И если завтра начнется пожар, и все здание будет в огне, Мы погибнем без этих крыльев, которые нравились мне
Много месяцев спустя, стоя на коленях на залитом кровью полу перед разбитым ноутбуком и ощущая холодную сталь глока у влажного виска, Мэтт вспоминает тот летний вечер, когда они с Ховардом поехали отдохнуть на озеро. Вспоминает теплый ветер и легкую рябь на воде, золото заката, застрявшее в светлых волосах и искры смеха в серых глазах… Мэтт медленно поворачивает голову и прижимается горячим лбом к дулу пистолета. Страх ушел, и больше не было смысла оттягивать финальную сцену. Он уже мертв, присыпан землей, пропитанной талой водой, и на могиле его вырос маленький клен. Он поднимает глаза и улыбается. - Стреляй.***
Никогда не принимай решения под морфином.
Мэтт закрывает глаза. Вспомнить бы, зачем это все, почему пальцы немеют липким свинцовым холодом страха, но продолжают свой бег по клавиатуре, почему на лбу бисером высыпал пот, а в глазах отражается постыдное мерцание монитора. Вспомнить бы, зачем он влез в это дело, от которого скулы сводит до тихого скрежета плотно сомкнутых челюстей, ведь можно было остановиться, отпустить и забыться в нормальной жизни, как там делают все - поступить в университет, найти работу, играть в какой-нибудь группе… Что с того, что гитара сиротливо стоит в углу квартиры, как чья-то забытая навеки дочь, а в лице Мэтта застыла черная вода и разве смог бы кто-то помочь перестать видеть в отражении зеленого стекла, полного красной заманчивой влаги собственные, полные невыплеснутой боли, глаза. У него могла бы быть нормальная жизнь. Мэтт открывает глаза и не может заставить себя сфокусировать взгляд, действительность снова пытается ускользнуть, уронить его вниз на камни из соли невыплаканных слез. Он поводит тонкими плечами в черной хлопковой худи и вздыхает. Руки тянутся к клавиатуре, единственное оружие, что у него осталось, но холодная тьма вдруг вдавливается в сердце, заполняя желудочки, разливаясь по венам свинцовой кипящей тяжестью. - Ну как? Эль стоит слева, совсем рядом, скользит по монитору большими темными глазами и светлые волосы рассыпаются по плечам. Мэтт смотрит на нее и в один краткий момент ему кажется, что она светится изнутри, легкая и нежная, такая близкая и далекая одновременно, и внутри что-то неприятно и жутко колет острой иглой, одно единственное мгновение. Эль тянется маленькой теплой ладонью к его лицу, хочет коснуться, но Мэтт отстраняется и натягивает на синюю макушку капюшон. - Сложно. Его почти не за что зацепить. Он смотрит в монитор и пальцы раздраженно выбивают дробь по столешнице. Если бы только так сильно не болела голова… Свинцовая тяжесть давит на грудь и распирает мозг изнутри, ему кажется, что каждая вена налита раскаленным металлом, он вдруг вскакивает с места так резко, что опрокидывает стул, и Эль едва успевает отстраниться. Снова нервные тики, что-то огненное снова распирает его изнутри, просится вовне яростным криком и разрушением, он понимает это, вышагивая по комнате безумным солдатом-камикадзе, вперед-назад чеканя шаг, набивая подошвами рваных кед ритм апокалипсиса. Им снова придется сделать это. - Да ладно, Мэтт, все нормально, - мягко говорит Эль, словно читая его мысли. – Я ведь сама предложила. Мэтт останавливается, смотрит внимательно в ее фарфоровое лицо, в нем столько непонятного, нечитаемого, и он до сих пор не понимает, какого цвета ее глаза. Почему он не понимает? Эль улыбается, так вымученно и так искренне. Мэтт любит ее улыбку и это совершенно необратимо. А дальше все, как во сне, как в фильме, который он не хочет смотреть, который хочется остановить, сорвать бобины, вытащить пленку, разорвать в клочья и бросить в мешок, наполненный камнями, чтобы оставить его на дне океана. Потому что слишком страшно. Он смотрит сквозь пальцы, словно маленький испуганный ребенок, как Эль поднимает стул и одним движением глаз просит его сесть. Мэтт послушно садится. Послушно хватает бутылку и выпивает теплое кислое рубиновое отчаянье до дна. Послушно летит на самое дно преисподней. Послушно летят над клавиатурой пальцы. Он оборачивается и видит, как Эль красит губы. И отводит взгляд. Ей всего лишь 13 лет. *** - Я встретил ее вчера. Мать той девчонки. Крис говорит, и Доминик не может отвести глаз от его лица, ищет в нем симптомы, ищет и боится найти. Ищет внимательно, в каждом взгляде, в каждой морщинке, в каждом движении. Крис не называет ее имени – это ведь тоже симптом. Дом знает, что Уолстенхолм помнит, не может не помнить. Энни. Девочку звали Энни. - Она спросила, как продвигаются наши дела. Да никак они не продвигаются, мы топчемся на месте беспомощные и жалкие. - Я сказал, что у нас есть зацепки и мы работаем над версиями, знаешь, стандартное такое все… Типа полиции не наплевать на вас, мэм. - А она сказала, что сегодня ее дочке могло бы исполниться 14. Мерзкий судорожный холодок прошивает позвоночник насквозь, Доминик отводит взгляд и долгие секунды смотрит на папки с делами о пропавших детях. Целое бумажное кладбище на его столе, под его ладонью, кресты и слезы в дешевой желтой бумаге со следами грязных пальцев на краях листов. Пропавшие дети, ритуальные убийства, распространение порнографии… - Мы их поймаем. Его собственный голос кажется ему бесконечно чужим, неуверенным и лживым, словно лед в хмурый октябрьский вечер. Сделай пару шагов и провалишься на самое дно, к этим убитым детям, в холодные объятия и никогда солнца больше не увидишь, хотя… Солнца Ховард не видел давно, просиживая днями в архивах за материалами дела, ища любые зацепки. Только вот нет у них никаких зацепок, нет у них ничего. Доминик не смотрит на Криса, потому что боится увидеть в его лице то же, о чем думает сам. Только говорит нарочито бодрым голосом: - Иди домой, Крис, я все доделаю. Крис устало трет ладонью лоб, улыбается слабо, глядя в монитор. Дом знает, что на рабочем столе у Криса фотография семьи. - С меня пиво, - говорит он, тяжело поднимаясь и перекидывая через руку куртку. – А может даже виски. Дом откидывается на спинку стула, улыбается и поднимает обе руки, показывая большие пальцы, и Крис тяжело ступает к выходу. Мы их поймаем. Эта странная, тупая мысль отзывается болью где-то в затылке, ему больше не хочется видеть, не хочется воспринимать. Ты сам себя слышишь вообще? Почему бы не спросить, ведь эта мысль не дает ему покоя весь день. Ладонь Криса уже касается ручки двери, готовой выпустить его из этого чертового, прокуренного кабинета. - Крис? Уолстенхольм останавливается. - Ты слышал про дело из Луизианы? Аноним сдал местной полиции пару педофилов. Представил все доказательства и назвал адрес. Ховард почти физически чувствует этот глубокий усталый вздох и попытку сосредоточиться в глазах Криса. - Помощи что ли у него хочешь попросить? Дом фыркает и в голове от этого остро простреливает болью. Хронический недосып способен превратить даже невинное движение в ружье, разносящее твой затылок. - Просто это бессилие меня убивает. Крис отпускает ручку двери, хватает стул, двигает к столу Дома и садится напротив. Как же они устали, он чувствует это внутри себя и видит в глазах Ховарда, видит в пачках сигарет, что тот выкуривает без остановки, видит в дрожащих ладонях и сжатых в нить губах. - Этот парень тоже убивает, и его не мешало бы поймать, не думаешь? - Не доказано, и вообще, я думаю, что те, кого он нашел, заслужили это. - Никто не заслуживает смерти, Хов. Доминик смотрит на Криса, и в который раз спрашивает себя – как этого громилу с самыми добрыми глазами на свете занесло в их отдел? В отдел, в котором на порядок выше был риск пустить себе пулю в лоб. В отдел, где в штате числился психолог для слетевших с катушек копов. Каково это - возвращаться домой, к жене и детям, после всего, что ты увидел? Как не принести это с собой, в себе, в нервных движениях и больном взгляде, словно Крис встряхивает все увиденное у порога, на придверный коврик, открывает дверь и как ни в чем не бывало, улыбается своим малышкам. Ховард смотрит на нагромождение папок на столе, и ему хочется сказать Крису в лицо: ей могло исполниться 14! Но разве Крис виноват в том, что случилось? Разве он сам виноват? Нет. Но сердце говорит иначе. Виноват. Бесконечно виноват. - Передай привет Келл и деткам. Крис кивает и уходит, Доминик вслушивается в его тяжелые шаги и думает. Думает, что никто не ждет его дома и ему не нужно прятаться, чтобы никто не увидел низко склоненной головы и непонимающего взгляда – почему люди делают то, что делают? Квартира, полная мебели, одежды и дорогих безделушек. Для чего все это – он не понимает, то ли пытался заполнить пустоту, отвлечь внимание… Человек, нашедший свое место, не ведет дневников, говорили ему. И ведь ему снова нечего писать в своем блоге, который никто не читает. Он выходит из здания полиции ближе к полуночи, оглушенный и опустошенный, навстречу равнодушному городу. Сверху летят редкие тяжелые капли, где-то вдалеке громыхает гроза. Доминик снимает куртку, закидывает на плечо, оглядывается и бездумно рассматривает свое отражение в витрине магазина напротив, смотрит долго и отчужденно. Он думает о том, что больше не хочет быть один. *** …приходи на заброшенную парковку на пересечении N и M улиц и жди дальнейших указаний. Уильям Белл, или просто Билли, уверен, что он неплохой человек. У него есть семья, он честно зарабатывает на жизнь, платит налоги. Он дружелюбен с соседями и порой устраивает небольшие семейные вечеринки, жарит сосиски на заднем дворе. Он любит детей. Билли уверен, что он хороший человек. Почти. А еще он уверен в том, что у любого бывают недостатки. Он уверен, что его маленький секрет не такой уж и страшный, не такой чудовищный, как может показаться. Билли уверен, но его все равно трясет. Трясет так, что он слышит дробный перестук собственных зубов, чувствует собственный едкий запах пота, ощущает липкий холодок прилипшей к телу рубашки. Он пытается успокоить дыхание, повторяя в уме, что от него просто хотят денег, что это просто гребаный шантаж и у него есть несколько сотен тысяч на счету чтобы откупиться. Он поторгуется и отдаст их и все снова будет хорошо. Билли едва не вскрикивает, когда в переднем кармане джинсов звонит телефон. Чертыхаясь, он вынимает мобильный, который норовил выпрыгнуть из потных рук, как пойманная рыбка, и пытается нажать на кнопку ответа. - Я вижу тебя, Билли. Не пытайся убежать, не пытайся подать сигнал, даже не пытайся соврать. Билли слушает и вертит головой на толстой шее, щурит подслеповатые глаза, пытаясь разглядеть силуэт в темных углах. - Стой на месте, иначе получишь пулю в лоб. Голос на том конце изменен и звучит по-настоящему пугающе. Как в страшных фильмах, где все плохо заканчивается для того, кто этот голос слышит. - Что тебе нужно? Чего ты от меня хочешь? - Я хочу, Билли, чтобы ты рассказал мне кое-что. Я хочу, чтобы ты рассказал мне про то видео. Рассказал откуда оно у тебя. Уильям Белл, старший управляющий местным филиалом крупного банка, чувствует, как предательски подгибаются колени и как отчаянно ему хочется пуститься наутек, исчезнуть, сбежать из страны. - Я не понимаю… Какое видео… - Ты прекрасно меня понимаешь. Билли слышит этот голос не только в телефоне, а где-то совсем рядом, за спиной, и от этого сочетания измененного и мягкого он совершенно теряет самообладание. - Я не искал специально, я просто спросил, есть ли у него что-то необычное… - Билли плачет, давясь собственными слезами и вытирая рукавом рубашки у себя под носом. – Он сам предложил, я не просил… Он меня убьет, если я расскажу… - Ты и так умрешь, Билли, если я покажу всем, чем ты занимался. Покажу твоей жене. Твоим детям. Я лично буду убивать тебя настолько медленно, насколько смогу. Он стоит в десяти метрах, под фонарем, черный тонкий силуэт на фоне ослепляющего света и его тень тянется до самых носков дорогих ботинок мистера Белла. Отца троих детей и любителя снаффа с детьми. Билл видит его глаза, темные и злые, видит отблеск света на остром лезвии ножа и впервые по-настоящему понимает, что такое ужас. *** Мэтт смотрит на жалкую фигуру и не ощущает ничего. Разве только острую головную боль, пульсацию у самых глаз, словно душа пытается выжечь все, что он видел и помнил. Он узнал имя. Он ухватился за новую ниточку. У него появилась новая задача. - Только не говори, что ты его отпустишь. Эль стоит рядом, скрытая в тени, пугающий призрак в белом платье. Какого черта ты снова не осталась дома? - Я сделаю все, как обычно. - Отдашь его полиции? Где его, возможно, отмажут? Ты помнишь, что было в прошлый раз? Помнишь, как мы все похерили, всю нашу работу? - Мы не убиваем, Эль. Мэтт не чувствует ничего, кроме осколков, которые пролетают сквозь его череп, ранят, уродуют, уничтожают. - Он смотрел! Он не отвел глаз. Эль кричит и от этого крика Мэтту хочется бежать. - Его семья уже знает, чем он занимался. Он теперь один. Навсегда один. В глазах Эль плещется ненависть, ядовитая зеленая желчь, Мэтта прошибает осознание, что глаза у нее зеленые, только ведь света недостаточно, чтобы можно было это разглядеть. Он кладет ей руку на плечо и осторожно тянет к себе, обнимает ласково и крепко. И думает о том, что больше не хочет быть один.