Вкус жизни

Просыпаюсь, на удивление, плавно. Я настолько привыкла к тому, что меня выдёргивает из сна, что теперь, проснувшись по своему желанию, я в замешательстве. Хотя… Есть немалый шанс, что замешательство вызвано количеством алкоголя предыдущим вечером. Алкоголь… В голове стоит звон, во рту довольно мерзкий привкус непонятно чего, а тело как-то занемело. Приоткрываю левый глаз так, чтобы он едва-едва мог показать мне картину происходящего: тёмные стены видны лишь благодаря отсветам солнечного света, что практически не пробивается сквозь шторы. «Так…» — думаю, — «Это не моя комната» Открываю глаз шире: у стены высокий шкаф из тёмно-коричневого дерева с резными вставками разных узоров, на дощатом полу виден край какого-то ковра, явно нуждающегося в чистке… Больше ничего значимого разглядеть не удаётся, как я ни двигаю глазом — открыть второй или покрутить шеей у меня пока что не получается. За неимением иных альтернатив обращаю свой мысленный взор внутрь себя, чтобы вернуть какой-никакой контроль над телом. Чувства потихоньку приходят в норму: слух даёт понять, что ничего кроме тишины и не слишком понятного шуршания вокруг ничего нет; обоняние… не работает из тех соображений, что обонять свой собственный перегар мне не улыбается; моя кожа ощущает тепло и что-то ещё. На последнем пункте и останавливаюсь. Мне очень тепло. Можно даже сказать, излишне тепло. Чужеродно тепло. И ещё меня кто-то обнимает. Разум, ошарашенный произошедшим, отказывается воспринимать картину целиком, но где-то глубоко я уже догадалась. Скорее бездумно, чем осознанно, выдаю тихим голосом: — Гарри… Тут же матерю себя мысленно: «Не хватало ещё блять этого засранца по имени называть! Я его в реальности Гарри назвала… Я сейчас всю душу из него вытрясу, если он не сгинет сию секунду». Набираю побольше воздуха в грудь, преодолевая сопротивление, которое указывает на то, что меня довольно-таки по-хозяйски прижимают к себе рукой, а затем довольно громко и выразительно говорю: — Поттер! — Дорогая, ну что ты… — приглушенно, скорее всего в подушку, позади меня бубнит тот. — ПОТТЕР! — ору так, что сама едва ли не глохну. Реакция оказывается неожиданной — кровать, на которой находимся и я и он, кажется, взрывается. Вижу как он вскакивает на ноги с одной стороны, пока я падаю по другую сторону от спального места. Меня практически моментально сковывает болью, да так, что я даже дышать не могу — лишь хриплю, не в силах глотнуть воздуха. Ощущения знакомые и незнакомые одновременно: тот самый стальной трос от сердца, что обычно по утрам подрывал меня из кровати, теперь, казалось, захлестнул всё тело целиком и пытался не то разрезать, не сжать меня вдвое-втрое. Чувствую как от удушья у меня глаза выкатываются всё сильнее и сильнее, а периферическое зрение понемногу закрывает тьма. Впрочем, того что я вижу хватает, чтобы узреть Поттера, подбегающего ко мне, и кое-как соображающего… — Я отменяю это наказание… — мне становится легче, и хриплю я по инерции, но Поттер этого не знает, так что добавляет ещё формулировок, — Мне не нужно это наказание. Проступка не было! Наказание не соответствует! Отмена боли! Втягиваю в себя воздух и аккуратно выдыхаю. Затем ещё и ещё. Наконец меня накрывает не то отходняк, не осознание того, что я едва не сдохла по вине этого кретина, и меня пробивает на хохот. Нет, вначале получается лишь слабый смешок, но затем он превращается в натуральный хриплый смех. — Что такого? — хлопает глазами эта избранная мудила. — «Отмена боли», — выдаю первое, что приходит в голову, — Ну насмешил… — Я запаниковал, — извиняющимся тоном выдаёт он. Пытаюсь оклематься от смеха и перевести дыхание. Выходит паршиво, и это ещё одним мазком ложится на картину этого утра. Паршивое дополнение паршивого утра. Изо рта всё ещё разит перегаром, и вкус, кстати, тоже под стать утру. Может ли быть ещё что-то хуже? Аккуратно оглядываюсь по сторонам и вижу как Поттер зависает у шкафа, явно не в силах выбрать что сегодня на себя натянуть. Полуголый Поттер зависает у шкафа… В голове щёлкает — ещё одна деталь становится на своё место. Может ли быть утро хуже? Может… — Аа-эээ… — тяну, как бы привлекая внимание, но на самом деле просто не в силах говорить, пока из лежачего положения заставляю себя переместиться в сидячее и опереться на бок кровати, — А мы? — Да? — мой вечерний собутыльник поворачивается ко мне, с вопрошающим видом. — Мы переспали этой ночью? — выпаливаю на одном дыхании и зажмуриваюсь. Вопрос донельзя противный и гадкий, но я должна его задать. Докатилась… — Э… — Поттер тоже подвисает, видимо силясь вспомнить, — Нет, — находится он с ответом, — Я бы запомнил точно. Мой полувздох-полустон облегчения слышит, наверное, весь Лондон. Поттер игнорирует, возвращаясь к прежнему занятию. Я в это время глубоко дышу и пытаюсь собраться с силами, чтобы хоть как-то расшевелиться, а в идеале направиться в ванную. Тем временем Поттер, будто бы это он попал в мою спальню, а не я в его, молниеносно натягивает на себя несколько предметов одежды (не успеваю четко рассмотреть что именно), и чуть ли не выбегает из комнаты. Лишь на пороге, судя по звуку, останавливается и извиняющимся тоном произносит: — Я не должен был так говорить про тебя… кухарку… Ну ты понимаешь. Извини. Пару мгновений раздумываю над тем, чтобы послать его по известному адресу, но лишь вздыхаю и даю отмашку рукой: — Все мы становимся не теми, кем хотели быть в детстве, а многие ещё и не понимают почему. Проехали, Поттер. Слышу вздох, а затем: — Спасибо. И за советы твои вчерашние спасибо. Я не все из них помню, но постараюсь кое-что исправить уже сегодня. Дверь захлопывается, я остаюсь одна — гадать, чего такого, во имя Мордреда и Морганы, я ему насоветовала, что он полетел неизвестно куда едва проснулся? *** Кричер, кажется, решил взять с меня штраф за пропуск. Проснулись мы с Поттером, как оказывается, почти в половине одиннадцатого, так что я умудрилась пропустить довольно много работы. И готовка, и натирание очередного участка пола зельем, и изучение толстенного фолианта по рукоделию Блэков… Последний я получила от Кричера, с твёрдым наказом выучить всё, что касается вышивки, ведь именно мне в скором времени придется шить обереги как на одеждах «молодого господина», так и на разных простынях и шторах и прочем. Да, во многих чистокровных семьях подобные наработки были популярной практикой, но именно в этом доме точно была нужда в ком-то способном к рукоделию и магии — как минимум для создания разных декоративных салфеток, предотвращающих появление всякой тёмной дряни по типу пикси, боггартов, инистых иголочников и тенехватов. Если тут есть бассейн, то там должен быть вообще страх и ужас при подобной концентрации фирменных энергий Блэков: красные колпаки, туманники, болотники, водяные черти, вырвиглазы, крапчатые сетевики и так далее… Сам факт того, что мне вручили подобную книгу вызывает некоторые мысли, несвязанные между собой, но у меня банально нет времени на подумать. Нет его настолько, что даже перед сном не удаётся порефлексировать относительно того, что я едва не лишилась… себя по-пьяни. Стыдно и гадко. Раньше я бы как минимум порыдала в подушку полчасика, пытаясь понять за что мне это, но сейчас… Сейчас я просто вырубаюсь от нехватки энергии. Один педокрыл. Два педокрыла. Три. *** Я стоял и смотрел на текущую Темзу. Черные воды реки омывали камни набережной, как и мысли, волна за волной набегающие на разум. «День вроде задался: с утра убежал на работу, а до того, что удивительно, Панси не особо и ругалась на меня за то, что мы спали вместе. Вчера, если вспомнить, тоже было неплохо, особенно вечер… Хотя, если уж вспоминать, то в пьяном угаре мы с Панси вроде бы целовались, и… Мрак! Провал в памяти до утра. Остаётся лишь надеяться, что это потому, что мы уснули. Хотя, вспомни Паркинсон, что мы целовались, и крику было бы больше. По крайней мере, мне так кажется…» Тяжело вздыхаю и сам к себе произношу: — Сказал бы кто-нибудь мне, что я буду целоваться с Паркинсон через несколько лет после школы… Мда. — Жизнь вообще штука сложная, молодой человек! А женщины в этой самой жизни — и вовсе загадка на все времена… — голос у говорящего старческий, надтреснутый, а акцент такой, что я не сразу и понял, что было сказано. — Вы это мне? — разворачиваюсь к говорившему. Пожилой мужчина идёт ко мне неспешной походкой, абсолютно бесшумной, и как он только услышал мои слова с расстояния в почти десяток метров? Внешность мужчины, что называется — типичный старый моряк: седые длинные волосы, седая же длинная борода, загоревшая морщинистая кожа, мускулистые, что видно даже сквозь его пальто, руки… Не хватает лишь бескозырки на голове, да тату в виде якоря где-нибудь на руке не видать… — Конечно вам! Здесь, знаете ли, не так и много рассуждающих вслух о поцелуях с какой-то Паркинсон! — иронично подмечает мужчина. Я лишь вновь поражаюсь его акценту: ирландский, что ли? — Раз уж ты пришел сюда поразмышлять о женщинах, то вот что я тебе скажу, паря: выбирай ту, которая поновее — чёрта лысого ты бы завёл себе новую, если бы со старой всё было в порядке! — Спасибо, конечно, но у меня есть непонимание только с одной женщиной, — стараюсь ответить максимально вежливо, одновременно принюхиваясь, трезв ли мой собеседник. — Да? — он окидывает меня подозрительным взглядом, — Мне показалось иначе… Всё же он трезв. А акцент, видимо, ирландский — очень уж похоже когда-то говорил Симус Финниган, особенно после летних каникул. Единственное, что напрягает — его излишняя проницательность: не только с Паркинсон у меня проблемы, но и ещё с одной особой, рыжеволосой и носящей на одну фамилию больше, чем ей положено… — Ну да ладно, — пренебрежительно кивает он, — Позволь тогда старому Коннеху дать несколько советов: сколько я ни был лоцманом здесь на Темзе, сколько ни ходил на «Белом Змее» к лягушатникам, макаронникам или русам[1] — везде женщины одинаковы, хоть какими бы они внешне ни были. Всё просто: смирись с тем фактом, что ты её не поймёшь, но внимательно её слушай — тогда ты узнаешь что ей нужно сейчас, или, быть может, в ближайшее время. Но… [1] Презрительные именования жителями Британских островов французов, итальянцев и славян соответственно. — Но? — спрашиваю скорее из вежливости, чем из любопытства. — Но не факт, что завтра она будет хотеть того же самого. А уж если ты её обидел… Ну тут уже Бог тебе судья, парень. Как извиняться, что говорить — тут не угадаешь, так что будь готов отхватить по лицу. «А ведь и вправду я её обидел… Мордред! Ну почему так сложно? А теперь ещё и всё остальное… И как с ней говорить после всего?» — Вижу призадумался ты, паря! Топал бы ты к ней, да извинялся походу дела. Уж поверь мне, если у вас уже были поцелуи, то есть смысл извиняться в койке: так и так мерзавцем будешь, но «мерзавец» довольной бабы и «мерзавец» недовольной — два совершенно разных звания. — С-пасибо, — голос немного срывается, а и без того спутанные мысли пускаются в дикий пляс. Медленно разворачиваюсь и начинаю потихоньку идти в сторону ближайшего переулка, чтобы незаметно оттуда аппарировать. Аппарировать… А куда я собственно сейчас собрался отправиться? Да кому я лгу… Я знаю куда я отправлюсь. Не продержался даже суток, чтоб тебя… По дороге к переулку вспоминаю весь день и, почему-то ни грамма не удивлён, что сейчас буду аппарировать в бар: там и нервы успокою, и храбрости наберусь, чтобы… Ой да ну его, этого моряка! Всё испоганил своими намёками, Мордредов советчик. *** Вчерашний разговор с Панси неслабо простимулировал меня на активную деятельность. В течении первых же двух часов работы я бумаг заполнил и отправил по правильным местоположениям больше, чем за последние полгода-год. А потом я пошел извиняться перед теми, кто мог хотя бы выслушать мои извинения, а не броситься на меня с кулаками, после первого же слова. Вот как сейчас помню лицо Стивенсона, после того как я извинился, за то как я обошелся с его семьей. Он даже прослезился. И да, это было чертовски странно. Я трахал его единственную дочь, но извиняюсь, что не смог уберечь жену. Как мне рассказывали, ему очень хотелось, чтобы Аннабель понесла от меня ребенка, но, увы, я сам не готов к такому событию и загодя подстраховался парой заклинаний и зельем. Возможно, через пару-тройку лет, я буду готов к детям, а может эта готовность не наступит никогда. Хотя если верить словам Гермионы, некогда тщательно зарывшейся в литературу по этой теме, мои рода сами потребуют продлить линию жизни и силы. Ну да не важно это, а важно то, что Роберт Стивенсон, мягко говоря, обалдел от моих извинений, ведь я даже извинился, что не смог остаться с его дочкой. Нет, в целом я был бы не против остаться в его семье, особенно тогда, когда спал с его дочуркой, но, увы, это не то. В моём представлении всё должно было бы быть не так. Даже вспомнился тот разговор, тогда два месяца назад в том коридоре, во время последнего званного ужина. Впрочем, разговор как вспомнился, так и забылся — слишком сильно меня терзала совесть за то происшествие… Вкратце, Аннабель не выдержала моего напора и мы предались ласкам в одном из коридоров их дома, едва покинув столовую дома Стивенсонов, где Роберт устраивал мне званый ужин. Впрочем, Стивенсон-старший услышал стоны своей дочери и застал нас прямо посреди процесса. Буркнув что-то наподобие «Прости, Роб, слишком поздно», я аппарировал вместе с девушкой. Впрочем, направление перемещения задавала именно она, так что мы очутились в её личной квартире, где долго и вдумчиво проверяли всю мебель на прочность. После такого, естественно, Роберт меня перестал уважать, да и в целом шел хоть на какой-то контакт неохотно. Он не мог не выполнять мои поручения, ведь находился как чиновник ниже меня, но личных связей у него было больше. Хотя Анна и просила отца не трогать меня, но его подковёрные интриги иногда мешали мне заниматься хотя бы видимостью работы. Разобравшись со Стивенсоном, а также Типпетом, Хорниголд и миссис Ласт, которые тоже получили от меня извинения за примерно те же проступки, но уже в отношении их близких, а то и, в случае с миссис Ласт, в отношении её самой, я отправился в Гринготтс. Да, даже своему управляющему я умудрился попортить немало нервов, хотя и, к счастью, сексуальных контактов с его близкими, или, упаси Мерлин, им самим, не имел. Старый Грипхольд не ожидал от меня извинений, так что был глубоко удивлён, когда я явился и завёл тот разговор. Он также долго смотрел на несколько рукописей по тайнам рунной магии авторства Поттеров, что я преподнёс в дар его Клану, в качестве примирительного подарка. Конечно, вечные копии этих свитков на Гриммо, 12 были, но стоимость подлинников и знаний сокрытых в них это не умаляло. — Давно не было такого события, чтобы волшебники передавали нам знания. Мой Клан будет очень благодарен за такой подарок и будет служить Вам с ещё большим усердием. Его же сын, Хольдхит, смотрел на это с ещё большим удивлением, чем отец — я знал о неприязни этого гоблина к магам, пускай он это и тщательно скрывал. Теперь же, получив дар от, как он считал, «недостойного люда», парень явно был растерян — подобный широкий жест сильно шел вразрез с фанатичной уверенностью во второсортности волшебников… Волдеморт от мира гоблинов, Моргану ему в жены. Откровенно говоря, мне почти что понравилось делать такие подарки и извиняться. Исходя из этого я планировал возвратиться в Министерство и продолжить работу, после чего рискнуть и извиниться перед… скажем так, кем-то из более рисковой группы магов, но дальше мой день стал напоминать какое-то комедийное шоу, быстро превратившееся в третьесортную драму и первоклассную трату нервов для меня. Причиной этого была встреча с одной чрезмерно известной девушкой — Джиневрой Поттер-Уизли. Плевать, что она прошла мимо меня и сделала вид, что не заметила. Плевать, что демонстративно отвернула голову. Меня всё равно несколько раз дёрнуло и едва не вывернуло наизнанку, от, казалось, взбесившихся внутри меня эмоций. Единственное, что моя рациональная часть отметила, как «позитивное» в этой встрече было то, что всё меньше в этих эмоциях было грусти, и всё больше злобы и ненависти. А раз так, то со временем я и впрямь смогу… Смогу вычеркнуть её из своей жизни. Я надеюсь. Однако, сам её вид, отстранённость и надменность сильно ударили по мне, так что хорошее настроение крякнуло, треснуло, а затем, когда я уже вышел на крыльцо Гринготтса и меня нагнали непрошенные воспоминания — и вовсе превратилось в нейтральное. Волна рефлексии была столь неожиданной, что единственным моим сравнением оказался Цезарь и его крылатая фраза «И ты, Брут?». Целая лавина воспоминаний о совместных радостных моментах, переживаниях, о запахе её волос и вкусе её губ захлестнула меня, едва не похоронив под собой. Не знаю, как только удержался на ногах в тот момент, как умудрился сохранить лицо и не заплакать, как поборол эту боль и сжал её в тугой комок? Добило же меня воспоминание о прошедшей ночи с Паркинсон и какой-то экзистенциальный ужас от того, что я был с другой, тем самым опускаясь до уровня Джиневры. Джиневры Поттер-Уизли, да… Она, в своём привычном меркантильном стиле (Мерлин и Моргана, почему я только раньше не заметил этой черты в ней), не захотела терять мою фамилию — очень уж многие двери ныне свободно открывались перед человеком с фамилией Поттер. Увы, по закону просто так носить ей мою фамилию нельзя, вот она и взяла двойную, чтобы де-юре не уходить из моего Рода, но обрести своеобразную независимость и статус свободной девушки. Одно радует меня и я повторяю себе это, практически как мантру: «Если пришла ненависть, значит скоро станет легче». Надеюсь, пускай и слабо, что скоро смогу полностью убрать её с моего гобелена, что висит теперь на Гриммо. Точно смогу. Я обязан, у меня нет другого выхода… Теперь, после Паркинсон… Так ведь? Осознавая, что моё настроение стремительно скатывается в пропасть, аппарирую к Темзе — эта река часто мне помогала успокоить нервы, и, надеюсь, поможет и сейчас. *** После разговора со старым Коннехом магия уносит меня к излюбленному бару. Если быть точнее, то переносит в заброшенный дом, расположенный буквально в минуте ходьбы от питейного заведения. Спустя два часа я всё ещё пил виски… Опять. Ненадолго мне хватило моральной установки и от этого на душе становится ещё более гадко, хотя и так там не сахар: что-то прямо-таки ломается во мне, изменяется, может даже выгорает, но я не могу точно сказать что. И ведь если посудить, то вроде бы всё хорошо начиналось, но это чувство, что она опять сделала мне подлянку… Самим своим видом, появлением, отрешённостью, быть может даже правильной для других ситуаций и других людей, но не сейчас и не для меня. Одна грёбанная встреча, и я снова сижу в баре в пригороде Лондона и пью с обычными людьми… Чувствую, что пора всё же остановиться — пробыл я тут достаточно долго и на грудь взял тоже немало. Ну а выводы, мысли по кругу… Что магглы, что волшебники — все хотят для себя всего и сейчас. Дай им на пару капель власти больше, чем окружающим, дай положение на пару сантиметров над законом, покажи лазейку, чтобы сделать то, что нельзя другим — и всё… Мораль, привязанности, банальная человечность — всё это слетает, точно шелуха. У чинуш из Визенгамота процесс разложения занимает двадцать-пятьдесят лет, в то время как Волдеморт, окончательно уничтоживший свою человечность третьим крестражем, созданным за два года до конца Первой Магической, слетел с катушек едва ли не моментально. Хотя он и до того был социопатом… Интересно, а как долго она разлагалась до состояния Мегеры Необыкновенной? С того момента, как мы начали встречаться? Со времён Тайной Комнаты? С того момента, когда Молли Уизли впервые рассказала своей маленькой принцессе, что есть на свете Мальчик-Который-Выжил, и они точно будут вместе, как в сказке? Эх, столько вопросов, столько пустых рассуждений, а ответов нет… Жалко. — Расчёт, пожалуйста — припечатываю к столу рукой банкноту, номиналом в пятьдесят фунтов, а потом, посмотрев на счёт, ещё и стофунтовую добавляю. — Чтобы и на чаевые, — объясняю свои действия бармену. Этот бармен — мой старый знакомый по прошлым посиделкам, так что он практически привычно отмахивается от чаевых, и уверенной рукой возвращает мне эти пятьдесят фунтов во внутренний карман пальто: — Для постоянных клиентов скидки, — его басовитый голос на мгновение перекрывает окружающие нас разговоры и играющую музыку. Занятно, что именно по голосу я первое время и узнавал этого бармена — лицо как-то не задерживалось в моей памяти, да и количество алкоголя в крови этому не способствовало. — Ну как хочешь… До встречи! — киваю я, и, шатаясь, бреду к двери. Метро — это состояние души, а не транспорт. Время поездки я трачу, как говорится, на подумать. Обилие людей и стук колёс по рельсам, хоть я его почти не слышу, сильно помогают мне в раздумиях своей… живостью? энергетикой? Не знаю. С грустной отстранённостью подмечаю, что с каждым годом метро становится всё менее похоже на поезд, с его успокаивающим шумом колес, всё больше новых и непонятных мне технологий появляется в мире магглов. От подъема настроения и спокойствия, что было во мне несколько часов назад, не осталось и следа: я нарушил несколько обещаний из-за грёбанной рефлексии, тягучего и ядовитого прошлого, присылающего свои ядовитые подарки в виде воспоминаний. Как же я себя гадко чувствую — хочется махнуться в Темзу и не выныривать ни-ког-да. Выскакиваю на первой ближайшей к реке станции и неспеша бреду по улице. Мне улыбается какая-то девчонка, лет двадцати, но разум, кажется отфильтровывает её: будто и вижу, но в ту же секунду забываю её лицо. О чём-то с ней разговариваю и забываю бумажку с записанным номерком где-то во внутреннем кармане моей мантии, по крою больше похожей на плащ… И вот я у Темзы. Её тёмные, медленные воды успокаивают. Лишь бы не прыгнуть… Хочется, но нельзя. Нельзя… Нельзя так радовать падальщиков и прочих, что не преминут урвать кусок после моей смерти. Часы показывали два часа ночи, а я всё стоял и кутался в мантию, хотя уже давно сотворил невербальное беспалочковое заклинание обогрева. Почему-то никак не могу отделаться от странного чувства холода. Интересно, об этом ли чувстве говорят «душа стынет»? Я долго стоял. Последние фонари гасли, переставая освещать улицы столицы, а Луна всё ещё скрывалась за тучами, что затянули небо. Мелкий дождик начинал моросить. Ночь. Дождь. Тьма. Небольшие пятнышки света — подсветка Тауэра и моста рядом с ним, такая же подсветка Парламента и фонари в Лондонском порту. Последний, кстати, был единственным местом, где было видно хоть какое-то движение — погрузка-выгрузка контейнеров не останавливалась там ни днём, ни ночью. Я побрёл по набережной, набросив на себя магглоотталкивающие чары, а затем, подумав, добавил ещё и магический зонтик. Через какое-то время нашёл одну лавочку в укромном месте: с одной стороны отгороженную декоративным кустарником, с другой — каменной стеной, с третьей находилась за невысоким заборчиком сама Темза, и лишь с четвёртой можно было хоть как-то увидеть половину сидения. Прихваченная из бара бутылка виски была полупустой, но больше мне было не надо — едва сев на лавочку, я отвинтил крышку и приложился к напитку. Обжигающая горечь прокатилась по языку, полыхнула в горле и сокрылась тлеющим угольком в моём желудке. Как же так получилось… Размышляя о существовании, я не заметил как задремал. Не знаю, снилось ли мне что-то, или ночь была спокойной… Проснулся я уже в плотном рассветном тумане, сокрывшем от меня Темзу, и пробудился, похоже, от хлопка эльфийской аппарации. — Хозяин, Вам пора домой, — голос Кричера был таким… привычным и домашним. — Да, ты прав. Перенеси, — слова получаются хриплыми из-за пересохшего горла. Хлопок и я дома. Не чувствую холода, но всё равно будто что-то не то. Обнаруживаю, что мой домовик уже услужливо протягивает мне стакан с водой — знает по опыту, что именно мне необходимо после такой ночи. — Позови Панси, — говорю домовику, отдавая опустошенный стакан — Напиши письмо в министерство с запросом на выходной. — Это всё, Хозяин? — спросил домовик, зная мою привычку иной раз добавлять какой-нибудь приказ к тем, что уже выдал. В моей голове пронеслась мысль, что отгул мне дадут, но с большой неохотой — учитывая «эффективность» моего труда в последние месяцы. Затем эту мысль оттуда выбило ощущение пустоты в животе — я ничего не ел не то со вчерашнего утра, не то с обеда. Пришлось всё же добавить Кричеру работы: — Панси ко мне в столовую и туда же… Организуй туда нормальной еды, пожалуйста. Можно не сразу, а начать с каких-нибудь нарезок, пока готовятся остальные блюда. И… вина? — эльф повернул голову, как будто намереваясь уточнить, но я тут же продолжил, — Да, вина. Не самого лучшего, но хорошего, будь так добр. — Я понял, Хозяин, — эльф с поклоном аппарировал. *** Вновь я сижу во главе стола в столовой, а Панси тихонько входит через дверь. История сделала петлю с парой мелких отличий, по типу отсутствия подносов в руках Паркинсон и иного времени суток. — Привет, — не знаю, что толкает меня встать ей навстречу. — Здравствуй, — тихо произносит она, смотря в пол — Мне Кричер рассказал, что ты сегодня был с утра… нормальным, а потом снова отправился в бар. Вот что случилось? — ее голос едва заметно дрожит. Какая-то часть меня отмечает, что Паркинсон… Панси, ведёт себя не так, как обычно. Совсем не так. Игнорирую этот факт и выдавливаю из себя простой факт: — Джинни случилась. Панси удивлённо смотрит на меня, а мне… От двух слов мне до чёртиков захотелось снова выпить. — Кричер, виски! — произношу приказ, зная что эльф услышит меня. — Подожди, может не нужно? — она спрашивает это так приглушенно и несмело, будто я собираюсь её ударить, причём не впервые, — Давай ты поешь, а я посижу с тобой. Если ты хочешь конечно… Под конец голос Панси и вовсе опускается до едва слышного шепота. Не уверен, осознанно ли, или бессознательно, просто от нахлынувшей жалости, делаю шаг вперёд и обнимаю девушку. Она не вырывается, но медленно и осторожно обнимает меня в ответ. Ощущение необъяснимого холода наконец покидает меня — мне становится тепло, даже несмотря на то, что камин всё ещё не зажжен. — Я хотел бы, чтобы ты поела со мной, или просто посидела рядом, если не голодна, — мой голос кажется мне каким-то бесконечно далёким и чужим. — Тогда я разделю с тобой… трапезу, — она заминается на последнем слове, но что она хотела сказать вместо этого — мне не ясно. — Кричер, не надо виски. Давай на двоих этот ужин, или, скорее завтрак. Мой приказ что-то меняет, и мы с Панси, не сговариваясь, прерываем объятия. — Это было неловко… — говорит она, снова смотря в пол. — Мне тоже, — отвечаю ей, и всё же решаюсь на вопрос, — Что-то произошло? Она поднимает взгляд, медлит с ответом, но всё же кивает…