тупой брат его стащил, а эти ублюдки мелкие убежали, ну ахуеть, Чэн, просто да-да, пошел я нахер, спасибо, что дал мне эту работу, блять, огромное. Масштаб трагедии — долбаная вселенная. — Могу предложить только Киа, — он кивает головой в сторону арендованной машины. — Эту развалюху, что ль? — хмурится мальчишка, оглядывая тачку. — Только так. — И че, — недоверчиво смотрит, — прям дашь прокатиться? — Прям дам прокатиться. С одним условием. Чэн в душе не ебет, как общаться с подростками. Когда Тянь был маленький, было терпимо, как только тот вырос и начал долбиться со своими гормональными перепадами, ситуация вышла за пределы его компетенции. Но если дать этому ребенку прокатиться на старой дерьмовой Киа — единственный способ заставить его отвязаться, то хрен с ним. Меньшее зло из сотни огромных. Наверное, Чэн просто хочет показать Рыжему, что он ему не враг. Что он тут действительно за тем, чтобы приглядывать. Действительно для того, чтобы его, шального дурного подростка, защитить от их фронтовой жизни. — Че за условие? — хмыкает Рыжий и спрыгивает с перил. Он ниже Чэна. Нет — он намного ниже Чэна. Рыжему приходится немного задирать подбородок, чтобы смотреть ему в глаза, и выглядит это чертовски забавно. — Ты успокоишься и перестанешь совать нос не в свое дело. — Ладно, — резковато отвечает мальчишка и смотрит на него с вызовом. Смотрит взглядом: ну давай, рискни. Было бы смешно, не будь у Чэна риск по всей крови разлитый, не привыкни он с ним жить и каждое утро на него в зеркало смотреть. Было бы смешно, если бы не было так опасно. Было бы смешно, не колись Чэн опасностью, как долбаный наркоман. — Ладно, — кивает он в ответ. — Водить вообще умеешь? — Учусь, — буркает. — Права скоро получу. — Боже. — А че, — скалится Рыжий, — хочешь сказать, что не откупишься от гаевых, если нас словят? Чэн от всего мира откупится, если захочет. Откупиться бы еще от дури в своей башке или, как минимум, от наемников, охотящихся на Цзяня, было бы просто блестяще. И если у него реально получится откупиться от этого рыжего чертенка с помощью этой старенькой Киа, то можно покупать лотерейные билетики. — Ты проехаться хочешь или нет? — У тебя баба там, в квартире. — Это моя жена. — У тебя есть ж… че? Чэн усмехается. Если бы этот ребенок знал, что у него в жизни есть, а чего нет, для него бы факт существования Линг не был таким удивительным. Если бы этот ребенок хотя бы на пять процентов из ста его знал, уже бы бежал со всех ног, наплевав на Киа, на Цзяня и на все остальное в этом мире. — Фиктивный брак, — жмет плечами Чэн. — Ахуеть, — Рыжий вскидывает брови. — Я думал, это прошлый век. Тянет, жмет, сжимает. Видеть Тяня в глазах этого ребенка даже больнее, чем видеть самого себя в глазах Тяня. — Жди здесь, я за ключами. Чем дальше вверх по лестнице, тем глупее и абсурднее кажется эта идея — дать Рыжему проехаться на его арендованной тачке, когда у того даже прав на руках нет. Но выхода он в упор больше не видит, туман застилает все на расстоянии вытянутой руки. Поэтому он возвращается в квартиру, забирает ключи со стола и игнорирует Линг, которая что-то ему в спину говорит. Если этот мальчишка отстанет, операция станет на девяноста процентов легче. Только поэтому он кидает ключи Рыжему и спокойно садится на переднее пассажирское, глядя, как мальчишка нервно выдыхает и заводит тачку. Как пару секунд просто держится за руль, а потом кивает на брелок, висящий на зеркале: — Ебло тупое. Чэн снова обращает внимание на эту то ли лису, то ли собаку, лыбящуюся во все зубы, и это почему-то помогает откинуть дебильные мысли в заднюю часть головы. План прост, как формула какого-нибудь дискриминанта: он даст мальчишке прокатиться, тот отстанет, а он разберется с наемниками и уладит ситуацию. Бриллиант среди планов. Рыжий нервно сжимает руль и трогается с места, выезжает с парковки и держится не совсем уверенно, но стойко. Когда-нибудь, думает Чэн, будет гонять похлеще Би. Это, конечно, риск примерно на сто десять из ста — позволять ребенку без прав водить арендованную тачку, но все под контролем. Чуть что, он сможет предотвратить аварию. В лучшем случае, они подохнут в этой аварии вместе и не придется проводить лоботомию. Они едут молча, и в какой-то момент Чэн устает следить за тем, как ведет Рыжий, и просто смотрит в окно, поглядывая на мальчишку лишь периферией. Он и не думал, что тот учится на права. Он и не думал, что ему — этому бесенку — есть вообще дело до учебы. Мальчишка умеет удивлять, пусть и не всегда в положительном ключе. Они подъезжают к школе, и Рыжий паркуется на стоянке рядом с ней. — Ну как? — хмыкает Чэн и смотрит на его профиль. — Не твой распиздатый Мерс, конечно, но тоже неплохо. — Ты меня понял? — Че? — Ты больше не лезешь не в свое дело. Мальчишка тут же сдувается, как лопнувший шарик, ломает брови и хмуро смотрит в ответ. Нет, не смотрит — бросает взгляды, как кости собаке. Дерьмо, просто дерьмо — все время рядом с этим мальчишкой. — Нахер вы мне все нужны, — рыкает Рыжий и выходит из машины. — Бывай. Резковато хлопает дверью. Ну конечно, это же не Мерс, а всего лишь старенькая потасканная Киа. И Чэн внутри — с холодной мордой, леденящим голосом и искусственно остановленным сердцем, просто чтоб не билось. Рыжий видит в нем солдата и ничего больше. Наверное, лучше, чтобы так и оно и было. Пусть Чэну и неимоверно хочется доказать, что он человек. Чэн выдыхает и на всякий случай оставляет машину у школы, вызывает себе такси. Молча кивает водителю и едет домой. Поправка: едет в более обжитую, чем все остальные, квартиру. Его дом — место, где их растила мама — сейчас полон прислуги, которые сдувают пыль с антикварной мебели и спят в гостевых комнатах. Он в нем полноценно не был уже несколько лет. Лестница, пролеты, пролеты. Дверь квартиры. Запах сигарет Линг внутри. Чэн морщится и, разуваясь, проходит в зал. Линг вздергивает бровь и раздраженно на него смотрит. — Ты, ковбой, не мог додуматься, что ключи от квартиры у тебя, когда оставлял меня здесь? — Могла уйти и оставить дверь открытой. — Я ж не свинья какая-то. Линг не злится, просто делает вид. Ей все равно, где пить виски, курить сигареты и залипать в телефоне, даже если в его пустой квартире. Она мерзко фыркает и затягивается, глядя ему в спину. — Это и есть та самая? Чэн стынет на пару секунд и разрешает себе прикрыть глаза только потому, что она этого не видит. У Линг, может, есть проблемы с алкоголем или наркотой, с беспорядочным сексом или планами на жизнь, но с мозгами все отлично. По нему, наверное, видно. Би же когда-то, много-много месяцев назад, сумел додуматься. — Что? — глупо и сдержанно бросает он, и она в ответ усмехается: — Ты такими глазами на людей не смотришь. — Какими? — Нормальными. Чэн коротко тянет в сторону уголок губы. Хочется спросить: что, так заметно? Вместо этого он вливает в голос три литра мазута и бесполезно цедит: — Не пытайся влезть мне в голову. — Иногда это проще простого, Чэн-ни. — И не называй меня так. — Не знала, что тебе нравятся рыжие, — хмыкает. — Мне перекраситься? А Чэну не нравятся. Он это еще полгода назад, стоя рядом со спящим Рыжим, понял. В этом вся и проблема. В этом вся трагедия. — Мне не нравятся. Он хребтом чувствует какой-то тягучий и разлитый по всей комнате взгляд Линг, который грустно ему выдыхает: мне тебя жалко. И с ним даже не поспоришь, хоть на ножах и кастетах дерись. Это действительно жалкая ситуация — когда взрослый мужик находит недостающую энергию в обычном мальчишке. Жалкая и трагичная ситуация. — Иди домой, — бросает он Линг и поворачивается. — Я спать хочу. Шутка — нихрена не смешная — в том, что Линг давно в курсе про его вечные бессонницы и долбежку со снотворными двадцать четыре на семь. Она улыбается ему мерзко-понимающей улыбкой и кивает, немного ломая брови. Последнее, чего Чэн от нее хочет, — это жалость. Но сейчас по-другому не получится. Она молча собирается, натягивает босоножки и хлопает его по щеке, когда Чэн выходит закрыть за ней дверь. Тепло ее пальцев еще несколько секунд травит кожу, прежде чем снова становится холодно. Чэн наливает себе полстакана виски и выпивает практически залпом. Падает на кровать и добивает этот день окончательно — вспоминает глаза Рыжего в свете солнца. Стеклянные, прозрачные, блестящие. Живые и настоящие. Глаза свежей крови, горячего разума, мощной энергии и дробящего ветра меж позвонков. Его пулевое в плечо и болевой шок от него не кажутся такими яркими, как глаза этого уличного мальчишки. Низко и гадко, мерзко и липко. Падать больно, сжигать крылья — еще больнее, и это именно то, чем он занимается, вспоминая его глаза. Вспоминая его и все еще надеясь, что голос разума в его голове не проснется и не даст ему за это пизды. Блять, ну как же ему хреново. Он просиживает вот так вот — с полупустой бутылкой виски и постоянно наполняющимися стаканами — еще час, когда снова кто-то стучит ему в дверь. Сердце лишь слегка подрагивает, а потом автоматически злится на Линг, потому что Чэн выхватывает взглядом ее браслет, лежащий на диване. Она постоянно забывает шмотки у него дома, каждый долбаный раз. Чэн все же берет в руки пистолет и медленно подходит к двери. Смотрит в глазок. Застывает. Что-то внутри, там, под ребрами, мерно разбивается. Мерно, в одной тональности, кричит. Он открывает дверь и затаскивает в квартиру Рыжего так быстро, как только может, и захлопывает ее резким движением. Закрывает все замки. Сжимает зубы и — черт, черт, черт — смотрит на мальчишку, сплевывающего кровь ему на пол. Смотрит в его полупрозрачные, но застланные мутью глаза. Смотрит на разбитую губу и сечку на брови. Смотрит на бешенство в чертах. Смотрит. И мальчишка, опять побитый и опять дикий во всех смыслах этого слова, яростно, своими янтарными метеоритами, смотрит в ответ.