Последний приют

Дверь хлопает так, что с потолка отваливается кусок и без того на соплях державшейся штукатурки. — Стивен Грант, мать твою, Роджерс! Какого, хотел бы я знать, хрена это было?! Ворвавшийся в комнату Зимний солдат пышет праведным негодованием, сдирает с себя перемазанный в крови и грязи тактический костюм, не обращая внимания на жалобное потрескивание ткани. — Тише, Бак, не кричи. Он только заснул… — устроившийся на полу у постели мужчина устало вздыхает и позволяет себе потянуться, разминая затекшие от долгого сидения в одном положении плечи. За его спиной на старых ветхих простынях, целомудренно укрытый тонким одеялом, спит надежда и гордость Америки. — Заснул он. Герой, блядь, недоделанный, — Баки переходит на шипящий шепот, тяжелыми шагами приближаясь к постели. — Бессмертным себя возомнил. Двенадцать пуль, Брок, двенадцать! И за кого подставился — за Старка, у которого, вообще-то, костюм пуленепробиваемый. Пуленепробиваемый, Брок! — Я знаю, Бак, знаю. Я тоже там был, — Брок Рамлоу, командир группы огневой поддержки и, по совместительству, любовник двух отмороженных, вечно рискующих жизнью суперов, привлекает расстроенного и обеспокоенного Барнса к себе на колени и начинает успокаивающе массировать взлохмаченный затылок, попутно выбирая из спутанных волос желтые листочки. — Выдыхай. Пули я вытащил, жить будет — если, конечно, ты его сам не убьешь, когда проснется. Как поохотился? — Нормально поохотился, — Барнс и в самом деле выдыхает, поудобнее устраиваясь на коленях любовника. — Никто нас не побеспокоит, местность я зачистил, ловушки расставил. На какое-то время в комнате воцаряется тишина. А потом немного успокоившийся Баки наконец обращает внимание на золотистые отблески, пляшущие в расширенных, слившихся с темной радужкой зрачках Рамлоу, и ухмыляется: кажется, он только что придумал, как успокоить нервы. — Отомстим ему? — Барнс меняет положение, обхватывает бока любовника бедрами, жмется голой грудью к груди, ластится, как огромная кошка. Рамлоу взрыкивает, опрокидывает Баки на пол, оказываясь сверху, прижимает к струганым доскам. Прихватывает зубами кадык, вырывая гортанный стон, и тут же затыкает горячий влажный рот жесткими пальцами, пахнущими порохом и кровью. Увлеченные друг другом, они не замечают, что за ними уже наблюдают внимательные голубые глаза. А потому горячая грудь, прижавшаяся вдруг к спине Брока, оказывается неожиданностью. Как и нахальные пальцы, выглаживающие бока, подбирающиеся к ритмично двигающимся ягодицам. Приятной, чего уж греха таить, неожиданностью. Рамлоу, зажатый между знакомыми до последнего шрама, до самой малюсенькой родинки телами, издает довольный стон, не позволяя себе сбиться с выбранного ритма. Старый дом, подаривший им приют в самом сердце глухого леса, куда нет хода ни назойливым репортерам, ни еще более назойливому Фьюри, довольно потрескивает дровами в растопленном очаге. Не зря, ох, не зря он позволил этой безумной троице укрыться здесь — их огня и страсти ему хватит надолго. А уж он позаботится о том, чтобы им не мешали.