Танцуй на рояле, сжигай сердца и мосты

      Белые стены. Я словно нахожусь в изоляторе в какой-нибудь лечебнице.       В голове шумит не от привычных наркотиков, а от чувств, что смешались внутри в жестокий коктейль, и котёл опрокинулся на рёбра, отчего они стали плавиться, как при большой температуре.       Меня вели под руку. Я почти ничего не ощущал кожей, еле переставлял ногами и весь свой вес перекладывал на держащего меня человека.       Я увидел, как быстро промелькнула передо мной её голова с грязными каштановыми волосами, как носилки стремительно уносились в сторону отделения реанимации.       Я не хотел повторять тех сопливых сцен из драматических фильмов, где один герой попадает в больницу, а второй до последнего бежит за ним, шепча что-то, но сейчас, почувствов какой-то внезапный порыв побежать за ней, я чуть так и не поступил, однако удержали меня крепкие руки.       Меня вёл мужчина.       Он усадил меня на одну из белых скамеек в коридоре и приказал ждать. А, собственно, куда мне уходить? Я буду в этой больнице дневать и ночевать, если понадобиться.       В нос ударили запахи каких-то трав, хлорки и вонючих лекарств, словно рецепторы стали работать только сейчас. Я нервно сгрызал свои и без того обкусанные пальцы, тупо пялясь в одну точку, в белый кафель перед собой, прокручивая этот момент снова и снова.       Как она там оказалась? Зачем устроила передоз? Куда она шла? Столько вопросов и ни одного ответа. Я злился.       Злился на себя, свою придурковатость и неосмотрительность; злился на неё, на её поступок: зачем она сделала? Играет в злую игру с судьбой и Кармой; злился на весь мир, на всё поганое человечество!       — Сука! — чуть ли не закричал я на весь коридор, в котором, помимо меня, были ещё врачи и пациенты. Кто-то неодобрительно закивал головой, кто-то шикнул. Я чертыхнулся на них и накрыл уши ладонями, чтобы не слышать их негодующее пыхтение.       Тук-тук, тук-тук. Снова сердце бьётся в голове, во всём теле, я буквально подпрыгиваю на месте. Рёбра плавятся внутри меня, вместе с ним мозг.       Если с ней что-то случится, то… А что тогда будет? Обрушится небо? В Аду похолодает? Галактика схлопнется?       Не произойдёт совершенно ничего. Просто на планете станет на одного человека меньше, меньше на одну людскую душу, но этого нельзя допустить.       Иначе из мира уйдёт две человеческие души.       Они медленно взлетят в небо, два облачка с кучей шрамов и ожогов, но они будут улыбаться, это точно.       Я впился ногтями в кожу над ушами и со всей силой зажмурился.       Я подскочил на месте, когда до моего плеча дотронулись.       — Держи, — мужчина в белом халате с дружелюбной улыбкой протянул мне стакан воды и какую-то неясную таблетку.       — Это успокоительное. Сидишь бледный, как смерть. Выпей, станет лучше, — он подмигнул и удалился в свой кабинет, который, кстати, находился не так уж далеко от того места, где сидел я.       Я проглотил таблетку в надежде на то, что этот улыбчивый врач захотел меня отравить, но ничего такого не произошло. Наоборот, я немного успокоился, перестал дёргаться на каждый шорох и вообще сидел на попе ровно, чувствуя внутри лишь эмоциональную опустошенность и сильную тревогу.       На миг мне даже показалось, что я взлетел высоко-высоко, но моё сердце, которое являлось крыльями, остановилось, и я снова и снова падаю вниз.       — Лучше? — врач снова вышел в коридор и присел рядом со мной. Я вздохнул, стараясь унять нарастающую внутри меня панику, и молча кивнул. Я почувствовал, как в голову приливает вся эта кровь.       — Хорошо. А теперь я задам тебе пару вопросов. Итак, для начала, кем ты ей приходишься?       — Я её парень, — без раздумий ответил я.       — Это ты нашёл её в таком состоянии?       — Да.       — Можешь ли ты знать, каким веществом была устроена передозировка?       — Кокаин, героин или трава. А может и все вместе.       Врач замешкался, наверно пребывая в шоке.       — Не знаешь причину передозировки?       — Нет, — я даже мотнул головой.       — Как давно она находилась в такой состоянии? — мужчина что-то записал в своём блокноте.       — Не знаю.       И так ряд нескончаемых, глупых и очевидных вопросов. Я словно находился на индивидуальной пытке.       — Хорошо, — он хлопнул меня по плечу, отчего я поморщился. — Скоро приедут её родители, тогда и поговорим.       Здорово. Просто замечательно. Только их тут не хватало.       Чтобы вы знали: её родители — Сатана во плоти. Какая там есть поговорка? «Муж и жена — одна Сатана»? Так вот, это было придумано специально для них. Если не для них, то они сами и придумали.       Слишком строгие, слишком верующие в Бога, слишком требовательные, вспыльчивые и эгоистичные. Думаю, именно после несколько отпущенных мною в сторону Бога шутеечек, они прекратили звать меня и её на семейные ужины по пятницам.       Я откинулся назад, в голове был огромный рой пчёл.       Я всё ещё ненавижу людей. Неужели они действительно не замечали лежащую в полумертвом состоянии девушку? Неужели так трудно было позвонить в это грёбанную неотложку?       Я никогда не перестану удивляться людям, которые не могут поместить свое эго в четырёхкомнатную квартиру; которые ради самых блестящих безделушек и ценных богатств в мире продадут своих близких. Этот список можно продолжать очень долго, эта озлобленная чувствами одинокого парня поэма выйдет как один том, и тогда мне придётся начать писать книгу «1000 и ещё 1000 поводов ненавидеть людей».       А она? Почему она так безрассудно поступила? Что сподвигнуло выйти её на улицу в таком состоянии, для чего и зачем она это сделала?       Конечно, у меня была одна догадка, которая так неприятно ворошило то пчелиное гнездо у меня в голове, и я постарался засунуть её куда подальше.       Хотя, процентов на девяносто семь это было правдой.       А что если… Что, если она так поступила из-за меня? Нет, я не высокомерный эгоист и мне это ни в коем случае не льстит.       После моей выходки на балете она захотела так забыть обо всём? Но зачем же было выходить на улицу и смешивать столько всего?       Ой, а вот и мистер и миссис Мы-супер-верующие-люди-но-сожжём-твою-семью-на-костре-инквизиции. Я даже не удосужил их взглядом.       Впрочем, она поступили точно так же, сев совсем на другом конце коридора, будто наше пребывание здесь не связывал одна причина.       — О, вы её родители, как я понимаю? — из своего кабинета тут же вышел этот улыбающийся врач. Её мать тут же подбежала к мужчине в халате, противно стуча каблуками о кафель и нервно теребя юбку. Стук отдавался в моей голове боем наковален.       — Что с ней? Что с нашей дочерью? — тут же спросила она, вытирая слезы платком.       Слишком драматично. Она явно переигрывает.       — У неё передозировка наркотиками. Сейчас наши лучшие врачи работают над ней. Мы прилагаем все возможные усилия, — обнадёживающе сказал доктор, заглядывая в бланки.       Она разлилась слезами в три ручья, будто уже хоронила собственную дочь.       — Он позвонил в «Скорую». Благодаря ему ваша дочь может быть спасена, — улыбающийся доктор обратил внимание на меня. Я слабо и нагловато улыбнулся взрослым и зарылся руками в грязные волосы. Хм, стоит принять душ.       Врач ушёл, оставив нас троих наедине.       — О, и даже спасибо сказать не хотите? — прервал я тишину, взглянув на них.       — К чему это? Ведь это произошло из-за тебя. Подсадил нашу дочь на свои дрянные наркотики, грязный грешник! — воскликнула она, тряся своей сумкой в воздухе.       — Ты хоть пробовал искупиться? Пробовал хоть что-то предпринять, чтобы перестал быть таким… — подключился в разговору её отец.       — «Ублюдком» вы хотели сказать? — услужливо подсказал я. — Да, конечно пробовал. Коснулся как-то Библиии и обжегся, — я закатал рукава полосатой кофты и показал небольшой шрам, который получил ещё в детстве.       Она, недовольно что-то пробурчав, нарочито громко стуча каблуками, отправилась на прежнее место. Он же, лишь покачав головой, направился вслед за женой.       Я хмыкнул. Они просто невыносимые люди.       Я откинул голову назад, по коридору эхом разнёсся удар, но я лишь закрыл глаза, стараясь унять разбушевавшиеся внутри чувства.       Я все ещё не могу понять, найти ответы на такое количество вопросов, а спросить у неё на прямую, всё равно что идти на самоубийство.       Почему в жизни всё идёт не так, как ты хочешь? Вроде у тебя есть точный план, ты знаешь и понимаешь, что все в твоих руках, ты в силах справиться с чем угодно, да вот только один неверный шаг, — нарушение правил, поступок, слова, взгляды, — и твоя жизнь стремительно катится по наклонной, откуда, хоть и не сразу, ты выберешься, если захочешь.       Взять даже в пример её родителей: бесцеремонные и эгоцентричные люди, которые родились в верующих семьях, которым с самого детства вдалбливают, что Бог существует. Наверняка они строили свои планы на будущее, но уже их родители опровергнуть все подростковые мечтания, с криком собираясь в церковь со своими детьми. И вот что в итоге выросло: всю жизнь прослужившие богу и отдавшие на это всё, однако ничего не получившие взамен, лишь истрёпанные нервы и «неблагодарную дочь-грешницу».       Интересно, а они подходили к своим родителям и спрашивали: «А Бог действительно существует?» и били ли их за это розгами со словами: «Конечно есть! Как ты мог усомниться в этом?»       Хотя, если бы Бог и вправду существовал, то он не допустил бы того пиздеца, что сейчас творится на планете. Или он просто стал персонажем из «Сверхъестественного»: устал от своей любимейшей работы и сбежал, не желая больше управлять людьми.       В общем, да, я не верю в Бога.       До меня дотронулась чья-то резиновая рука. Мне показалось, что монстр из моего кошмара оказался в реальности и решил отомстить за ту ночь, когда я сбежал от него, поэтому от страха и неожиданности я подпрыгнул на месте и выставил руки вперёд.       — Эй, эй, тихо, — улыбающийся врач снова, блять, улыбнулся, а я подумал, что пусть у него лучше все зубы выпадут и губы иссохнут.       — Да, всё хорошо, — обманчива кивнул я и натянуто улыбнулся. Я был уверен, что помимо блестящей улыбки у него блестящий ум и он может догадаться, что со мной явно что-то не так, а в психушку я не собирался.       — Вы можете идти домой, — врач взглянул на меня и на её родителей. — Наши доктора смогли её спасти, сейчас она находится в бессознательном состоянии.       — Нет, нет, я останусь! — вскочил я с места и зачем-то поднял руку.       — Это бесполезно. Вы с ней даже не поговорите. Мы вам позвоним, когда она очнётся.       — А можно её хотя бы увидеть? — чуть ли не молил я. Я даже попытался сделать глаза как у кота в сапогах из «Шрека», однако бросил эту затею. Врач, устало кивнув, махнул рукой, говоря следовать за ним. Мы втроём направились прямо по коридору.       В её палате пищали приборы, пищали очень громко, как мне кажется, и мне непонятно, почему она ещё не открыла глаза; яркий июльский солнечный свет попадал в палату через большое окно с приоткрытой форточкой; в палате, даже больше, чем в коридоре, пахло различными лекарствами и прочими медицинскими штуками; её бледное лицо терялось среди почти таких же белых подушек и одеяла, на это было ужасно тяжело смотреть.       Я лишь остановился в дверях, одаривая её хрупкое тело взглядом. Я бы стоял так вечность, если бы не её мамаша, которая, принципиально толкнув меня при входе, протопала, в прямом смысле слова, к кровати, где схватилась за руку дочери и начала давиться слезами. Я только печально взглянул на эту ужаснейшую картину и тихо вышел в коридор, направляясь у выходу из здания.       Но, как ни странно, её родители нагнали меня около самых дверей. Я уже мысленно распрощался с ними, надеясь больше никогда не удостоиться такой ужасной чести, но вот сейчас её мать глядела на меня снизу вверх, так как я был чуть ли не на полторы головы её выше, и зло зыркнула, как обиженная жизнью ворона.       — Чтобы больше не подходил к нам и нашей дочери, ясно? — она ткнула мне своим некрасивых пальцем в грудь, на что я только хмыкнул.       — Чего ты ухмыляешься? — продолжила шипеть она. — Я говорю серьёзно. Если ещё хоть раз позвонишь ей, то я могу рассказать о твоём секретике, — она фальшиво и заливисто рассмеялась, её муж тихо подхватил её хохот.       Я уже продумываю план твоего убийства, женщина.       Кажется, у меня начал дёргаться правый глаз.       Я сжал кулаки, ногти впились в ладони, а я прожигал её взглядом, желая рассыпать её пепельный прах на ветру.       — Вам же хуже. Я ведь могу рассказать, что она тоже принимала, — тщательно обдумав каждое слово, ответил я.       — Ты не посмеешь, — легко сказала она и, махнув своими жидкими волосами, попав прямо мне в лицо, вышла из больницы. Её муж, грубо говоря, молчаливый шкаф, стоял позади и на прощанье лишь хмуро кивнул мне, мол, верно она говорит. Я послал ему сочувствующий взгляд, думая, как же невозможно жить с такой женщиной.       Матриархальная диктатура. Типично.       Однако та злость, которую поставила кипятиться на плиту эта женщина, не прошла. Она усиливалась, растекалась по венам, будто горячая лава, заставляя дыхание участиться, а ноздри раздуваться.       Я даже не помню, как дошёл до дома. Ноги сами несли меня в ставшую нелюбимой квартиру.       Громко захлопнув за собой дверь, я, оглянувшись, взял первый попавшийся под руку предмет и с силой кинул его об пол. Послышался хруст, отдающийся от стен и в ушах звоном маленьких кусочков разбитого стекла и сердца.       То оказалась синяя ваза, её любимая ваза, которую она купила не так давно и поставила на самое видное место в квартире. Я скатился вниз по стене, оттягивая волосы назад и сдерживая прорывающийся наружу крик.       Скинув обувь, прямо босиком прошёл в комнату, совсем не чувствуя, как разбитые кусочки стекла впиваются мне в стопы, как вниз ухает сердце при одном воспоминании об этих волнительных часах, проведённых в больнице, при одном воспоминании слов её матери.       — Да как она вообще так может поступить? Она человек в конце концов! Хотя, чего это я говорю? Она посланник самого Дьявола! — буквально закричал я, сметая всё на своём пути: немытые чашки, редкие картины, мелкий мусор и окурки, посуду, рамки, небольшие кактусы, которые были названы нашими именами.       И это было больно, словно с каждым падающим предметом я открывал кусок материальной души, ломал рёбра и ковырялся ими в зубах, топтал на месте свои чувства, вдавливая их глубоко в мокрую землю.       — Не ей распоряжаться чужими жизнями и судьбами, старая сука! Ей же после этого будет хуже! И почему это она решила, что я не посмею рассказать о ней? Думает, к меня кишка тонка? Ха! — я приложил все усилия, чтобы чёртово стекло разбилось на тысячу маленьких кусочков. — О, я могу рассказать! Я расскажу, если понадобится, даже если это будет мне стоить расколотой души, сухих глаз и испещрённых рук! — рама от зеркала развалилась на несколько частей.       Я осел на пол, когда буря внутри меня немного поутихла. Из глаз пошли редкие слёзы, я затуманенным взглядом смотрел на тот бардак, который устроил, и тихо шмыгал, думая, что в детстве, даже когда родители сильно ссорились, я мечтал о лучшем, мечтал о чём-то светлом, а в итоге сижу на полу собственной разгромленной квартиры и плачу, как сопливая девчонка.       Хотя, да, это всё грёбаные стереотипы, на которые я иногда опираюсь. На самом деле плакать могут все, для слёз не существует пола, расы, ориентации.       Я… Я просто был опустошён. Морально. Будто меня выжали, как половую тряпку, однако сейчас вновь будут собирать воду, и снова выжимать, и так по бесконечному кругу, пока от меня не останется одна ниточка, которую пора выбросить.       Она, это всё она! Она уводит меня туда, в ту морскую пучину, которая будет бурлит у меня в кишках и печени, которая не даст уснуть по ночам.       Её присутствие делает мою жизнь хуже, беспорядочные мысли гуляют у меня в голове, прошу, не уводи меня, заставляя бесчисленное количество раз ударяться о свои же проблемы, словно тыча котёнка в место, куда тот нагадил, снова заставляя меня падать, взлетать на вершину и вновь падать, падать, падать, падать, разбиваться в кровь, обдирать лицо и молить о пощаде.       Прошу, не уводи меня туда.       Слёзы, казалось, длились долго и бесконечно, я медленно размазывал их по впалым щекам, слушая свои тихие всхлипы, которые отдавались эхом от пустых и безжизненных стен. Горло сдавили цепи и угольная проволока, чуть ли не задыхаясь, я смотрел на разбитое зеркало, куда больше не смогу заглянуть и увидеть… Это.       Конец. Я никогда не выйду.       Что теперь со мной будет? А, хотя, это и неважно; сейчас вообще ничего не важно. И эти мысли глупы, все мы глупы и безрассудны!       Я буду искать тот цветок, ту звезду, что осветит и укажет мне путь, но в моём случае это будет лишь каменный и высокий маяк.       Мой мозг уже расхерачен достаточно, так что, пожалуйста, перестань тратить все мои мысли, потому что это всё равно, что говорить, будто между нами всё кончено, однако после пятой бутылки вина ты продолжаешь звонить мне. И после этого меня съедает чувство внутри, как паук съедает свою жертву, быстро обматывая её паутиной. И поэтому я себя ненавижу, ненавижу до побеления костяшек, до покраснения глаз, до хриплых криков в поле, до того, что я сравниваю свою жизнь с адом.       Мне кажется, еще немного, и я сорвусь. Не выдержу, не вынесу этого! Расцарапаю себе мозг через череп, вырву язык, отрублю пальцы ног, но всё равно сорвусь, и когда-нибудь эти пытки прекратятся…       Хотя, возможно, у кого-то проблемы похуже моих. Не бывает на пьедестале с цифрой «1»двух человек с золотыми медалями, ровно также, как не бывает одинаково несчастных людей в мире.       Нельзя разделить первое место.       Однако обесценивать себя тоже не стоит. Первое для человека, — это сам человек, его личина и личность.       Ты много раз шептала в пьяном бреду, что любишь меня, и я знал, я понимал своим сгнившим, обкуренным мозгом, что ты говоришь правду. Но сейчас, когда всё действительно дерьмового, ты бросаешь меня, уходишь, махнув изящными каштановыми волосами и в последний раз устремляя взгляд своих прекрасных глаз, разрушая то «мы», которое я так ценил.       И в такие моменты ты представляешь, что сидишь в какой-то комнате на жёстком матрасе на полу, или прикован к стене большими, тяжёлыми кандалами, а из тебя в течение буквально всей жизни выбивают всю ту дурь, всё дерьмо, которое только может быть в этом мире: взгляды, интересы, вкусы, мысли.       Люди думают, что если поддержат то, что запрещено законом, — бунты, саботажи, — то у них у всех отвалится задница, однако это даже, в какой-то степени, правильно.       А может послать всё это нахуй? А? Вот, буквально, всё. Жить в свое удовольствие, не думать об окружающих, не думать совершенно ни о чём и ни о ком!       Да! И пусть Nirvana бьёт по ушам, протекая в раковины, пусть вся квартира пропахнет сигаретным дымом, пусть люди сойдут с ума от моих безмолвных криков, это я делаю в угоду себе! Да я даже сейчас могу подойти к окну и выкрикнуть всё это!       Что, собственно, я и сделал.       С какой-то придурковатой улыбкой на губах, с размазанными слёзами на щеках и танцующими бесенятами в глазах, я распханул окно на кухне, которое от сильного удара со стеной чуть не разлетелось на миллион сверкающих осколков, и, высунувшись на улицу по пояс, что было силы выкрикнул:       — Да пошли вы все нахуй!       С ближайший деревьев, которые, впрочем, находились в метрах пяти от моего дома, взлетели птицы, люди стали поднимать голову, мол, что за чудак там произносит такие нехорошие слова!       Я улыбнулся. Не знаю почему.       Довольный собой, я, не закрыв окно, отправился внутрь квартиры, где творился настоящий хаос, который сродни тому, что происходит у меня внутри. Бесцеремонно и неаккуратно наступив на остатки фоторамки, где были изображены мы, я едва сдержался, чтобы не сжечь эту несчастную цветную бумажку прямо в квартире и нахуй спалить всё здесь вместе со своим телом. Я почувствовал, как в пятку впились маленькие осколки.       Вдыхая очередную дорожку и с улыбкой на лице ненавидя себя, я стал думать, чем заняться сейчас.       Я ведь хотел принять душ, верно?       Чуть ли не с сумасшедшей улыбкой я отправился в ванную, прихватил зажигалку и самокрутку. Ну, а чего мне терять?       Раздевшись и сложив одежду на корзине для грязного белья (я же не психически больной, чтобы в одежде мыться), я повернул кранчик с холодной водой, поджёг сигарету и сел в ванную, полностью игнорируя, что нахожусь в абсолютно ледяной воде и могу сильно простудиться.       Глубоко затянувшись, до боли в прокуренных лёгких, до фейерверков перед глазами, я маниакально улыбнулся.       Довольно зарывшись в волосы пятернёй, я мокрой рукой зализал их назад.       По моему лицу потекло что-то горячее. Я в испуге посмотрел на свои руки: на них было что-то чёрной и очень жидкое, похожее на воду из лужи, но чернее, почти как космос.       Непонятное вещество текло по всему моему лицу, горячие струйки обжигали кожу, казалось, будто сейчас оно расплавится от такой температуры, которую позаимствовали, наверное, в Аду.       А ещё была невыносимая боль; кожу около волос разрезали медицинским скальпелем, нажимая при этом со всей силы, а вместо привычной крови по лицу текло это.       Субстанция лилась отовсюду: от ушей, носа, губ, черепа, с кончиков пальцев, проходила сквозь татуировки, разрывая кожу, сопровождаясь сильной болью. Словно меня обмотали раскаленными цепями.       Вода тоже окрасилась в этот некрасивый цвет, она за считанные минуты посерела, словно в ней разбавили цемент, очень много цемента.       Я кричал, рвался, пытался выбраться из этой ванной, но меня будто схватили лапы ледяной воды, заставляя мои ноги онеметь и не давая выбраться наружу.       Кричать уже не осталось сил, я бился в конвульсиях, обессилено хватаясь за бортики и края этой чёртовой ванной, в которой сидел я весь в чёрном и непонятном дерьме, что сильно обжигало кожу, в которой вода стала чернее обычной майской тучи. Я готов был умереть от боли, умереть, чтобы прекратилась эта боль…       Неожиданный всплеск, и я вынырнул из ванной, как бешеная рыба из пруда.       Захлебнувшись ледяной водой, что успела зайти мне в нос и рот, я опёрся руками о бортик и заметил, что вода стала выливаться за край ванны, залива кафельный пол и затапливая соседей.       Глубоко дышал, и без того слишком выпирающие рёбра выпирали ещё больше, пальцы нервно сжимали края ванной, я следил глазами за выпавшей из пальцев самокруткой, что плавала сейчас в прозрачной воде.       — Я снова уснул! Да блять! — громко вскрикнул я, ударив по воде.       Выключив, но не спустив воду и обмотавшись полотенцем, я вышел из ванной комнаты, хлопнул дверью, после ударив по ней раскрытой ладонью.       Как же меня бесит собственная жалость! Я пытаюсь взять себя в руки, но я слишком жалкий и ничтожный, чтобы перебороть себя. Ненавижу так сильно, что готов расцарапать себе шею до крови, выдернуть каждый волосок.       И тогда ты лежишь и думаешь: «А кем бы я мог стать? Какой бы была моя другая жизнь?»       Возможно, я стал бы известным музыкантом и сейчас в свои года колесил по странам с мировыми турами, и те песни, что существуют лишь у меня в голове, подпевали бы тысячи; ну, а если быть реалистом, то я бы был успешным работником какой-то кампании, у меня было бы больше друзей, хорошая семья и девушка, которая не устраивала передозы из-за тебя.       Ах, друзья! Что за неизведанное слово? Я редко когда им пользуюсь, потому что, на самом деле, мне не к кому его применять. Возможно, у меня и есть друзья, близкие мне люди, на которых я бы хотел положиться, да не могу, это просто нереально. Я просил их о помощи, но они не пришли, не помогли мне вылезти из этой ямы и теперь я ухожу ещё глубже под землю.       Я не хочу думать. Кто-нибудь, хоть кто, ударьте меня молотком по виску. Нужно забыться. Сбежать от всех проблем, как это делает среднестатистический трус этого мира. А для этого что нужно? Верно, алкоголь. Возможно, где-то у меня осталась давно припрятанная бутылка.       Да, да, конечно, она действительно где-то запылилась!       Отпив прямо с горла, я закурил самую обычную сигарету с никотином, желая прожечь свои лёгкие ещё больше.       Ты уверен, что все вокруг просто идеально, однако, заглядывая в ленту новостей или бессмысленно включая телевизор, ты понимаешь, что на самом деле все не так радужно, как хотелось бы. И неожиданно в голове, будто яркая лампочка накаливания, зажигается мысль: «Как я до этого докатился?» Почему я сижу здесь, почему именно сейчас, ведь, выбери я какой-нибудь другой путь, сделав другой выбор в пользу чего-то ещё, я бы не сидел бы в тот момент на диване, или бы не пил кофе, который давно закончился в моей квартире; возможно бы зажглись поля, небо опрокинулось на землю большим градом размером с теннисные мячики, возможно я бы стал учёным, проехав пять лет назад по другому автобусному маршруту, возможно смог устранить все те бедствия и проишествия в мире.       Отборнейший виски лился мне в рот, казалось, бесконечно, я сидел на полу около сломанной фоторамки и одного цветочного горшка с каким-то неясным фиолетовым цветком. Земля от него была раскидана по полу и смешалась с остатками рамки.       Я сильно наклонил голову назад, чтобы виски на дне добрался до моего стянутого криком горла и обжёг его, разъедая внутренние органы.       Люди часто сбегают от своих проблем, прикрываясь алкоголем, но после всё равно решают их. Я же надеюсь, что все само пройдёт, исчезнет, раствориться, как таблетка аспирина в воде, замёрзнет в космосе. Лучше пережить все трудности, перешагнуть через них, и в старости довольствоваться всем, что ты получил во время проживания своих лучших лет, или же сорваться, отступиться, как говорится, от пути истинного, спиться и оказаться в канаве, плыть по течению грязной воды безжизненным телом.       В людской жизни слишком много «возможно», «казалось» и «однако». И это бесит. Ведь нужно знать наверняка, потому что мы часто жалеем о чём-то, даже об обдуманном решении. Я считаю это неправильным. То есть, нужно жить так, чтобы ни о чем не жалеть, чтобы тебе было… По кайфу?       Ага, говорит такой человек, как я.       Выпитый виски обдирал горло, я словно горел изнутри и сгорел заживо в реальности, мечтая, чтобы холодный металл оружия коснулся моей кожи и избавил меня от мучений.       Больно было лежать спиной на битом стекле, земле и прочем мусоре, который я убирать совершенно не собирался. Больно было осознавать, даже в стельку пьяным, что точка невозврата пройдена.       Мысли тоже больно обдирали стенки черепа внутри. Именно в этот момент в голову закралась шальная идея, которую я тут же решил осуществить.

***

      Что может быть лучше, чем пьяным в два часа ночи навестить свою полумертвую девушку в реанимационном отделении больницы, что находится чуть ли не на другом конце города? Верно, ничего. Вот и я так считаю.       Поэтому сейчас я шёл по пустующей улице, шатаясь из стороны в сторону, как дерево во время сильной грозы и ветра.       Иногда по дороге проезжало несколько редких машин, сильно слепящих включёнными фарами. Я кричал им вслед что-то неразборчивое и не связанное, в какой-то момент даже показал фак проезжающему водителю, на что тот громко посигналил и проехал мимо.       Я рассмеялся на всю улицу, уже не уверенный, что иду в правильном направлении. Да это не было важно; я даже забыл, чем вообще вышел на улицу в такой поздний час.       Я очень удивился, когда остановился около здания больницы. В голове словно включился рубильник, и свои получасовые мысли я мигом вспомнил и, как ошпаренный, влетел в белое здание уныния и микробов.       Главные двери были не запреты. Видимо охранники-зеваки ушли со своих постов либо спать, либо делать обход, оставляя парадный вход без присмотра. Неслыханная удача.       — И не смей говорит мне «Прощай», слышишь? — с этими словами я ворвался в тёмный коридор, нарушая его непривычную тишину.       — И это ты-то уходишь от меня? Думаешь, устроила передоз и всё? — яростно кричал я. Ноги заплетались, как и язык, я падал и снова вставал, бил руками чистый кафель, пропахший хлоркой.       После моих пьяных выкриков в коридор высыпалось несколько врачей, которые вначале замешкались, видимо не ожидав, что ночью кто-то ворвётся в больницу и будет орать, потом засомневались, наверняка приняв меня за своего очередного больного, у которого случился припадок, и уже после сообразили, что в больнице посторонний.       Люди в халатах стали звать нерасторопную охрану, пациенты, теребя спросонья глаза, совершенно не понимали, что происходит.       Я же буквально полз до её палаты, смутно припоминая номер двери. Неясные крики, схожие с синдромом Туретта, вырывались из моего поганого рта, в голове был словно перебродивший кисель из мозгов, перед глазами плыло, но я, как надоедливый клещ, упорно хотел добраться до своей цели и увидеть её: холодно-ранимую, отстранённую с бледно-миндалевидным личиком.       Мне казалось, я уже был около порога её палаты, когда меня схватили за руки двое крепких охранников и поволокли, в прямом смысле слова, к выходу. Я же чуть ли не отключался в тот момент, поэтому даже не сопротивлялся.       Однако холодное столкновение с асфальтом я почувствовал как никогда сильно и ясно. От этого удара я на время пришёл в себя, по крайней мере смог сесть после того, как меня бесцеремонно, грубо и нагло выбросили прямо с крыльца больницы.       Я встал на ноги, тут же хватаясь за ушибленный бок. О-о-ой, будет большой синяк на этом месте.       Наверняка мне стоило заказать такси и безопасно доехать до дома, но мой пьяный мозг отдал команду ногам идти самостоятельно в то время как руки, словно большие разварившиеся спагетти, безвольно висели вдоль рёбер.       Джемпер, быстро накинутый перед выполнением особо важного дела, свисал с плеча, грозясь вот-вот упасть на землю, шнурки кед, которые я не удосужился завязать, болтались и ударялись о землю, готовые в любой момент подставить своего хозяина и повалить его на асфальт.       Ночь была безоблачной; в большом городе ты вряд ли увидишь красивое звёздное небо, которое обычно показывают в романтических сериалах и фильмах, когда двое влюблённых сбегают из дома, находят чудом оказавшуюся рядом поляну и смотрят в небо. В обычной же жизни, в жизни реальной, такой романтики почти что нет: люди спешат на работу, чтобы заработать кучу денег, и забывают про других, свою семью, например, или друзей. Планета Земля словно один огромнейший муравейник, где все (ну, или почти) без отдыха вкалывают на нелюбимой работе.       Конечно, это хорошо, ведь, если бы люди не работали, что человечество застряло бы на самой низшей стадии развития. Однако люди настолько сильно обкладываются работой, обязанностями и проблемами, складывая все эти составляющие в четыре стены вокруг, что забывают даже о себе.       Летний ветерок приятно обдул моё лицо, я чуть наклонился носом вперёд и на секунду закрыл глаза, наслаждаясь.       Тени от яркого и единственного глаза неба — Луны — падали на сухой асфальт, который давно уже забыл, что такое дождь, переплетаясь со светом противных оранжево-желтоватых уличных фонарей и кронами деревьев, становясь какой-то немыслимой картиной, которая, пожалуй, может присниться мне в кошмарах.       Но я не допущу, чтобы кошмары снова начали сниться мне.       Я не спал полноценно уже около суток, значит, смогу продержаться. Рассуждаю, как пятнадцатилетний.       Я не хочу снова попасть в тот мир, в мир жестоких снов, где нет розовых облачков, гиппогрифов или единорогов. Я не хочу снова видеть эти страшные и кислые лица ужастиков, не хочу слышать противные скрежетания и хрипы, не хочу просыпаться от собственного отчаянного крика, весь в поту, вскакивая в постели и припоминая, что тебе только что откусил голову монстр с открытыми ртами по всему телу, с большой головой, словно вместо черепа у него был воздушный шар, с одним большим злым глазом и склизкой наружностью, который только и твердит, что мне пора.       Мне пора? Куда? Куда я должен уйти?       А ведь хотелось просто гладить её волосы и смотреть глупую телепередачу или сериал, посмеиваясь с дурацких шуток.       Я вернулся в квартиру, когда время было уже за три часа. Признаюсь, я немного поплутал, точнее, ходил кругами вокруг собственного дома, думая, что дверь в мой подъезд каким-то волшебным образом исчезла.       Через плотно закрытые портьеры лунный свет не проникал, так что пробираться к остаткам виски на дне бутылки, что я оставил в гостиной, пришлось в темноте, так как выключатель я найти не смог.       Запоздало, но я понял, что наступил на что-то очень острое.       Я уже хотел было приложиться к бутылке, допив несчастные остатки алкоголя, когда заметил, как из приоткрытого комода торчит что-то чёрное.       Я, не думая, что это может быть щупальца марсианина-захватчика, подошёл к комоду и потянул чёрное нечто на себя.       К слову, это оказалось её платье, которое она одевала всего лишь раз и очень давно. Я почему-то улыбнулся.       Взяв это платье с собой, я обессилено упал на кровать, прижимая вещичку к себе, вдыхая её запах, запах стирального порошка и едва уловимошо шлейфа духов с ароматом белого чая, стараясь запомнить это навсегда.       И почему нельзя фотографировать запахи?       Я невольно свернулся калачиком прямо посередине кровати на одеяле, со всей силы стискивая в руках чёрную ткань, вдыхая этот великолепный и ни с чем несравнимый запах.       Возможно всё это было в какой-то степени абсурдно и сентиментально, но мне хотелось бы, чтобы она вернулась и никогда не уходила больше.       Из глаз потекли слёзы, они заливались в ухо и стекали по переносице, щекоча ресницы. Это было больно.       Думая, какие же гадкие у неё родители в отличие от неё, я не заметил, как тяжёлые веки сами собой закрылись и я погрузился в беспокойный сон, подсознательно надеясь, что утром я не проснусь и спустя две недели мой труп найдут именно здесь, именно в таком положении.