Сновидец (the Dreamer of Dreams)

"Я видел её глаза, сравнимые лишь со звёздами, её лицо, бледное и прекрасное, как заря, и её губы, нежные, как сумеречная роса", - Фиона МакЛеод.

      К этому времени Эрик уже достиг подножия горы. Перед ним бежала к горизонту рассекающая на двое поле дорога. Она лежала через посадки кукурузы, покрытая толстым слоем белой пыли, которая поднималась воздух от каждого шага. Идя по этой дороге, Эрик вспоминал ту, по которой уходил из дворца, и сердце снова наполнилось светлой грустью и тоской.       На дороге ему часто встречались крестьяне, и с каждым он радостно здоровался, хотя они не всегда отвечали ему, опасливо глядя на чужака. Все они выглядели так же, как пастушок Раду: такие же черноволосые и загорелые. Они смотрели на него, проезжая мимо на телегах, запряжённых рыжими волами, и проходя мимо и косясь тёмными глазами из-под соломенных шляп. И все они везли или несли на себе охапки свежей кукурузы.       – Эй, путешественник! – окрикнул его человек, лежащий на стоге стена в поле. – Иди к нам, отдохни немного! Больно смотреть, как ты ковыляешь без отдыха.       Эрик поблагодарил его и лёг на ароматную подушку из свежескошенной травы и полевых цветов. Его крылатый компаньон слетел вниз и сел возле его головы, провожая взглядом проходящих мимо людей. Едва Эрик задремал, как он вновь увидел сон о глазах, которые ищет. Никогда ещё они не являлись ему так чётко, словно он видел их наяву перед собой.       Едва прошёл час, как он снова двинулся в путь, вспоминая свой сон. Неужели конец пути так близко? С новыми силами и трепетом в груди Эрик спешил вперёд по бесконечной дороге среди полей.       До густой темноты, пока не стало видно ничего вокруг, он всё брёл вперёд. Утром не изменилось решительно ничего. Крестьяне с первыми лучами уже работали в поле, ехали на телегах, поднимая в воздух дорожную пыль, и неторопливо брели по обочинам с корзинами и тюками.       С удивлением Эрик обнаружил, что смотрит на всё это, лёжа под низким шатром, сделанным из пёстрого платка. Он скоро выбрался и огляделся вокруг. Его сокол мирно сидел рядом с шатром, клюя дымящуюся кашу из миски под своими лапами. Эрика тут же окружили ласковые приветствия людей, сидящих на вокруг. Они рассказали удивлённому Эрику, как он пришёл ночью и заснул рядом с их лагерем в поле. Здешнее солнце печёт, как только появляется на горизонте, и чтобы их нежданный гость не обгорел под его лучами, они сделали над ним навес. Пока он завтракал кашей из общего котла, местные люди искоса любовались его светлыми волосами и голубыми глазами. Его не торопливо расспрашивали о том, куда он идёт и откуда, но ответы Эрика, казалось совсем не занимали хозяев, которые не выказывали ни грамма удивления его путешествию.       Вдалеке виднелась крошечная деревушка, но люди сказали, что это не их дом. Они далеко ушли от своего поселения и остановились здесь только для того, что хорошенько отдохнуть. Гостеприимно пригласив Эрика остаться, они пообещали взять его до своей деревни, раз ему всё равно, куда идти. Он с радостью согласился, но прежде он захотел побродить по лесу, который лежал совсем близко.       Скоро Эрик вместе с сопровождавшим его соколом оказался в дубовом лесу, где, в отличии от поля, было свежо и прохладно. Солнечный цвет, проникая сквозь изумрудную листву, наполнял лес таинственным зеленоватым светом. Среди серебристых ив неширокая медленная река несла тёмные воды над переливающими камнями, которые сверкали, как самоцветы в королевской короне.       На противоположном берегу реки стояли выцветшие на солнце палатки, окутанные сизым дымом костров, запах которого долетал до Эрика. У самой воды стояли привязанные к деревьям лошади всех мастей и серые ослики, кажущиеся смешными карликами рядом с высокими и стройными конями.       Едва Эрик умыл лицо в прохладной воде, как лес вдруг наполнился весёлыми волосами. Взявшиеся ниоткуда дети окружили его, хватая за плащ и ножны. Их было не меньше десятка: черноволосые, загорелые, измазанные как чертята и все едва одетые. «Идём с нами! Идем с нами!», – кричали они и тянули его за собой к пыльным палаткам, стоящим на другом берегу. Эрик смеялся и позволял себя вести, но в сердцах думал, как бы избавиться от этой ватаги. Он оглядывался по сторонам, ища способа незаметно улизнуть, но они уже были посреди брода.       Сонный лагерь был разбужен детским смехом и лаем сбежавшихся на шум собак. Отовсюду стали выходить мужчины и женщины, с любопытством разглядывая Эрика. Все они были красивы и у всех были прекрасные глубокие глаза цвета ночного неба. Их юноши носили длинные волосы, ложащиеся крупными кольцами вокруг скуластых лиц. Яркие словно тропические бабочки вокруг них вились девушки с цветами в волосах. Все они, и мужчины, и женщины, носили серьги, бусы и звенящие браслеты. С красотой их юности контрастировали их старики в тёмных одеждах со сморщенными лицами, изъеденными ветрами и солнцем.       Как Эрик сразу догадался, что это было то загадочное племя цыган, про которое никто не знает, откуда оно приходит, и которое блуждает по миру без цели. Цыганами в детстве пугают детей, которые любят убегать из домов без разрешения родителей. Отсюда и идёт суеверный страх, что они самые наглые и лучшие воры на свете. Хотя, кто знает?       Выходя, мужчины держали руки у кинжалов, готовые в любой момент защитить свой табор от чужака. Эрик был наслышан об их горячем нраве, и сразу объяснил, что он такой же скиталец, как и они, и что он даже не сам пришёл в их лагерь. Дети, не унимавшиеся ни на минуту, подтвердили это, сказав, что сами притащили его, чтобы поиграть с ним. Никто больше не ожидал от него опасности, и все вдруг принялись рассматривать его плащ и ножны и расспрашивать о том, кто он такой. Все вокруг смеялись и восхищались его рассказами, радостные встретить такого отличного от них путника, светлолицего и белокурого.       Сам Эрик, хотя и не выказывал этого, был смущён таким интересом к себе и вольностью цыган. Он не знал, чего ожидать дальше. Но тут среди цыган появилась старуха, закутанная в шаль с головой, и все остальные утихли и расступились перед ней.       Она была самая старая из всех и шла, опираясь на богато украшенную резьбой клюку из тёмного дерево. Согнутая почти вдвое, старуха всё равно смотрела на всех словно бы сверху вниз удивительно яркими глазами. Всё её лицо было так некрасиво, что Эрик принял бы её за прокажённую. Седые волосы, спадавшие из-под белой шали, почти касались земли. Но как бы некрасива она ни была, на её шее сверками самые лучшие бусы, а чёрные одежды, хоть и были стары, как она сама, были вышиты серебром. В её беззубом рту дымилась белая папироса. Старуха задержала взгляд на пришельце, оценивая его и пуская кольца дыма.       Она молча кивнула ему, веля идти за собой. Следуя за ней, Эрику было и любопытно, и неприятно, когда они оказались в низком тёмном шатре, где всё было пыльным. Даже пещера отшельника, вспомнившаяся Эрику, казалась куда уютнее жилища цыганки. Но невежливо показывать хозяевам своё отвращение, и Эрик сел на рваный ковёр, куда ему было велено. Воздух в шатре был такой спертый и всё вокруг было пропитано густым запахом её папирос, которые она курили одну за другой. Оглядевшись, Эрик понял, что вещи вокруг были очень дорогие и ценные, но без должного отношения они превратились в рухлядь и тряпки.       Старуха оказалась гадалкой. Она взяла руку Эрика в свою и начала костлявыми пальцами с тяжёлыми перстнями водить по линиям на его ладони. То, что она бормотала, Эрик едва мог разобрать. Более того, ему мешали громкие голоса других цыган, веселящихся снаружи. Но вдруг старуха заговорила отчётливее, глядя ему в глаза       – Какова бы ни была твоя судьба, сейчас настал самый важный момент в твоей жизни. Скоро ты испытаешь либо великую радость, либо великое горе, но… – она остановилась, чтобы закурить новую папиросу. – Но я не знаю, что именно. Радость и горе лежат так близко, что одно растёт из другого. Очень трудно сказать, что ближе к истине. Я – старейшина нашего табора, и все наши люди ходят ко мне, чтобы узнать своё будущее и найти совета. Ох, как много рук и дорог я повидала за свою жизнь! Но, погляжу, и ты исходил не меньше нашего, дружок, а? Если тебе некуда спешить, я расскажу тебе много, что может тебя заинтересовать. Я вижу, вижу, кто ты такой, и сегодня я могу показать тебе то, что мы зовём нашим настоящим сокровищем, хотя оно вовсе не принадлежит нам. Однако мы верим, что это наш талисман, который приносит удачу в пути. Идём скорее.       Цыганка снова окинула его испытующим взглядом и, как бы убеждаясь в правильности своего решения, махнула Эрику, чтобы тот шёл за ней. Когда они вышли на поляну, большая часть цыган захотела идти с ними, но старуха, грозно сдвинув брови, запретила им, и никто не посмел ослушаться её приказаний. Она велела им возвращаться к своим делам, потому что только у неё одной есть право водить гостя, которого она отныне звала только своим гостем, и никто не смеет больше докучать ему.       С удивительным проворством для своего возраста цыганка уверено шла через лесную чащу, по скользким камням брода и мокрому песку к островку посреди реки. Казалось, даже летящий над ними сокол волновался за неё, когда она, ощупывая путь по воде своим посохом, бесстрашно ступала на неустойчивые валуны.       Остров окаймляли кряжистые ивы с раскидистыми ветвями, надежно пряча за собой то самое сокровище. Цыганка тихо постучала своим посохом о сук одной из ив, и ей тут же ответили нежные звуки скрипки, лившиеся из глубины острова. Эта мелодия посреди леса казалась чем-то невероятным, призрачным и зовущим. Сердце Эрика забилось быстрее, чувствуя что-то.       Цыганка ловко и осторожно шла вперёд, обходя пни и деревья. Здесь лес был ещё гуще, и солнце косыми лучами едва освещало его. Повсюду царила полутьма и звуки скрипки. Земля была покрыта толстым ковром листьев и трав, что делало шаги Эрика и цыганки почти неслышными. Плетущиеся по стволам дубов цветы-ползунки становились всё чаще.       Тут, старуха велела остановиться, где за кустами открывалась поляна. Дыхание перехватило у Эрика, когда он увидел создание неземной красоты. Ни одного слова не находилось у него, чтобы в мыслях описать то, что было перед ним. Но он понял, что это было конец его пути. Его блуждания не оказались напрасными – это было что-то чудесное, созданное небесами. Вся вселенная стала песней всех молитв, плачем всех надежд, одним гимном конца скорбей.       Перед Эриком во всей красе было то лицо и те глаза, которые похитили мир из его сердца и разума. Он не мог и вздохнуть от удивления и счастья, захвативших его. В его голове отдавались слова отшельника о счастье, которое ищет Эрик: «Пусть оно будет неожиданным, пусть оно внезапно явится перед тобой». И оно явилось. Это было то самое видение, которое приходило к нему каждую ночь, ради которого он бросил всё и преодолел столько преград, уверенный в том, что найдёт его.       Девушка, тонкая и неземная, в простом бледном платье, подпоясанным золотыми шнурками играла посреди поляны на скрипке только ей ведомую песню. На её руках не было ни колец, ни браслетов, а белые ножки её были босы. Из-под венка голубых колокольчиков ниспадали густые волосы, которые сверкали как золото в лучах солнца. А её лицо! Ах, в этом мире нет слова достойного описать её красоту! Словно ангел, словно сама как осколок солнца она светилась изнутри, и вся душа её была написана на её лице, чистая и невинная. Никогда её лицо не было искажено ни злостью, ни завистью. Глаза! Большие, серые со взглядом куда-то вдаль – те самые. Лучистые и ясные, глубокие, как зимнее море.       Над её головой листья шуршали в такт её музыке, а цветы в траве льнули к её ногам. Словно сказочная нимфа, призрак лесов, она была совершенна и нереальна. Играя свою музыку и кружась по поляне, она не замечала двух людей, любующихся ей. Цыганка приблизилась к Эрику и прошептала ему на ухо, чтобы не напугать девушку:       – Говорят, она умалишённая, но я знаю, что есть вещи, которые лежат глубже чем дно самого глубокого океана, которые мы никогда не поймём. Послушай, что я скажу тебе: сам Господь поцеловал её глаза, и она видит своим взглядом то, что нам не дано даже представить. Она не одна из нас. Она совсем другая. Как небо от земли, она отличается от нас. Но те, кто живёт в дорожной пыли, чьи ноги никогда не придут домой, не могу осознать, что может существовать создание настолько чистое и безгрешное. Поэтому они считают её сумасшедшей. Всегда легче отвернуться от того, что пугает, чем попытаться понять это.       – Кто же она? – спросил Эрик, переведя дыхание.       – Ах, этого мы никогда не узнаем! Однажды мы блуждали по одной стране далеко за океаном. Стояла богатая яркая осень, каких я ещё никогда не видывала. Тогда всё было багряным, словно окрашенное бычьей кровью. В городе, куда мы пришли, стоял храм из белого камня с высокими шпилями, которые упираются в само небо. Там, на его ступенях, мы нашли дитя сказочной красоты. Она была завёрнута в тончайший лён и кружево. Всех нас изумила её бледность, чего мы никогда не видели на лицах наших загорелых братьев. С того благословенного дня она была нашей радостью и гордостью. Но когда малышка подросла до того возраста, когда дети обычно начинают говорить, мы не услышали от неё ни словечка. Её глаза постоянно искали неба, и она лепетала что-то, что только она сама, наверное, понимала. Даже я, мудрейшая из всего нашего племени, никогда не могла разгадать её слов. Я смирилась, и внутренний голос сказал мне, что что-то святое есть в этой девушке, что отличает её от нас и чтó смертный человек никогда не разумеет. Потом я поняла, что это дар Божий. Она редко говорит теперь, но часто играет на скрипке. Вслушайся ли ты, путник, знал ли когда-то музыку столь божественную, как эта?       Всей душой Эрик внимал её мелодии. Она было полна надежды и скорби, ни один великий музыкант на земле, которого славит весь мир, не мог написать такую музыку и сыграть её так легко, как это делала прекрасная девушка. Мелодия поднималась и угасала, как умирающая бабочка, которая взлетает и вновь садится на траву, чувствуя, как ослабевают её крылья. Потом музыка изменилась: она стала похожа на медленное течение летней реки, которая пережила и поводки, и засуху, и теперь спокойно несла свои воды к безбрежному океану.