Нездешняя

в гнездилище птиц не приходят со своим добром, в пасть к мифическим существам не приходят тем более. за столом сидя как в капкане под мутными стеклом, сжимая пальцами кровавый угол до острой боли. не стоит скалит здесь зубы, показывать кто ты такой. острые клыки из глотки торчат не у тебя одного. среди чудовищ на стене ты свой, но совершенно чужой. и тебе стоит улыбаться чуть тише, только и всего.

Новенькие — это всегда куча разговоров, небрежные упоминания, любопытные взгляды из-под напускной незаинтересованности, вываливающиеся от удовольствия языки Логов, нервно скрипящих подошвами ботинок в цели донести каждому желающему детальное описание, подробное местоположения и предпочтения нового лица на завтрак, — стая, отличившаяся таким событием, принимает сочувственные взгляды или кривые поздравления, — все зависит от степени заносчивости и колючей угловатости чужака, непривычного, диковатого, с выпученными от опасения и незнания глазами, — все забывают, что когда-то и сами были такими, но это было давно, так давно, что можно поплевывать с превосходством, и даже если на деле это было и вовсе недавно, — превосходство никуда не исчезает, — преимущество между тремя днями и девятью месяцами видно невооружённым глазом и не оспаривается новенькими. В крыле у девушек порядки такие же, — вот только там, где парни промолчат, позволяя сглаживать углы непохожести, общие носки, вечера за картами, — острые ногти, покрытые ярким лаком выуживают, губы в липкой помаде скалятся, горящими глаза разглядывают из-под длинных ресниц, так, что удивляешься, как это тушь ещё не осыпалась раскаленным пеплом, и выскребают, обсуждают, перетасовывая по полочкам. В мужском крыле позволяется произвести первое впечатление, — у нежного пола же, о тебе будут знать всё ещё до того, как ты покинешь пределы комнаты. Моль ещё помнит какого это, — так что за порог не выходит, нередко оставаясь в комнате одна, или с замершим грудой черного тряпья вожаком, не реагирующим, не замечающим, плавно выпускающим в воздух ленточки дыма, и отражающим в слепых глазах фрагменты комнаты, и без того серой в свете осеннего неба за окном; или с уткнувшимся в книгу Лордом, надменно-раздраженным, и недовольно поджимающим губы, и смыкающим у переносицы тонкие брови на каждый звук, так, что Моль сидит, поджав ноги, затаившись, и только скользит любопытным взглядом по сторонам, выуживая из-под складок одеял и подушек незначительные детали, — и ждёт, пока в комнату не ворвётся Табаки, позволяя ей глубоко вдохнуть. Когда комната наполняется, — обычно вечером и ночью, — Моль скользит неловкой тенью среди присутствующих, на пробу сближаясь, — партия с вопящим от азарта Табаки в карты, вздрагивающая рука с пачкой сигарет к лицу Сфинкса, перестук склянок и кружки дымящегося кофе у каждого под боком, — Волку без сахара, Сфинксу как можно крепче, Македонский удивленно таращится на протянутую кружку, Черный не пьет приготовленный её руками, а Лорд предпочитает с молоком, — запомнить нетрудно, если знать куда смотреть, — и Моль встречает оценивающие взгляды, ехидные прищуры и благодарные кивки. В каждой комнате свое государство, в каждом коридоре переворот, — вылазки на кухню, сквозь бурные потоки ярких ёжиков, в пестрых бляшках, бусах, скалящихся, сжимающих бритвы в дрожащих ладонях, — остерегайся Крыс, новенький, — и им в противовес мрачные одеяния, душный запах влажности и пыльцы, — и Птиц остерегайся, не пей из рук, — и куча глаз, шепотков, и каждый норовит дёрнуть, оторвать себе кусочек Наружности, — и убирают руки, прислушиваясь, вдыхая слишком знакомый для чужака запах, замирая у цветных стен, щурясь в след фигуре прячущей глаза, — надписи броские, яркие, наслаиваются друг на друга, и их слишком много, чтобы можно было хоть что-то понять, — в женском крыле стены чище, взгляды пронзительней, и все они единый организм, запах духов и косметики, каждый работает на благо общих сплетен, — но Моль одергивает себя, — не думать. Общая кровать встречает уютом, совершенно разным, разделенным невидимыми линиями: у Табаки гнездо засыпанное картами и яркими безделушками, подушки полукругом, в складках которых пылятся клочки бумаги и старые фотографии, на смятой простыне тарелка покрытая крошками и горсть металлических бляшек; ему в противовес спальное место Лорда: книга с однотонным язычком закладки, наволочка хрустящая чистотой и все рассчитано в сантиметрах, каждый бугорок одеяла, и кажется, что всюду там натянуты невидимые для остальных нитки, по которым Лорд читает, клал ли кто-то ногу на разглаженное покрывало в его отсутствие; кровать Сфинкса не была безлика, но и не бросала в глаза характер и привычки обитателя, — обычное место для сна, со смятым одеялом, пепельницей и кучкой своих-чужих вещей, но если приглядеться, то можно заметить, что Сфинкс не прочь выпить кофе в кровати, стряхивая пепел крепких сигарет прямо на постельное белье, и сыграть партию в шахматы, — и молчаливым памятником у изголовья валяется протез; а последняя кровать еще никакая, только осыпается страницами книга под матрасом, и Моль поджимает ноги, обнимая подушку и поглядывая из-под решетки ресниц на остальных. Табаки удивлённо поворачивает к ней голову: — Тебе не жарко? — у Моли мешковатая одежда, растянутые свитера и длинные рубашки, полностью скрывающие все предполагаемые изгибы тела, и тугой бинт поперек груди; она спит слишком одетая для спокойного сна, больше молчит, или говорит негромко и сипло, и отводит глаза от обнаженных по пояс состайников, — все верно, территория парней, переодеваться в ванной никто не планирует; у Моли слишком мягкие черты лица, трепетно дрожащие в смущении ресницы, и волосы закрывающие частями круглые щеки, — Черный её терпеть не может, разглядев тщательно скрываемую женственность в движениях, — и Моль понимает, что её конспирация опасно трещит по швам, — она ещё не научилась курить не кашляя, сидеть, не сводя колени вместе, размашисто шагать и горбить спину. — Нет. Я мёрзну, — Моль зябко сцепляет вздрагивающие ладони на плечах, и старательно зажмуривается, не поглядывая на тех, из чьих ребер была создана, с неудобными чертами лица и слишком отличительными частями тела, — бинт под одеждой начинает сползать и Моль незаметно перехватывает себя рукой под грудь, пряча свою тайну в складках одежды; голос все время сиплый, надорванный, от постоянной попытки сделать его ниже, и горло дерет, а лохматая челка застилает один глаз, позволяя отвлечься от красноватого цвета светильников, — и Моль уже готова рассмеяться, расхваливая удобный простор мужского белья, но вместо этого она думает, что это все очень глупо, глупо сбегать из крыла в другой части Дома, не прижиться в Наружности, и вернуться, молясь с надеждой на то, что её не раскусят в первую же неделю, не разглядят вполне женские ноги с мягкими бедрами под мешковатыми штанами, примут её плавные черты за чистую монету, и позволят остаться, — дура. Сон мутный, жаркий, со слишком реалистичными всполохами картинок перед глазами, и Моль с трудом выныривает из кошмара, облизывает сухие губы, глядя на испуганно замершего Македонского у их изголовья, уже протянувшего руку к её макушке, совсем белокожего в приглушенном платком свете желтоватого ночника, — в первую же ночь она разглядела его склонившуюся фигуру над метавшимся Волком, и расслышала успокаивающий шепот лившийся с его губ, и видела как кошмары уходили, выскальзывая в протянутые лодочкой узкие ладони, и утром не стала никого ни о чем спрашивать, — в женском крыле были свои умельцы и чародеи, так что таким вещам не принято удивляться, да и подглядывать не принято, а уж тем более делать вид, что знаешь что-то, чего знать не следовало, — и Моль понятия не имеет, что он может разглядеть в её голове. — Не нужно. Все хорошо. Спи, Македонский, — тот кивает, все еще настороженный, но уже расслабившийся, и клочья осенней ночи наполняют распахнутые глаза Моли, ослепляя, клубком змей извиваясь на полу, скользя по стеклу сухими листьями, дребезжащему от яростных порывов ветра, и Моль детским жестом прячет ноги под одеяло, — так никому не достать, — и вслушивается в размеренные спящие дыхания вокруг себя, — Табаки посапывает, причмокивая губами во сне, и Моль не сдерживает улыбку, стараясь не думать, что звуки эти могут быть совсем не тем, чем кажутся; Лорд спит тихо, глубоко дыша носом, наверняка расслабив черты лица, а Сфинкс за её спиной ворочается, — вот кому пригодилась бы сейчас твоя помощь, Македонский, — и вокруг так умиротворенно, совсем не похоже на их, — теперь и её, — комнату по вечерам и днем, — но Моль все равно успокаивается и засыпает только тогда, когда горячий лоб прижимается к её позвоночнику.