Сновидец (the Dreamer of Dreams)

Наконец-то! Источник красоты, источник всех мечтаний, я пришёл к тебе, столько долгожданному", - Фиона МакЛеод.

      Эрик остался жить с цыганами, чтобы каждый день приходить на остров посреди реки и любоваться божественным созданием, воплощением его счастья. Одно только терзало его: по колдовской ли загадке или по замыслу Божьему, красавица никогда не смотрела на него, словно бы не замечая художника. Эрик, которого удивительным образом любили все, кто встречался ему на пути, не мог заставить её обратить на себя её божественный взор. Каждый раз он со смешанным чувством возвращался обратно: его душа трепетала от того, что он наконец нашёл ту, из-за которой он проделал этот трудный путь, но сердце его ныло в смятении и тревоге.       Цыгане тепло приняли его в свой табор, дали ему отдельную палатку и просили навсегда оставаться с ними. Каждый человек, и самый крохотный малыш, и старая предводительница, улыбались ему при встрече и старались усадить рядом с собой, чтобы за обедом или ужином лучше всех слышать рассказы о путешествии Эрика. Но как ни весело смеялся и рассказывал он удивительные вещи, на сердце Эрика лежала тоска.       Его мечта ожила, но существовала в своём мире, к которому Эрик не мог найти ключа. Цыгане дружелюбно подсмеивались над ним, не понимая, что ему надо от этой странной девушки. Они считали, что он, возможно, чуточку потерял рассудок во время своих скитаний, но никто из них не признавался себе в том, что он – не такой как они, что они любят его только за то, что в нём есть то, чего нет в них. Как грубые моряки на корабле, они надеялись, что его «болезнь сердца» пройдёт, как только Эрик отправится вместе с ними в путь.       Зорка, так звали старуху-предсказательницу, была особенно привязана к нему. Она запрещала остальным цыганам подшучивать над ним за то, что они находили абсолютно натуральным и вместе с тем страшно забавным: влюбиться в прекрасную лишённую рассудка девушку, которая была их самым дорогим сокровищем и самым глубоким горем. Эрик видел их беззлобные улыбки и тихие смешки, но не сердился ни на кого. Он рассуждал, что, пройдя несчётное количество вёрст и столько раз избежав смерти, глупо расстраиваться из-за людей, которые просто не могут понять его, не испытав в своей жизни того, что выпало ему.       Весь табор в тайне переживал за Эрика. Не без затаённой зависти смешанной с жалостью они ожидали дня, когда их красавица увидит Эрика. Ни у кого не было сомнений, что она обязательно влюбится в него. Все хотели этого, но вместе с тем и боялись этого. Но больше всех тревожилась старая Зорка, которая умела читать будущее в огне, в птицах, в дыме, в волнах, омывающих морской берег. Давно она узнала будущее своей любимицы. Только Зорка ведала, что девушка создана не для земной любви, что день, когда губы смертного коснутся её с человеческой лаской, она растает, как туман над морем. Возможно, что старая предсказательница ошибается, но если это так, то это будет первая ошибка за всю её долгую жизнь. Ночами она не могла заснуть, мучаясь и проклиная день, когда показала её своему гостю.       Стелла, как Зорка звала её, за её свет, исходящий изнутри, однажды будет призвана Господом к себе, чтобы жить среди лучей солнца и мерцания звёзд. Ах, разве она, старуха со слабыми и трясущимися руками, сможет удержать её? Может ли судьба быть милосердна к прекрасной девушке, которая составляет всю радость её жизни? Подолгу старуха раскрадывала карты перед жарким костром, но всякий раз она бессильно роняла голову на руки и неподвижно сидела, шёпотом причитая вперемежку с молитвами и проклятиями. Она не могла смотреть ни на костёр, ни на огонь, ни на карты. Слишком много было видно ей, слишком много…       Страны солнца и края снегов, бушующий волны и штиль, красота этой жизни и её боль, люди, живущие в свету, и те, что обречены на вечную тень. Зорка видела вещи, которые брали начало в великой радости, и те, что заканчивали в великом горе. Создания, которые будут жить, и создания, которые умрут, светлые души, полные любви, и гнилые, полные греха. Она видела убийства, слышала последний хрип умирающего, смотрела в его глаза, в которых ещё есть надежда. Начало и конец. Глаза старой цыганки видели так много, что сердце её разрывалось.       Глядя с берега на остров, куда каждый день ходил Эрик, она ожидала рокового исхода. Бессильная перед загадкой судьбы, Зорка, искренне полюбившая его, не искала способов помешать ему и больше не заглядывала в будущее.       Сидя невдалеке от играющей и танцующей Стеллы, Эрик ничего не знал об этом. Он чувствовал, что очутился во сне, который преследовал его. Он больше не мог спать, теряя драгоценные минуты, которые он может провести подле своей ожившей мечты. Молитвы всем святым, которых он помнил, не помогали ему, и Стелла по-прежнему не замечала его, но всё же это было в стократ лучше видеть её живым существом, а не терзаться сомнениями, что все эти сны были лишь выдумкой ума художника.       Временами Стелла что-то говорила, но чаще она играла на скрипке, и тогда Эрик чувствовал, как кровь то вскипает, то леденеет в его венах от её прекрасной музыки. Но как ни сладко было быть рядом с ней и слышать божественные мелодии, он хотел бы разбиться от душевной боли, которая была несравнима даже с его ранами, которые ему нанесли голодные волки в лесу.       Первое время Стелла даже не замечала его, не ощущала его присутствия, не слышала его слов, когда он восхищался ей. Но однажды, она, замерев, услышала его приближение и вышла к нему навстречу. Взяв Эрика за руку, Стелла сама провела его на свою поляну и усадила его подле себя. Взволнованный Эрик впервые коснулся её теплой ладони, но поймать её взгляда он так и не смог. Словно она жила в совсем ином мире, словно его, Эрика, в этом мире не существовало. Стелла была увлечена только потоком своих собственных мыслей, который нельзя было понять.       Всё глубже становилась печаль Эрика и всё крепче его любовь. Позабыв обо всем своём прошлом, когда пришла осень и отцвели последние колокольчики, а цыгане свернули шатры, погасили костры, запрягли коней и осликов в телеги и двинулись на новое место, Эрик пошёл вместе с ними. Он брёл среди толпы цыган по пыльным дорогам за повозкой, на которой ехала Зорка, нежно держа за руку милую Стеллу. Над головой Эрика парил его сокол, который всё же не хотел разлучаться с ним, как его хозяин не хотел разлучаться со Стеллой. Но больше Эрик не смотрел на блеск его алмаза на шее в небесной выси, чтобы следовать за ним. Ему было всё равно. Теперь Эрик шёл за своим болящим сердцем, которое отныне лежало в руках беззаботной красавицы.       Табор шёл мимо деревень, таких же, как ту, что живо описывал пастушок Раду. На путников лаяли привязанные собаки, их обгоняли телеги крестьян, спешащих домой со свежим урожаем, до них долетал смех и музыка весёлых праздников. В поселения они никогда не заходили, потому что только крестьяне замечали их на дороге, как в цыган летели всевозможные проклятия. Лишь иногда хмельные гуляки зазывали их к себе, чтобы посмеяться над ними. И только Эрику доставались искренние приветствия. Видя, что он не такой, как они, крестьяне пытались предупредить его о беспутности цыганского народа и позвать его к себе.       Осень роняла на землю багряные листья, и леса были бесконечными дворцами из золота и начищенной меди. Только поля были унылы: после того, как был снят весь урожай, на их бескрайних просторах не осталось ничего, кроме комьев черной подсохшей земли. В этом преображении Эрик видел себя. В его душе не осталось радости, только бездонная скорбь и тоска жили в ней. С каждым днём дорога давалась ему труднее, и Эрику казалось, что они вовсе стоят на месте.       Каждый день Эрик плёл венки для Стеллы и надевал их на её золотые волосы, но взор красавицы как обычно был обращен к чему-то, что он не мог видеть. Ему не удавалось дать ей понять, что здесь, прямо перед ней, стоит человек, который ничего так не желает, кроме того, чтобы она хоть украдкой взглянула на него. Венки становились всё тоньше и бледнее, так как приближалась середина осени с серым небом, на котором неспокойный ветер гоняет рваные облака. Зато теперь Эрик мог вплетать в них нежные бледные цветы шафрана, которые появились в полях. Это цветение, когда по утрам землю схватывают первые заморозки, казалось таким бессмысленным и отчаянным. Они напоминали ему, как закатные лучи в последний миг пытаются озарить всё вокруг, но мгновенно пропадают за горизонтом. Они напоминали ему самого себя.       Плетение венков для неё стало его занятием на каждый день. Эрик изыскивал последние травы и цветы, чтобы подарить их любимой. Одним утром, когда на небе повисли тяжёлые серые облака, он надел на неё венок из веток серебристой ивы и тёрна с чёрными ягодами, с которого он убрал каждый шип. Когда табор отдыхал около только что убранного поля кукурузы, Эрик сплёл для неё венок из жёстких кукурузных листьев, которые, высохшие, напоминали корону с острыми пиками. И каждый раз он находил что-то, что заставит Стеллу рассеяно улыбнуться, не глядя на него. Когда же ему не везло, он чувствовал себя нищим, который не смеет даже взглянуть на свою королеву.       Часто, когда табор вставал на ночёвку, Эрик садился у костра рядом с Зоркой, слушая её рассказы и жадно ловя каждое слово цыганки. Это, как вино, кружило ему голову и помогало ему ненадолго забыться в своей тоске. Старая цыганка понимала и любила его. С каждым днём она замечала всё больше тайных знаков судьбы, но не имела смелости заставить Эрика покинуть табор. Невозможно изменить судьбу смертному человеку.       Однажды ночью, когда все давно уснули и видели сны, Зорка и Эрик снова сидели вместе, смотря на огонь.       – Сын мой, сын мой, - медленно проговорили она. – Ах, если бы я умела гасить звёзды и срывать их с небосвода, они бы лежали у твоих ног! Если бы я умела собирать лунные лучи, я бы наполнила ими твоё разбитое сердце! Я бы одарила тебя всеми благами земли, чтобы ты был счастлив, Эрик! Но так устроен мир: мы достигаем мечты, и, опустошённые, стоим перед ней.       Когда она говорила, сладкая музыка лилась из темноты – нежные звуки скрипки несли тоску и печаль. Эрик закрыл лицо руками, и Зорка почувствовала, как у неё самой текут слёзы. Но она смахнула их, и продолжала:       – Милый Эрик, что я могу сделать для тебя? Ты говорил мне, что был художником, которого все считали самым лучшим в твоём королевстве. Бросив весь блеск прежней жизни, ты двинулся на поиски глаз, и теперь… О, я знаю, что ты нашёл их… Но ответь мне, почему ты не рисуешь? Не желай того, что не может быть дано тебе, но благодари Бога за то, что он позволил тебе иметь. Если я раздобуду для тебя кисти и краски, сможешь ли ты написать то лицо во второй раз? Создай его заново, Эрик. Создай его так, чтобы никто не мог подумать, что его создали земные руки. Когда мы не можем обрести то, чего желаем, нам остаётся радоваться хотя бы тени того.       – Но в всё в руках Божьих, – тихо проговорил Эрик, не поднимая глаз от костра.       – Я не знаю, молимся ли мы с тобой одному Богу, Эрик. Людям всегда нужна поддержка, как бы сильны они не были. Я стара и могу утверждать, что нет человека без Бога: каждый выдумывает его по-своему, согласно силе и глубине своей души. В детстве все воображают о как Отца, а когда мы вырастаем – как Друга. Но человек слишком низок, и предает Его, как только Он улыбается кому-то другому. Тогда мы говорим, что не верим в Бога. Но если горе и отчаяние стучатся в дверь, нам опять нужна Его поддержка. И мы снова начнём молиться, поднимая руки к небу, плакать и просить Его вернуться в нашу душу. А потом мы предадим Его снова. Пройдёт много времени, пока мы, седые и дряхлые, снова захотим приблизиться к Нему. Хоть наши глаза едва смогут видеть что-то, только тогда мы узрим истину нашей жизни, и Господь сам вернётся на наши души. Надо уметь верить и уметь надеяться. Ты знаешь, какой цвет у надежды? Серебристо-серый, как океан после шторма, как глаза Стеллы. Ты прекрасно знаешь это, Эрик. Собери силы твоей души, повтори свой рисунок, нарисуй её лицо.       – Нет, нет, мама Зорка, не уговаривай меня, я не смогу. Я потерял и своё искусство, и свою веру. Теперь я только тень самого себя.       – Сын мой, тогда ради чего ты прошёл полмира? Я говорю тебе: ты найдёшь облегчение, если завершишь то, чему принадлежит твоя жизнь. Я давно прочла знаки в рваных облаках, которые сказали мне, что только это поможет тебе.       – Тогда ответь мне, мудрая Зорка, посмотрит ли она когда-нибудь на меня своими глазами? На меня, понимаешь?       – Её глаза видят тебя, Эрик, но это всё, что я скажу тебе. Ваша общая красота… Ты столько прошёл, преодолел все опасности на пути, не раз избежал смерти, но я не могу объяснить, почему судьба так жестока с тобой. Но ведь все мы знаем, что есть цветы, которые нельзя срывать. Как только они вырываются из земли, их красота меркнет: опадают лепестки, исчезает аромат. И это невозможно предотвратить, потому что такова их природа. Сделай, как я велю, бедный мой Эрик, нарисуй её. Только так ты сможешь сохранить её, не нарушая замысла Божия. Я люблю тебя, но ещё больше я люблю её. Если придёт день, когда её сердце откроется для земной любви, она увидит тебя. Но пусть этот день настанет не скоро и пройдёт как можно быстрее. Молю тебя, не медли, Эрик, нарисуй Стеллу.       Эрик впервые за вечер поднял на Зорку глаза. Догорающий костёр играл с тенью на её лице, и волосы, спадавшие до земли, казали траурной вуалью. Старая цыганка прижала его голову к своей груди.       – Иди в шатёр. Я не хочу больше говорить сегодня, Эрик.       Он ушёл к себе, потому что что и ему нечего было сказать Зорке. Он прошёл мимо телег, спящих лошадей и забрался в свою палатку, устроившись на постели из сухих листьев. Зорка осталась одна, кто не спал в таборе. Она смотрела на догорающий костёр, который не переставал говорить с ней о судьбах других, но он не отвечал на её «Почему?», обращённое к судьбе Эрика.