Некоторые люди предназначены судьбой как пуля.
***
Ховард хватает его за руки и рывком ставит на ноги, Мэтта ведет в сторону, он едва не падает, но Доминик вовремя успевает его подхватить и тащит к своей машине. - Ты мне даже права мои не зачитаешь? Мэтт хорохорится, смотрит волком, улыбается пьяно и дерзко. Доминик больно выворачивает ему запястья, заставляя взвыть от резкой боли, дергает к себе, шипит зло и опасно: - Лучше тебе меня не бесить, обдолбыш. Руки Доминика трясутся мелкой неприятной дрожью, а в горле зреет крик, упустил, упустил. Он заталкивает Мэтта на заднее сидение, садится вперед и с силой захлопывает дверь. - Слушай, это даже хорошо, что ты меня сцапал, Хов. Доминик резко оборачивается, сталь во взгляде плавится, искажается смыслами. - Что ты сказал? Мэтт оглядывается, смотрит по сторонам, в окна, нервно ерошит волосы скованными руками, поддается вперед и почти шепотом говорит: - Это я отправил тебе то письмо. Про Билли Белла. Доминик слышит это и замирает. Мысли обрушиваются лавиной, чертов закон Мерфи… Если что-то плохое должно произойти, то оно, скорее всего, произойдет. Бросает резкий и колкий взгляд в зеркало заднего вида. Вот этот? Синие волосы, дикий взгляд, по виду точно наркоман… Этот поймал их всех? Доминик не верит, глупо верить в такое. Но все равно спрашивает: - Что было в том письме? Мэтт закатывает глаза, но пересказывает быстро, слово в слово. Доминик не спускает с него глаз, просто не может отвести. Он никому не показывал то письмо, кроме Криса. - Если это ты мне написал, тогда почему ты с этим парнем? Разве ты не должен его ловить? На губах Мэтта мелькает усмешка, угасает быстро, словно искра, взлетевшая в ночное небо. Он весь кажется Доминику комком нервов, бесконечным хаосом в этом субботнем сумраке пьяных кварталов. - Хочу добраться до главного. Хочу поймать всех до одного. Я найду их логово и заложу там чертову бомбу, чтобы уничтожить. В глазах Доминика странное и понятное одновременно. Усмешка, недоверие, восхищение. Мэтт наблюдает за ним, ловит взгляды, ловит каждое движение – сжатые кулаки, нахмуренный лоб, поджатые губы. Оценивает, боится, загадывает что делать дальше, если ничего не получится. Мысленно ругает себя за то, что сразу начал с правды, что не стал планировать, рассчитывать, как обычно делала Эль. Он просто доверился. Доверился человеку, которого совершенно не знал. Хотя… Кое что о Доминике Ховарде он все-таки знает. Знает, какую музыку тот слушает, какие фильмы смотрит, какую одежду носит и что любит есть. Знает книги, которые он читает и знает, какие ему особенно нравятся. Большая часть того, что любит Доминик, нравится Мэтту, и это не может не подкупать. Они оба любят Rage Against the Machine и Deftones, но все-таки Мэтт очень смутно осознает, почему понял, что Доминику можно довериться. Может быть, дело было в глазах, добрых и теплых, и одновременно хмуро поджатых губах? В какой-то грустной и отрешенной улыбке, с которой он всегда получался на своих фотографиях? - Все остальные анонимные письма в полицию тоже ты присылал? Мэтт кивает, смотрит в его глаза и ждет. Ждет реакции, ждет знака, ждет хоть чего-то. Доминик смотрит на него и думает, прикидывает, вспоминает слова Криса: «он тоже убивает людей», а потом вспоминает то, что увидел на месте преступления. И не может сдержать дрожь. Раскинутые в стороны руки и венок на волосах, слипшихся от крови… Не роса, кровь… - Почему я должен тебе верить? Мэтт улыбается. - Ты уже поверил, Хов. И он понимает, что действительно верит. Увидел или почувствовал, проникся, ощутил родство, глядя в эти глаза и улыбку, в которой слишком мало от смеха и слишком много от боли. - Ты ведь понимаешь, что то, что ты затеял – тупая идея? - Понимаю. Поэтому я хочу, чтобы ты мне помог. И напарник твой тоже. Он вроде неплохой парень, - речь у Мэтта неразборчивая, нервная, буквы теряются, цепляются за чуть выступающий передний зуб. – И еще, отвези меня в участок, подержи там немного, потом отпустишь. Иначе заподозрят что-нибудь. О встрече договоримся потом. Доминик слабо улыбается в ответ. На задворках сознания бьется мысль, что происходящее выходит за рамки разумного. Вся его жизнь перестала быть нормальной. А еще он чувствует, что если найдет тех, кто это сделал, окровавленные ромашки в маленьких, сложенных на голой груди ладонях, может быть перестанут сниться ему каждую ночь.***
- Я все чаще думаю, что ты просто слетел с катушек. Чокнулся. Сошел с ума. Заболел головой. Охренел. На последних словах Доминик оборачивается на Криса и смотрит с недоумением. - Ты меня охреневшим назвал? Крис кивает и в глазах его ни тени улыбки, только раздражение. Он бросает сигарету и сосредоточенно топчет ее носком ботинка. Доминик пожимает плечами, достает пачку, предлагает другу, затягивается сам. - Он не придет. Тебя наебали, врубаешься? Доминику снова хочется пожать плечами, снова хочется изобразить спокойствие и равнодушие, только вот пальцы предательски роняют сигарету и в глазах стынет злость. Солнце, пропадавшее где-то в течение последних трех дней, внезапно выглядывает из-за пелены туч и режет по глазам. Доминик сидит на водительском сидении, боком, дверь открыта настежь, сигарета дымится сизым из-под ног, а Крис смотрит раздраженно и устало. Он мог бы заставить себя посмотреть на солнце, прямо в кипящий центр термоядерных реакций, сжечь свою сетчатку, ослепнуть, но вряд ли у него получилось бы выжечь из головы образ распятой девчонки. Когда он приехал в этот город впервые, полный надежд и энергии, солнце светило точно так же. Был апрель, мягкий ветерок приятно ерошил волосы. Он познакомился тогда с Крисом, и вечером они уже пили пиво в баре напротив его квартиры. Он помнит первое убийство. Помнит, как лихо и быстро распутал дело. Он помнит первое нераскрытое убийство, от которого у него неприятно заныло где-то внутри, укололо иглой неверия и страха и волной озноба прокатило по телу. Но все эти картинки кажутся бледным пятном на фоне окровавленных ромашек… - Эй, Хов… Он поднимает голову, солнце бьет прямо в глаза, были же где-то солнечные очки, щурясь смотрит на тонкую фигуру, лицо на фоне солнца кажется черным пятном и только волосы горят ярко-синим огнем. - Ты опоздал. - Ночь была трудная, проспал. Ночь явно была не просто трудной, а чудовищной. Доминик скользит взглядом по бледному лицу и теням под покрасневшими и измученными глазами. Абсолютно точно зависимый. - Познакомишь нас, детектив Ховард? Мэтт кивает на Криса и улыбается. Провидение – это христианское имя случая. Хов не помнит, где это прочитал и не может отделаться от странного ощущения, что этот тонкий и нервный ему предназначен. Несколько дней назад Доминик был в морге, стоял и слушал судмедэксперта и не мог оторвать взгляда от убитой. От белого, воскового лица и темных кудрявых волос, от тонких пальцев, запавших глаз и плотно сжатых губ… К ситуации это никак не относилось, просто больные ассоциации, таким мертвенно-бледным кажется ему Мэттью. Он стоит совсем рядом, переводя взгляд от него на Криса, и Дом вдруг понимает, откуда они. От Мэтта пахнет вином. И смертью.***
Мэтт вваливается в квартиру, прямиком на кухню, наливает полный стакан воды, выпивает залпом, а потом еще и еще один. В голове шумит страшно, в груди горит огнем и в данный момент он не различает, что донимает его сильнее. Мышцы лица свело спазмом, он шарит по полкам в поисках аспирина, болеутоляющего, чего угодно, сойдет любая пилюля, а лучше целая упаковка, чтобы проглотить разом и больше не мучиться. В какой-то момент он осознает, что призрачное и острое в груди гораздо страшнее головной боли, какое-то жестокое страшное чувство, съедающее его изнутри – потеря? Пустота? Ужас? Необратимость? Мэтт пытается понять, откуда эти ощущения, что скрывается за этой тупой болью, но боль физическая взрывается в голове искрами и он почти шипит, сползает на пол со стоном. Со стоном боли и облегчения, потому что то свербящее и чудовищное в груди ослабило хватку, отпустило на время. - Что, ночка бурная выдалась? Мэтт вздрагивает, дергает головой вверх, раскаленные лезвия прошивают затылок насквозь. - Какого хера ты тут делаешь? Доминик смотрит с насмешливой улыбкой, оглядывает жилище Мэтта брезгливо и угрюмо. - Думаешь, ты один такой умный все про всех знаешь? - Да ты просто следил за мной, тоже мне, умник… Мэтт поднимается, проходит мимо Доминика, едва не задевая его плечом, падает на кровать, смотрит угрюмо. - Мне бы поспать, я вообще-то как бы под прикрытием работаю, работу вашу делаю. Доминик ничуть не смущается, сталкивает ноги Мэтта с кровати, садится рядом. - Мне иногда кажется что тебе в кайф то, что ты делаешь. Расскажи мне о себе, кто ты вообще такой? Мэтт мычит в подушку, ерошит волосы, сдается и садится. - Слушай. Во-первых, ты мог здорово меня подставить, явившись сюда, вдруг тебя кто-то увидел? Во-вторых, я сейчас не расположен рассказывать тебе свою биографию. В-третьих, сейчас вернется моя сестра, а она не любит незнакомцев. - Я не идиот, меня никто не заметил. Насчет сестры не знал. А про тебя мне просто необходимо узнать. Для рапорта. В лице Доминика странное выражение, но Мэтту лень его разгадывать, он буквально чувствует, как наливаются свинцом веки. Единственное, что ему сейчас необходимо – отоспаться перед очередной ночью кошмара. - В общем, вот мой телефон, вот мой адрес. Хотя… - Доминик смотрит с усмешкой. – Ты и так знаешь мои данные. Мэтт пожимает плечами, в синих глазах наконец-то что-то похожее на тепло и почему-то Доминику от этого становится невероятно приятно.***
Они проводят вместе почти все свободное время, чаще у Дома, в квартире Мэтта было опасно, любой мог узнать в Доминике полицейского. Любой мог продать, любая ошибка могла стать фатальной.***
После долгих споров и криков, (кричал в основном Мэтт), они решают не рапортовать Маверику о внедрении. - Когда все закончится и если у нас получится выследить их, я позабочусь о том, чтобы ты попал под программу защиты свидетелей. Мэтт улыбается и качает головой. - Ну уж нет, Хов. Я сам смогу исчезнуть когда понадобится.***
Прошлой ночью Мэтт видит, как убивают человека. Он не может забыть запах, не может забыть звук, с которым нож входит в тело, не может забыть темно-красное, расползающееся на груди, пропитывающее ткань. Раст смотрит на него и улыбается, вытирает лезвие о штанину парнишки, смотревшего в потолок пустым взглядом. - Тебе что, плохо? Он подходит слишком близко, улыбается и касается его плеча. Мэтт ощущает, как подступает тошнота, как скручивается внутри все в полыхающий огнем узел, но уже через час они снова сидят в квартире Раста, пуская по венам героин и сквозь приход, долгожданный и спасительный, он слышит имена. Имена пропавших детей, чей-то хриплый смех и видит фотографии в ноутбуке. Совсем близко, он уже так близко... - Они в этот момент становятся особенно красивыми, знаешь? Мэтт отрывает голову от пола и вопросительно смотрит на Раста, пытается поймать в фокус его лицо, садится и чувствует, как тот касается его лица, обхватывает жесткими ладонями и придвигает близко к себе, к черным и безумным глазам. - Они особенно красивые, когда мертвые. Белые руки на траве. Трава блестит в солнечном свете, но он слишком поздно понимает, что блестит она от крови, а вовсе не от росы, и что кровь эта черная… Черная волна паники захлестывает его с головой, воспоминания чудовищные и неотвратимые, как острие ножа, рвет на части мозги, воздуха становится так мало, он открывает рот, пытаясь вдохнуть, но только ощущает, как Раст накрывает его губы своими… Как много ты можешь вытерпеть?***
Мэтт звонит ему под утро, кричит в трубку больным, ломаным голосом и просит скорее забрать. Доминик бросается в холодный рассвет, заводит машину и летит на предельной скорости, словно от этого зависит чья-то жизнь. Он останавливается на заброшенной парковке, выходит из машины. Видит знакомую фигурку у мусорных баков и нерешительно шагает. Медленно садится рядом. Они долго молчат, прежде чем Мэтт заговаривает. - Когда я вычислю всех до одного, давай мы просто возьмем пушки и всех перестреляем? - Мне кажется это одновременно самая лучшая и самая плохая твоя идея. Мэтт пододвигается ближе и кладет голову ему на плечо. - Отвези меня домой. В этом движении оказывается так много всего одновременно, что Доминика на мгновение накрывает потоком тепла и осознания, что теперь ему от этого худого, нервного и синеглазого никуда не деться. Он помогает Мэтту подняться, удивляясь насколько тот легкий и хрупкий.***
- Он хороший? Эль гладит Мэтта по волосам, а он с тоской смотрит в потолок и замечает паука, поймавшего муху. Она пропускает синие волосы сквозь тонкие бледные пальцы, в то время как паук вертит муху, оплетает ее липкой нитью. Муха маленькая, с сизой спинкой и прозрачными крылышками. Мягкие ладони накрывают его глаза. - Боишься его? Хочешь, уберу? Мэтт кивает, ловит ее ладонь и подносит к губам, целует, отпускает. Поднимается и усаживается напротив, сложив ноги по-турецки. - Да, он хороший. Нам даже музыка одна и та же нравится. Очень удобно, когда едешь вместе куда-то. Эль улыбается, но улыбка у нее неожиданно вымученная и холодная. - Вы теперь друзья? - Ты что, ревнуешь? Мэтт смеется, гладит ее по волосам и целует в щеку, потом поднимает голову к потолку, смотрит на паука, опускает взгляд на Эль. Она поднимается со вздохом, хватает полотенце и, взобравшись на стул, пытается его сбить. Она взмахивает полотенцем еще раз, сбивает, вот только не знает куда, и Мэтт вскакивает, нервно отряхивает себя и прыгает из стороны в сторону. Эль смеется. Он смеется в ответ. - Да, мы друзья. Мы, похоже, очень хорошие друзья. *** У Мэтта волосы как два растрепанных вороньих крыла, только густо-синие, как небо, перед тем, как станет совершенно темно. Доминику хочется коснуться этих волос, взъерошить или пригладить, не важно, какое движение выбрать, в нем статического электричества и неестественного притяжения хватит с лихвой, чтобы синеголовый/синеглазый почувствовал моментально, что пора бы держаться от навязчивого копа подальше и вообще оборвать все провода и прекратить всякое общение. Они знакомы всего неделю, а он уже остается у него ночевать. Хов стоит за спиной и прожигает взглядом макушку спящего Мэтта, мечет мысленные сигналы и мечтает коснуться ее губами, а потом сбежать на край света и не возвращаться сюда никогда. Макушка горит уже минут десять, с тех пор, как он разомкнул слипшиеся глаза, вязкое тепло постепенно сползает вниз мурашками, к шее, по спине. Это беспокоит и тревожит Мэтта, и одновременно разливается в груди теплой волной. Он поводит плечами, стряхивая дремотную нежность, зевает с удовольствием, шутка ли – выспался, возможно, впервые за несколько лет. Шутка ли, ведь у кровати на стуле что-то похожее на нормальный завтрак? Это так странно. И это не было сном, он понимает точно, ощущает это так же остро, как боль от щипка. Кто-то вошел, поцеловал его в макушку и бесследно исчез за дверью, едва он успел продрать сонные похмельные глаза. Это точно была не Эль, она не делала так никогда. Но кто-то такой же светлый... Поцелуй был почти невесомым, осторожным, нерешительным, нежным и оттого ли казался наполненным такой сокрушительной любовью? Мэтт чувствует, как теплеют ладони при мысли о том, что кто-то стоял над ним, всматривался в его лицо, боясь даже вдохнуть, лишь бы не разбудить, а потом просто коснулся губами волос. Кожа горит, краснеет предательски, Мэтт встает, подходит к зеркалу и в паутине трещин видит собственное разрумянившееся лицо. *** Он не знает, как именно это назвать? В голове крутится приторное «свидание», жужжит навязчивой пчелой, от которой хочется отмахнуться. Наверняка глупо выглядел со стороны, проговорил неуверенно, кивнул в сторону заката, посмотрел нерешительно, ждал насмешки в ответ, но Мэтт только улыбнулся слабо и сказал тихое: «Почему нет?». Спустя полчаса они уже лежат на жухлой траве пустыря за городом и смотрят вверх. Бледно-серое небо давит на грудь, мешает вдохнуть нормально, прижимает к земле тонким слоем праха. Мэтт кажется Ховарду слишком живым, чистым огнем, энергией сотен звезд, из частичек которых он состоит. Мэтт часто рассказывал ему про это, взахлеб, что каждый человек дитя звезд, что каждый атом в них был когда-то частицей звезды. Доминику нравится смотреть на Мэтта, нравится подмечать детали, нравится эта непосредственность, подвижность и полная бесконечных смыслов невнятная речь. Было в нем что-то совершенно порывистое, оторванное от земли, почти инопланетное. Даже взгляд был какой-то птичий, искоса, сбоку, исподлобья, в синих глазах плескалось хитрое, темное, полное смеха. Но временами, все чаще и чаще, Мэтт вдруг становился непроницаемым, странно молчаливым и сосредоточенным. Как сейчас, например. Доминик вдруг приподнимается, не может больше сопротивляться собственному "я", придвигается к нему поближе, касается щеки, заводит ладонь назад, к шее, и гладит указательным пальцем выемку под затылком. Подталкивает осторожно, целует во влажный от пота лоб и вдруг смеется, вспоминая, как именно Мэтт впервые оказался в его машине. Мэтт не отстраняется, не открывает удивленно глаза, так и лежит, только уголки губ дрогнули тенью улыбки. Дом понимает, что только что они перешли черту, не заметили даже, как перешли. Черту, за которой было слишком много неопределенности. Ховард смотрит на Мэтта и понимает, как много в том от звезд. Он мог бы быть спокойнее, меньше двигать руками, будто все время пытался ухватиться за воздух, за этот мир, взять под контроль и понять, что происходит. Взгляд, острый как бритва и одновременно мягкий, слишком быстрая речь и жилка на лбу, пульсирует быстро и резко. Чистый сгусток энергии. - Тебе бы перекрасить волосы. - Зачем? - Слишком заметно, ты как ходячая мишень. Хов говорит это и смеется, легко толкает Мэтта в плечо и не чувствует внезапно налетевшего ледяного ветерка, взъерошившего синие пряди. Как же он был прав.