Контрабанда

Кто там внизу? Кто на том берегу? Ждет ли память его, радость или страданье? Немного больно улыбке обветренных треснувших губ, Отсырела одежда в промозглом тумане. Может, он обернется — а нас уже нет? При работе такой на разговоры нет времени… И он схватился за грудь, чтоб сердцу не выпрыгнуть В этот синий слепящий свет, До рези в глазах, до дрожи в коленях. Земля источала бессчётные ядовитые запахи, дурманящие и отравляющие его слабое тело. Он слышал её обиженные стоны ухом, грубо прижатым к остистому деревянному чурбаку. Тот уже впитал в себя много, много чужой и такой нужной сейчас крови. Но священная влага въелась в него глубоко, намертво, окрасив поверхность в грязно-бурый цвет. Не слизать, не добыть ни капли. Да и не поможет уже… Поздно. Голод больше не мучил его. Стал чем-то естественным, разрушительным и непроходящим. Сначала он страдал от пустоты внутри и ядовитой, дрянной еды. Долго. Так долго, что уже и забыл, сколько времени длится его путь. День за днём, неделя за неделей не удавалось найти никого подходящего. Никого, кто бы горел внутри. Никого, кто имел бы самую малость веры. Кто мог бы наполнить его чуждое тело звонкой, тугой энергией. Приходилось брать то, что было под рукой, чтобы не погибнуть ещё раньше. Затем он понял, что сил всё меньше, и найти им подпитку в этом умирающем, но упрямо цепляющемся за существование мире не так-то просто. Становился невнимательным, неаккуратным. Допускал ошибки. Не заметал следы в чужой памяти — не мог уже. Совсем обессилел. Тело становилось чужим и непослушным, и отказывалось принимать абы что. Он слабел всё быстрее, понимая, что содеянное им тогда — напрасно. Не выполнил он священного обещания, не нашёл, не сберёг. Не вернул обратно. И если сейчас это — конец, то… Но он никогда не убивал. Никогда. Лёгкие с тяжкими хрипами, словно стоило это неимоверных усилий, втягивали отравленный воздух. Волосы — до плеч, белые когда-то, словно первый снег, — посерели и местами скатались как войлок. Рук, стянутых за спиной колючими верёвками, он давно уже не чувствовал. А чтобы видеть, не обязательно было открывать глаза — они слезились от этого вездесущего пара и яда, которым был насыщен. Он уже забыл, как сила поначалу бурлила в нём, заставляя делать глупости… теперь же он ошибся от слабости и бессилия. Он слишком измождён. Наверное, он сам виноват в том, что всё зашло так далеко. Но он пытался. Видит Отец, он пытался. Дошёл через половину материка до самой столицы, до огромного города, от которого до горько-солёного океана рукой подать: пара дней по пустыне. Он верил, что сможет. Должен был. Но не повезло. Слишком чуждое, неприспособленное тело. Слишком тяжёлое. Чересчур требовательное… И этот неизбывный, зудящий голод, мешающий трезво мыслить и искать. Искать… Что именно? Живо ли? Помнит ли, нуждается ли в нём столь же яростно и неотвратимо? Даже сам он забывал порой, куда и зачем идёт, поддаваясь общей безумной атмосфере, царящей вокруг. Материк Ацелот готовился к войне. К войне, в которой не могло быть победителей. Почувствует ли оно, когда его не станет? Сможет ли уйти следом, или что-то держит его, не отпуская обратно? Уже скоро… Толпа веселилась и шумела глумливыми выкриками, издалека тыкая в смертников пальцами. Это был монотонный и не отвлекающий гул. Солнце, ввинчивающееся в висок, мешало и беспокоило сильнее. По коже стекали такие важные сейчас, бесценные капли влаги. Он умирал от слабости и голода своего тела. Чужого тела. Толстый, грузно ступающий по помосту палач мог бы и не марать об него тесак. Всего час, проведённый на ядовитом солнцепёке, и он умрёт без чужой помощи. Солнце… Он любил солнце. Сейчас, пока он пребывал на грани, старинные, словно и не его вовсе воспоминания прорывались из глубины существа. Солнце всегда ласкало и гладило его там, откуда он родом. И не было в его касаниях угрозы. Не было яда. Теперь всё оказалось по-другому. Время тянулось, но от этого его не становилось больше. Он чувствовал, как то, что люди называют сердцем, ударялось всё медленнее о стенки своей костяной тюрьмы. Он потеряет сознание, а затем уйдёт. Не выполнив данного обещания… — Пей, отродье, — донеслось сверху. — Пей, или не хочешь? — смотритель зло ухмыльнулся, резко ткнув его в бедро носком окованного железом сапога. Грязная, напитанная водой губка на длинной палке снова ткнулась в изувеченные, покрывшиеся коркой губы, размачивая спёкшуюся кровь. Сил не было даже чтобы поднять голову. Он зашипел. Слабо, со змеиным присвистом. От злости на своё бессилие, а вовсе не для того, чтобы напугать. Но смотритель уже отскочил, и губка ушла буквально из-под носа. — Бакэмо*! — вскрикнул-выругался мужчина, не решаясь больше подойти и на шаг к связанному над деревянным чурбаком существу. — Сдохни, как пустынный червь, без воды, — зло прошептал он и отошёл к следующему, ожидающему смерти. Помост был длинен. Под щекой чувствовалась влага. Вода, натёкшая с губки, пока ею тыкали в лицо. Так даже лучше. Он вдохнул чуть глубже. Носа вдруг коснулся знакомый, такой манящий сладковатый запах. Вода размочила верхний слой древесины, а с ней и остатки крови. Чужой крови. И его крови тоже… Сердце встрепенулось, его медленные, почти неслышные удары стали чаще и ритмичнее. Суставы скрутило кислой болью, и челюсти заломило — как бывало и раньше. Этот мир оказался слишком странен и тяжёл для него. Словно порочил исконную его чистоту и свет. Узкий, длинный и почти чёрный язык вывалился из приоткрытых губ. Во рту было так сухо, что он чуть не истратил все силы, заставляя его покинуть свою темницу. Но тот уже коснулся живительной влаги и начал лакать — неудобно, медленно. Как дикое животное. Инстинкты этого тела брали верх, и сам он, измождённый, не собирался им мешать. Зачем? Этих крох не хватит не то что на побег, даже на то, чтобы встать на ноги — не хватит. Но он лакал. И влага казалась ему вкусна. Лучшее, что он ел за последние недели. Стоит ли пробовать снова? Последняя попытка иссушит его глубже, чем до дна… Вдруг взгремели жестяные трубы, длинные и тонкие, словно штыки механических ружий. Завыли волынки. Людской гомон утих, и на мощёную камнем площадь начал въезжать конный кортеж. — На колени! — вскрикнул Учредитель Наказаний с высокой трибуны. — На колени, герр Анхольц почтил нас своим присутствием! Склоните головы перед его Светлостью! Разве раньше градоправители посещали публичные казни, на которых карали мелких злодеев, неугодных нынешней власти? Или это военное время наложило свои отпечатки на происходящее? Или же слух о невиданном чудовище дошёл до пресветлых ушей? Ему было всё равно. Влага с разбавленной в ней жизнью закончилась, язык в последний раз прошёлся по колючим выпирающим остьям древесины и спрятался за мелкими зубами. Сухожилия отпускало, челюсть успокаивалась. Теперь никто бы не смог сказать навскидку, кто из них десяти — пойманное чудовище. Он ничем не отличался от других связанных, избитых до неузнаваемости, склонённых над чурбаками людей. Под закрытыми веками было всё так же серо. Толпа вокруг помоста зашумела сильнее, затем всколыхнулась, начиная неровно опускаться на колени. Серая живая масса, не могущая дать ему даже жалкое подобие тех сил, которыми он обладал изначально. Она была способна лишь доставлять боль и травить его. Всё это не имело смысла… С десяток всадников продвигались между рядами присмиревших, затихших на коленях людей. Никто не поднимал голов. Да и собирался на подобные зрелища обычно самый сброд. Что градоправитель забыл здесь в этот жаркий полдень? Подъехав ближе к помосту, кортеж остановился. Послышались приглушённые разговоры и один — чуть более явный. — Ваш гун, Франц, прошёл все испытания с блеском. Сегодня, благодаря последней партии, мы смогли отбить вылазку новых отродьев из Хейма. Никогда не видел ничего мерзостнее, дорогой Франц. Никогда. Мы уже начали опыты… И тут его словно окатило медовой, янтарной волной. Он даже смог приоткрыть глаза и немного повернуть голову, чтобы убедиться — мерцает. Уверенно, туго, неторопливо. В сером ворохе прогорклой людской ваты человек пульсировал ровным светом так нужной ему силы. Горел. Он сглотнул. И без того длинный, ещё не слишком человеческий язык распух внутри, не поддаваясь спазму гортани. Он чуть не задохнулся. Костница над клыками призывно заныла, но силы снова были на исходе. Стоит ли попробовать? Сможет ли он в подобном состоянии снова вцепиться в глотку надоевшей отравленной жизни? Вздохнув — осторожно, боясь потревожить язык и горло, он закрыл глаза. Всё же так видно намного лучше. Человек светил и грел, словно солнце. Он не был пустышкой. Нащупав его своим сознанием, вложил в последний зов всего себя, все издыхающие силы. Больше шансов не будет. «Освободи меня… Желай меня… Забери меня отсюда…» Градоправитель негромко говорил с Учредителем Наказаний. — Нам нужно несколько человек покрепче для… — дальнейшее потерялось во вздохах труб и паровых машин на краю площади. Воздух сочился миазмами. Неожиданно мужчина на лошади рядом с ним покачнулся и начал заваливаться набок. Хорошо, что герр Анхольц успел схватить за рукав лучшего паромеханика столицы. Иначе лежать тому с разбитой о брусчатку головой. Это не могло пойти на благо Восточному Альянсу. — Франц, что с вами? Вы в порядке? — с вежливой обеспокоенностью спросил градоправитель. Глаза мужчины оставались мутными и прикрытыми, но рука потянулась к левому виску. Из уха тянулась небольшая кровяная капелька. — Простите, герр Анхольц, — прошептал он. — Словно спица в голову вошла. Я сейчас… Ещё немного пошатываясь, он постарался сесть ровнее. Туман из глаз уходил, взгляд стал осмысленнее. Мужчина повернул голову и стал сосредоточенно рассматривать помост с приготовленными к казни злодеями. — Всё в порядке, Франц? — градоправитель ещё держал его за локоть, но опасность, казалось бы, миновала. — Думаю, да. Ещё раз прошу прощения за беспокойство. Бессонные ночи в мастерской, сами понимаете… — он криво и смущённо улыбнулся. Успокоившись, градоправитель вернулся к разговору о требуемом расходном материале. Эта практика не афишировалась ранее. Но наука не могла двигаться, не ставя запрещённых опытов. — Герр Анхольц, — вдруг снова оторвал его от делового разговора паромеханик. — Ваше щедрое предложение ещё в силе? Сначала градоправитель даже не понял, о чём речь. Но потом, сложив раз и раз, его губы выдали улыбку, и он кивнул: — Ваши новые гуны достойны самой высокой награды. Просите, Франц. Вы и так довольно скромны, когда дело доходит до заслуженных почестей. Выжидательно вглядываясь в паромеханика, герр Анхольц ждал. То, что он услышал наконец, было, по меньшей мере, странно. — Мне нужен помощник в мастерскую. Отдайте мне его, — и Франц протянул руку в мудрёной перчатке, оплетённой тонкими железными трубками, в сторону чурбаков. — Третий справа. Герр Анхольц был крайне удивлён. Прежде никого паромеханик не хотел пускать в свои мастерские. Никому не доверял, блюдя секреты открытий и производства. Никто не видел полных чертежей, хотя и доставало желающих работать у мужчины, хоть даром. А теперь он просит отпустить преступника? Проследив за вытянутым пальцем, градоправитель запоздало ухмыльнулся. Даже измождённый и, кажется, потерявший сознание, приговорённый был бледен, красив и тонок. «Не землепашец», — подумал герр Анхольц, отметив костлявые плечи и плети связанных рук. Лицо, немного заплывшее синяками от побоев, всё равно казалось высеченным из куска белого мрамора. «Не думал, что всё так просто», — герр Анхольц развернулся, не успев до конца стереть с лица высокомерную ухмылку. — Если вы, дорогой Франц, — паромеханик, отреагировав на взгляд пожилого градоправителя, отчего-то смутился, — не считаете, что заслуживаете лучшей награды?.. Это ваш окончательный выбор? Я даже не уверен, что он жив. Франц чувствовал, что жив. Он не мог ошибиться. Словно окутанный наваждением чужой воли, он уверенно кивнул. — Быть по сему. Учредитель? — герр Анхольц отвернулся и начал быстро и чётко говорить что-то толстому лысеющему учредителю наказаний. Толпа за спинами ждала, переминаясь с ноги на ногу. Доносились шепотки и редкие недовольные восклицания. Толпа хотела крови. — Жители славного Вотерхайма! — важно начал градоправитель, когда обговорил условия сделки. — Этот день значимый для всех нас, потому что благодаря новому оружию нам удалось взять в плен несколько отродий из Хейма, напавших на город ночью. Эти славные люди, — он плавно повёл рукой в сторону шести поднимаемых с колен приговорённых, — ещё послужат для города и, возможно, продвинут наши знания о враге немного дальше. Толпа радостно взвыла. Набеги хеймских исчадий ада забрали и без того много жизней. — С этим я объявляю, что можно начинать, и откланиваюсь. Да будет крепок Восточный Альянс! Толпа радостно подхватила последнюю фразу. Всадники величаво, под трубный и волыночный вой, удалились с площади, пропахшей потеющими людскими телами и страхом. Четыре тесака со свистом опустились на ещё подставленные палящему солнцу шеи. Толпа яростно загомонила, почуяв аромат свежей крови. Пятеро с отсроченной смертью с завистью смотрели на скачущие по помосту головы. Они знали не понаслышке, что лучше умереть, чем попасть в подвалы Главной городской Лаборатории. Ужас и мрак, непрекращающаяся боль царили там, просачиваясь даже сквозь каменные улицы Вотерхайма. Лошади дичились, проезжая рядом, а люди старались обойти недоброе место по широкой дуге. Кто-то начал сопротивляться и завывать дурным голосом, но слуги Учредителя Наказаний были сильны и хорошо обучены. Недовольных быстро заставили замолчать. Шестого из них протащили другим коридором под руки — он до сих пор был без сознания. Он ещё не знал, получилось ли у него. *бакэмо - чудовище, демон