Диалоги

Хидан сжимает и разжимает руку – рана на ладони уже затягивается, но кожу неприятно тянет. Кажется, что вот-вот срастающаяся кожа снова разойдется, и это, вообще-то, совсем не плохо в его положении. От ранений боль его не пугает, это просто повреждения, есть боль совсем другого рода. Более ядовитая, отравляющая жизнь, но он не в силах на нее повлиять. Он стоит у кухонной стойки, сосредоточенно нарезая помидор. Нож поблескивает в свете маленьких светодиодных ламп. Пальцы слегка дрожат, очень хочется сделать неосторожное движение. Хочется – рефлекторно, вынужденно. Потому что у него, как у собаки, выработался условный рефлекс. Нож соскальзывает, Хидан коротко вздыхает и шипит. Не от боли, от гордости за самого себя, насколько естественно у него получается себя калечить на ровном месте. Будто вовсе не специально. Хидан разворачивается, вытягивает руку вперед. С пальца капает первая капля крови. Какузу отрывает взгляд от экрана планшета, медленно поворачивается. Его суровое лицо мгновенно разглаживается, он сочувственно сводит брови и встает. На автоматизме берет с полки бинт и перекись, подходит к Хидану и бережно берет его раненую руку. - Ну как ты умудрился, - говорит он, осторожно обрабатывая мелкое ранение. - Отвлекся, - Хидан отвечает как можно спокойнее, хотя его все очень злит. Тело выпросило награду, поддалось рефлексу, и все как всегда – его жалеют. Стабильность, нихрена не меняется. Какузу сжимает его руку между своими ладонями, дотрагивается губами до кончиков пальцев настолько легко, будто держит что-то хрупкое. Что-то дорогое. Что-то нахрен не нужное… Весь этот бред разгадать удалось не сразу. Сперва Хидану казалось, что это нормально – нормально ведь жалеть человека, которому больно? Но спустя какое-то время до него дошло – его не жалеют, не любят и не замечают, пока ему не больно. Становилось понятно, зачем они сошлись, ведь причина была на поверхности. Стоило ему загреметь в больницу на долгий срок, с серьезным и весьма паршивым, диагнозом, как Какузу оказался рядом, строя из себя ангела милосердия. Это казалось милым. Казалось, что это дорогого стоит – кто в своем уме будет тратить все свое время, деньги, на помощь другому человеку. Что это, если не любовь? Это психиатрия. А Хидан заложник, который не хочет свободы. Потому что на свободе нет даже этой малости, на которую он может рассчитывать здесь. Он резал руки, разумеется, «случайно». Падал с лестницы, отмазываясь, что просто споткнулся. Нарывался на компании отбитых пьяниц во дворах. Конечно, не слишком откровенно. Вот, подходя к подъезду, он задевает плечом случайного чувака. Реакция следует незамедлительно, тут никого долго просить не надо, ему сразу прилетает удар в спину. Хидан не поддается, гордость не позволяет, да и выглядеть все должно натурально. Кто поверит, что ему разбили морду какие-то три гопника, которые выглядят слабее его? Он успевает разбить нос одному, выбить пару зубов другому, но третий сбивает его с ног. Главное, закрыть голову руками, и надеяться, что почки выдержат всю эту хуйню. Это всегда продолжается недолго – как минимум двоим из этой компании все-таки нужна медицинская помощь, так что они довольно быстро сливаются. Остается ерундовое дело – дойти до квартиры, хотя кружится голова и безбожно болит спина. Каждый раз Хидан надеется, что ему досталось не критично. Не хотелось бы тратить время в больнице, там довольно тоскливо. В прихожей Хидан пытается снять кеды, наклоняется, капая кровью из носа на пол. Все начинает болеть сильнее, и он не удерживает страдальческого стона, шипит – от собственной слабости. Черт возьми, он мог бы отправить в больницу всех этих троих мудаков, не пропустив и удара, но он сам себя связал. Только чтобы видеть этот взгляд. Какузу оказывается рядом сразу, стоит ему Хидана увидеть. Его глаза теплеют, Хидан ловит каждый миг, улыбается, говоря, что ничего страшного не случилось. Просто какие-то очередные бандиты (дай им бог здоровья, что они тусуются прямо у подъезда и их не приходится долго искать). Весь вечер Какузу тут – мажет зеленкой разбитые руки, заклеивает пластырем и держит пакет со льдом на Хидановом носу. Он держит его за руку, на лице – такое искренне сочувствие, что Хидан верит, как и всегда. - Какузу. - Что? - Тебе меня жаль? - Что за вопросы? – Какузу улыбается, в его глазах столько любви, сколько не нашлось бы и у Матери Терезы, - Ты постоянно попадаешь в какие-то неприятности. - И ты меня жалеешь, - констатирует сухо Хидан. Он знает, что это все равно ни к чему не приведет, даже если он начнет орать, или драться, Какузу нихрена не сделает. Он будет сожалеть, пытаться обнять и прикрыть одеялком, только не вступит в конфликт. Никогда. - Конечно. Ты ведь не виноват. Даже если Хидан вскроет себе глотку у Какузу на глазах собственными руками, он все равно скажет, что тот не виноват. Иногда Хидан задавался вопросом – если бы не он был здесь, если бы это был любой другой человек, Какузу вел бы себя так же? Ему просто «повезло» оказаться на этом месте? Ему не верилось, что все настолько плохо. Они дружат с детства, а с юности – больше, чем дружат, но их пути разошлись в какой-то момент. Год, два, три, сколько прошло, никто и не вспомнит. Откуда Какузу вообще узнал, что Хидан оказался в больнице в тот раз, кто ему сказал? Но в том, что он примчался черт знает откуда, не было ничего странного – лучший друг пришел на помощь. Только с головой у него теперь что-то не так. Хидан курит уже третью сигарету, стоя на балконе. Какузу сидит рядом в кресле, как всегда, залипает на экран планшета. Он постоянно работает, у него вечно куча дел. Хидан даже не знает, что за работа. Что за дела. Хидан закашливается, выбрасывает недокуренную сигарету, смотрит вниз. Интересно, насколько Какузу будет счастлив, если он сейчас перекинется через перила? А если он выживет, но сломает позвоночник – это же счастье до конца дней – вечно страдающий Хидан, неиссякаемый источник для сочувствия. - Какузу. - М? - Помнишь, как мы познакомились? Какузу не отвечает, водит глазами по экрану, погруженный в выводимый на нем текст. Хидан вздыхает, опирается на перила балкона спиной и не сводит с Какузу взгляда. - Я перелезал забор школы, и навернулся. Разбил колени, порвал куртку, а ты смеялся надо мной. Ты был старше и крупнее, но мне все равно хотелось дать тебе по морде. Ты ржал, как гиена, до сих пор не понимаю, что, собственно, было смешного. Что я не мог нормально забор перелезть, потому что мелкий был? Или потому что у меня был глупый рюкзак с кошачьей мордой? Или, может, потому что я альбинос, «крыса лабораторная» - так ведь вы все дразнились? А, Какузу? - О чем ты, Хидан? Хидан понимает, что Какузу ни черта не слышал, потому что не слушал. - Какузу, купи мне мотоцикл. - Ладно. Хидан вздыхает. - Купи мне дельфина. - Хорошо. - Ты меня вообще слушаешь?! Какузу поднимает взгляд, реагируя на повышенный голос. На его лице недоумение, он будто только сейчас понял, что находится на балконе не один. Он смотрит удивленно, но его взгляд, бегло пробежавший по Хидану, не регистрирует никаких повреждений, и тухнет. Полная незаинтересованность, лицо приобретает скучающий вид, и Какузу откладывает планшет в сторону, доставая из пачки сигарету. - Чего тебе? - Что с тобой не так? – Хидан говорит шепотом, будто чувствуя бессилие. Наверно, это оно и есть. - Тебя что-то не устраивает? - Ты ненормальный. - А кто нормальный? Сейчас, знаешь ли, такие времена, - Какузу затягивается, прикрывая глаза, - Сейчас все ненормальные. Ты тоже не образец адекватности. Хидан не находит слов. И сил не находит, чтобы спорить. Это заведомо тупиковый разговор, Какузу все равно не поймет. И не признает тем более. Хидан уходит с балкона, не закрыв дверь, заходит в ванную. Большое круглое зеркало включает подсветку. И взгляда достаточно, чтобы понять, что с Хиданом творится какая-то херня. Мелкие шрамы тут и там, поломанный нос, на ухе вообще куска не хватает. Бровь растет криво из-за очередного шрама, пальцы постоянно в пластырях, ведь он так «неловко» обращается с ножами. На себя невозможно смотреть, и не видеть само истязателя, такого жалкого, что без слез не взглянешь. Что ж, Какузу прав, он тоже ненормальный. Кто в своем уме будет это терпеть, мучить самого себя ради взгляда, ради мгновения тепла, которое Какузу не способен вымучить из себя в другой ситуации? Два больных, искалеченных идиота. Похвальна самоотверженность Хидана, но довольно бессмысленна. Он бьет кулаком, зеркало лопается, осколки падают вниз. Он не убирает руку, острые края режут и колют, самые мелкие крошки попадают в порезы. Это было довольно громко. Какузу никогда не бежит на помощь, как суетливая мать, он всегда идет спокойно, потому что знает, что происходит. Но его настроение меняется моментально – Хидан снова видит этот обеспокоенный взгляд, полный любви и жалости, и боль моментально уходит на второй план. В очередной раз бьется мысль – это того стоит. Какое-то время уходит, чтобы достать из руки мелкие осколки. Какузу аккуратно вынимает из пинцетом, каждый раз, когда Хидан вздрагивает или шипит от неприятных ощущений, он касается губами его руки. Рана промыта, Какузу заматывает руку бинтом. Держит Хидана за руку, смотрит на него, смотрит в глаза, и Хидан видит в них одержимость. Больную одержимость, зависимость и безумие. И Хидану становится его жаль. Какузу наклоняется вперед, целует, у него почему-то холодные губы. У Хидана тоже, и ему кажется, что они оба – изуродованные манекены. И чувства у них работают только по щелчку, хоть поцелуй и получается самым искренним. Хидану даже не верится, насколько это кажется настоящим. Он отстраняется, вздыхает и хмурится. - Я знал, что ты это сделаешь. - Что сделаю? - Поцелуешь. Потому что ты видишь меня только когда мне больно. Физически. Но есть кое-что, что ты не видишь и не... - Не говори ерунды, - перебивает Какузу и улыбается, будто Хидан сказал что-то забавное и нелепое. Он протягивает руку и проводит кончиками пальцев по одному из шрамов на бледном лице. Во взгляде жадность, словно он дотрагивается до драгоценного камня. Глаза начинает щипать и Хидан знает, что не удержится. Это выше его сил, ныть и болеть начинает настолько сильно, что сдержаться не получится. Он чувствует, что сжимает руку Какузу, хоть своя сразу начинает ужасно болеть, бинт пропитывается кровью. Слеза стекает сама по себе, и она кажется горячей – единственное, что получается искренне теплым. - Что болит? – обеспокоенно спрашивает Какузу, слегка подаваясь вперед. Он внимательно наблюдает, смахивает слезу с чужого лица. - Все. Здесь, - Хидан указывает рукой на грудь, - У меня нет сил, Какузу, понимаешь? Какузу кладет ему на грудь ладонь, выглядя сбитым с толку. Он словно слегка растерян, будто не понимает, как себя вести. - Ага, это ты не сможешь перемотать бинтом, - Хидан улыбается, часто моргая раскрасневшимися глазами, - Давай я уйду. Я не могу бесконечно заниматься этой хуйней, только чтобы почувствовать, что ты меня любишь. - Глупости, это совсем не обязательно, - Какузу расфокусированным взглядом смотрит на руки, отвечая будто на автомате, - Ты же не виноват. - В чем не виноват? В том, что нарываюсь у быков каждую неделю? Режусь ножами? - Но ты ведь не сам… - Сам, Какузу, только ради этого, - Хидан хватает Какузу за подбородок, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза, - Чтобы вот это увидеть. Потому что ты не способен что-то чувствовать, пока я в порядке. - Ты бредишь, - Какузу хмурится, - Хидан, ты просто устал. Пойдем, тебе надо выспаться. - Да, выспаться. Конечно… - понимая, что все равно ничего не добьется, Хидан замолкает. Он видел сомнение в чужих глазах, промелькнувшее всего на миг. Но он не успел его поймать. Возможно, когда-нибудь успеет. Возможно, в следующий раз у подъезда будет не трое, а пятеро. Возможно, у одного из них окажется нож. А может, Хидан сам поранит ножом не палец, а шею. Совершенно «случайно». Все это будет случайно. Хидан не знает, насколько его хватит. Сколько еще его будет отравлять эта боль, которую Какузу не может исцелить, даже если бы попытался. Возможно, когда-то удастся до него достучаться. Возможно, нет.