Resistance is futile

      Пробуждение приносит Джону дурноту и недолгую растерянность. Он умывается, чистит зубы, и только потом смотрит на часы. Начало одиннадцатого. Уже лучше, хоть и ненамного.       На кухне обнаруживается еда. А ещё в ней целый отряд женщин-хозяек — с Паулой в том числе. И все они одновременно с консервацией и маринованием последних свежих продуктов занимаются либо непоколебимым игнорированием Джона, либо тем, что убирают на место утварь, которой он собирался воспользоваться, стоит ему повернуться спиной. Например, когда он отворачивается, выключают плиту, на которой закипает вода для кофе. — Надо быть экономнее! — громче необходимого ворчит одна из женщин на остальных, едва скрывая самодовольную ухмылку. — Теперь нельзя выбрасывать еду на ветер.       Джон закатывает глаза, выбрасывая кофейную гущу. Ещё с полминуты тратит на то, чтобы сполоснуть фильтр собственного маленького, но весьма качественного френч-пресса, и наконец забирает свою еду и кофе. В холодильной камере нашлась пара неплохих яблок — довольно увесистых и глянцевито поблёскивающих красными боками. От вчерашнего ужина осталось достаточно хлеба и мяса, чтобы хватило на сносный сэндвич, а ещё он стащил парочку помидоров и нарезанную кубиками морковь, которые, вероятно, добавят в сегодняшнее рагу. Едва ли похоже на те утончённые блюда, к которым он привык, но сейчас нельзя привередничать. Это хотя бы лучше того, что пришлось есть в тюрьме.       Когда Джон заходит в общежитие, грешников там нет. Впрочем, не совсем так. В комнате остались Пратт, Ник Рай и один-единственный Верный — он, похоже, следит за тем, чтобы те вели себя тихо. Пратт вполголоса разговаривает с Верным, а Ник лежит на одной из коек лицом к стене. Спит, наверное.       Джон снова отпивает кофе (райское блаженство) и ставит кружку на стол. Рассматривает документы, которые оставил здесь чуть раньше, и хмурится.       Абсолютно пустые, нетронутые. Даже имена не вписаны. — Вы не заполнили формы, — с холодным бешенством цедит Джон. — Я же попросил сделать всего одну вещь.       Пратт даже не удосуживается посмотреть на него, вместо этого качая головой и тихонько посмеиваясь над тем, что ему сказал Верный. Его ответные слова Джон разбирает с трудом. — Даже так? Не могу сказать, что удивлён. — Да, этого стоило ожидать, — продолжает Верный так же тихо. — Но тут я ошибся, признаю. Вечеринка всё равно прошла гладко. Честное слово, Лиза была на седьмом небе, когда кольцо увидела. — Где остальные? — требовательно спрашивает Джон, перебивая Пратта и ту чушь, что тот собирался сказать. — …свадьба. — заканчивает Верный, пристально глядя на Пратта. — В итоге это всё того стоило. Ну ты понимаешь, да? — Мне так не повезло, но хорошо, что у тебя это сработало, — вот и весь ответ.       Джон закатывает глаза. — Я задал вопрос! — рычит он. — Не смейте игнорировать меня!       Именно этим они и занимаются, как же бесит. Джон скрипит зубами и хватается за спинку одного из стульев — интересно, как у них это получится с грёбанным сотрясением и… — Они ушли, — сипит Ник.       Ушли? Не наружу же, само собой? — Что?       Ник фыркает и заставляет себя сесть. Вытирает заплаканные опухшие глаза. У него гнусавый голос и он не смотрит на Джона, отвечая. — Ты, как там тебя… Их тут нет, — уточняет он. Будто Джон сам не заметил. — Этот главный чувак пришёл и сказал, что твои бумажки никому заполнять не надо, а потом увёл всех, чтобы распределить по местам. — Тогда какого чёрта ты ещё здесь? — допытывается Джон.       Ник молчит. Не так раздражающе, как те, кто не обращают на Джона внимания, а наоборот, неловко, будто подыскивает нужные слова. — Я механик. Чиню всякое. Всю эту техносрань. Пока что всё работает и без меня. Узнаю, что к чему, от Акулы, когда он вернётся.       Выходит, они решили не трогать Ника — дают ему немного времени на скорбь. На удивление любезно, хоть и абсолютно бессмысленно.       Джон ничего не отвечает.       С одной стороны, если теперь есть какой-то главный заместитель — пока неизвестно, кто именно, но скоро это выяснится, — и он занимается тем, что раньше делал Джон, то ему самому теперь осталось меньше работы. Если понадобится, он вмешается и исправит недочёты, но в остальном беспокоиться не о чем. Теоретически это хорошо, потому что это были довольно масштабные задачи, а ему необходимо сосредоточиться на том, чтобы вести Салагу и его друзей к сияющему свету Отца. К тому же будет больше времени на написание трудов всей его жизни — сводов законов и кодексов, которые наряду с учением Иосифа и его святыми словами станут основными догматами Нового Эдема. Если, конечно, Иосиф сочтёт нужным простить его к тому моменту, как книги будут дописаны.       А с другой стороны, это ещё одно непрошенное напоминание о том, как низко он пал. И о том, как сильно на самом деле зол Иосиф. В некоторой степени это усложняет жизнь — как ему доказать свою верность Отцу, если его даже лишили обязанностей, которые можно было бы перевыполнить, чтобы отличиться? Раньше его бессонные ночи за делами Проекта и неотступная преданность всегда вызывали у Иосифа благодарную улыбку, он даже мягко журил: «Тебе нужно больше заботиться о себе». А теперь что?       Нужно подумать. — Ясно, — наконец отвечает Джон. — Когда увидишь Салагу, передай ему, чтобы зашёл в мой кабинет. Мне надо с ним поговорить.       Ник с отвращением кривится и молча падает обратно на койку. — Это важно, — настойчиво продолжает Джон, а затем тянется вперёд и тычет Ника в лопатку. — Вы же хотите, чтобы он пережил Покаяние? Нам надо поговорить. Я буду в своём кабинете после ужина.       Тот издаёт неопределённый звук — нечто среднее между ворчанием и нормальными словами. — Скажи. Ему, — Джон толкает его в спину сильнее. — Ладно, — Ник изворачивается, чтобы сбросить руку, и смотрит на Джона. — А не хочешь свалить куда-нибудь? Поиздеваться над кем-то другим? — Ну не знаю, — выплёвывает в ответ Джон, едва удерживаясь от продолжения в стиле «А ты не хочешь ещё пореветь?». Нельзя наживать себе ещё больше врагов, только не сейчас. Так что он выбирает более банальный, но куда менее опасный вариант. — А с каких пор это тебя касается?       Ник ничего не отвечает, так что Джон бросает последний взгляд на всё так же разговаривающих и не замечающих его присутствия Пратта и Верного, и забирает свой кофе. Бумаги так и остаются лежать на столе. Похоже, они ему не понадобятся. Быстро вышагивая по коридорам в сторону своего кабинета, он осторожно держит поднос так, чтобы яблоки не упали. И не обращает внимания на то, что несколько верующих, встретившихся ему по дороге, не здороваются с ним. Он обойдётся и без приветствий.       Вернувшись в офис, он ставит поднос с едой на край стола, а сам усаживается в кресло и, откусив кусок от сэндвича, начинает рыться в столе. Нужно придумать план.       Он выуживает из ящика пару шариковых ручек и маленький старый блокнот, который когда-то купил для бухгалтерских расчётов, но так ни разу и не воспользовался, пишет вверху первой страницы ЗАДАЧИ.       Так, ладно, первое и самое очевидное — ему нужно обратить в веру Салагу, а в идеале ещё и кого-нибудь из его друзей. Шериф или пастор — неплохие цели для начала. Их уважают, они имеют власть над остальными и при этом не воспринимают Джона совсем уж в штыки. Если он приведёт этих троих к истинной вере, остальные, скорее всего, последуют за ними. Он сможет. На это уйдёт некоторое время, но это не так сложно.       ПРИВЕСТИ ГРЕШНИКОВ В НОВЫЙ ЭДЕМ — выводит Джон. За исключением Пратта. Пусть просто сдохнет, плевать. Мудак. И ещё Хадсон — очень большое «возможно». Разве что получится очистить её душу.       Чего ещё хочет от него Иосиф?       ВОЗДЕРЖИВАТЬСЯ ОТ ГРЕХА — добавляет он. Он слишком долго потакал собственным желаниям. Нужно быть строже к себе. Никакой похоти, только любовь. Как только Иосиф примет его обратно, он женится на Холли или на ком-нибудь другом, но тоже достойном. Никакой гордыни, только смирение. Ему нужно перестать спорить, даже когда он оказывается прав — если все увидят, что он решит вопрос с грешниками и своими неправильными взглядами, то всё станет гораздо лучше. Никакой алчности, только скромность. Его любовь к шёлковым рубашкам и блестящим дорогим часам себя исчерпала.       ЖИТЬ И НАСЛАЖДАТЬСЯ ПРОСТОЙ ЖИЗНЬЮ — в итоге дописывает Джон. Иосиф не скрывал, что не в восторге от пристрастия брата к дизайнерской одежде или французскому шампанскому. И не похоже, что в Новом Эдеме найдётся всё это, да ещё и в неограниченных количествах. Однажды его запасы кофе, алкоголя, кремов, гелей и прочего неизбежно закончатся. Лучше начать прямо сейчас, чтобы на деле показать, что он стал лучше.       И да, этот пункт технически является продолжением предыдущего, но это одна из самых значительных перемен, которые ему предстоят. Важное, обдуманное стремление, наглядная демонстрация, которая убедит Иосифа в том, что Джон достоин спасения. Это нельзя упустить.       Последняя задача более сложная. Ему нужно делать что-то конкретное каждый день. Забота по управлению бункером больше не принадлежит ему (благословение и проклятье), но вместо этого нужно заниматься чем-то ещё — нельзя упиваться своим горем как Ник, хоть Джон и потерял куда больше него. Он потерял всё: свою жизнь, своих братьев (и псевдосестру), самого себя. Вот Нику не нужно беспокоиться о том, что он покажется ленивым и праздным — хмурится Джон.       НЕУСТАННО РАБОТАТЬ НА БЛАГО ОСТАЛЬНЫХ. О том, что под этим зашифровано, Джон пока имеет весьма смутные представления.       Наверное, неплохо бы для начала научиться стирать собственные вещи. Если верующие отказываются даже кормить его, то уж точно не станут стирать ему за спасибо. А ещё идея по-прежнему носить привычные костюмы — довольно неудачная. Если пытаться быть смиренным, то наверное, ему следует носить те же жалкие тряпки, что надевают низшие слои их общества — то есть, эти мешковатые красно-белые рубахи, которые выдают каждому верующему. И несмотря на то, что форма Верных или заместителей выглядит гораздо красивее, а ещё лучше сшита, это, скорее всего, только продемонстрирует его гордыню на том уровне, который Иосиф сочтёт неприемлемым, а значит, и навредит попыткам Джона заработать помилование.       Что ещё можно сделать? Неплохо бы приходить в часовню на каждую службу, но это не совсем… разве что можно помогать братьям и сёстрам убираться в часовне… Да, хорошая мысль. Это важное дело и вроде бы он никого на него не назначал. А даже если кто-то этим и занимается, то работы там хватит с головой. А насколько вообще сложно подметать и вытирать пыль? Горничные делали это ежедневно.       Должно быть что-то ещё. Можно потрудиться над созданием ещё более прекрасных произведений искусства, чтобы вдохновить верующих — все знают, что придётся ждать семь лет, но это же всё равно будет нелегко. Человеку нужно солнце. Нужен свежий воздух. Всё, что подарит верующим счастье, обязательно пойдёт во благо.       Джону придётся тщательно убрать и заново подготовить мастерскую. Одному Богу известно, что Салага вместе со своими друзьями там устроил во время своей бессмысленной спасательной операции. А ещё надо проверить упакованные трупы. Тела могут вздуваться, даже будучи наполовину мумифицированными. Джон почти уверен, что винил выдержит, но… он довольно много экспериментировал над этими проектами.       Записная книжка отправляется в карман, а тарелка наконец пуста. Он уже не голоден, вместе с последним куском хлеба в животе поселилась неприятная тяжесть. Но доесть было нужно — неизвестно, когда выдастся ещё шанс. Скорее всего, только после разговора с Салагой.       Оставив пустую кружку и огрызки яблок на тарелке, Джон отправляется в мастерскую, как только раздаётся звонок, приглашающий всех на обед.       Как он и думал, мастерская разгромлена. На полу битое стекло, инструменты разбросаны по всему помещению, а краски, кровь, цветы и воск разноцветными пятнами засохли на полу и стенах. Всё исписано кощунственными граффити «НЕ ВЕРЬ ОТЦУ», «ОТЕЦ ЛЖЕТ». Украшенные Джоном трупы сорвали с крюков и так и оставили.       Джон вздыхает. Придётся хорошенько поработать. Сначала он решает удостовериться, что шкафы и ящики никто не трогал. Один из них — тот, в котором хранился запасной пистолет и патроны — теперь пуст. В остальном всё более-менее осталось так, как было. Даже тайничок с запасами для ночных перекусов. Пара пачек чипсов со вкусом барбекю, несколько упаковок конфет — в том числе коробочка экзотических трюфелей, которые он собирался съесть вместе с Холли. Трюфели должны были стать частью прелюдии каким-нибудь особенно одиноким вечером. Наверное, он просто съест их потом сам. На всякий случай Джон проверяет и запасы алкоголя: две бутылки элитного виски, разное вино — преимущественно испанское и французское. Всё на своих местах.       После этого он принимается за уборку — некоторые вещи всё ещё можно спасти. Инструменты раскладывает по стеллажам, бумаги — по ящикам. Банки и баллончики с краской отправляются на свои полки. Всё сломанное Джон отбрасывает в угол — надо будет отнести это на переработку. Металл ещё можно переплавить, а вот дерево и пластик придётся сжечь.       Джон выметает весь мусор, что получается, а заодно делает мысленную заметку, что неплохо бы найти какую-нибудь кирку или скребок, или что-то похожее, чтобы соскрести краску и воск с пола. А ещё надо стереть пятна со стен, но тут, наверное, можно обойтись растворителем и щёткой. И эти трупы… Нужно будет обернуть их ещё в один или два слоя, потому что винил уже начал вздуваться, а Джон не знает наверняка, повредили его или нет.       Но это всё подождёт до завтра.       Джон делает то, что ещё в его силах: срывает пропитанные пóтом и кровью простыни с раскладушки, к которой была прикована Хадсон, а затем относит их в прачечную. В этот момент звенит сигнал к ужину и Джон возвращается в свой кабинет.       Салага не заставляет долго себя ждать. Джон едва успевает открыть бутылку и выпить пару глотков дорогой французской минералки, как раздаётся робкий стук.       Стоящий за дверью помощник шерифа выглядит гораздо лучше, чем до этого. В руках у него миска с рагу и торчащей из него ложкой. — Ник сказал, ты хотел меня видеть, — Джон приглашает его войти. Помощник шерифа протягивает миску. — Решил, что ты не откажешься.       Задабривает? Благодарит? Джон не уверен, но сейчас действительно не станет отказываться, что бы ему ни предложили. — Спасибо, — говорит он, наслаждаясь теплом и тяжестью миски в руке. Боже, как хорошо пахнет. Пробный кусочек подтверждает — и на вкус отлично. — Ты разве не должен быть в столовой? Ужин остынет. — Я не голоден, — качает головой тот. — Ты не завтракал, — зачерпывая вторую порцию рагу, замечает Джон. — Тебе надо поесть.       Салага выглядит до крайности неловко, переминается с ноги на ногу и не смотрит на Джона. — Тебе тоже.       Джон проглатывает еду и пялится на миску. Странно это слышать. Разве что… — Это твоё? — недовольно хмурится он. — Я же сказал, я не хочу есть, — Салага буквально на полсекунды поднимает глаза, встречается взглядом с Джоном и тут же смотрит в сторону. Джон хватает его за руку и впихивает ему миску. — Я не возьму твою еду. — Слушай, тогда это просто выкинут, — настаивает тот, отталкивая Джона и отказываясь забирать еду. — Я всего-то хотел избавить тебя от необходимости… пробираться куда-нибудь втихую.       Именно это и толкает Джона за грань. Заявление Салаги о том, что он якобы помогает ему, при этом ведя себя совершенно по-идиотски. — Не смей, — раздражённо рычит он. — Не смей жалеть меня. — Я не… — Нет, ты жалеешь! — Джон уже кипит от гнева. — Мне не нужны твоя сердобольность или эти подхалимские самопожертвования, ты…       В этот момент Салага наконец-то хватает миску, вырывая ложку из сжатого, побелевшего кулака Джона. — Ладно! — резко перебивает он, торопливо заталкивая в себя еду. Подливка капает на воротник, пока он изо всех сил пытается что-то сказать с набитым ртом. — Ладно, я тоже поем. Полегчало? — он наконец проглатывает, вытирает рот. — Никто ничем не жертвует, ясно тебе?       Джон стискивает зубы крепче и заставляет себя сделать глубокий вдох. Он должен вести Салагу к свету, а не воевать с ним. — Ясно, — выдавливает он, несмотря на то, что сердце ещё колотится от ярости, а кулаки сжаты так, что костяшки ноют. — Я просто… Правда не хочу есть, — объясняет помощник шерифа, быстро прожёвывая и глотая очередную порцию рагу. — В смысле, я всё время думаю о том, что будет завтра, и меня тошнит. Утром всё прошло слишком плохо и я просто… — он снова набивает рот, качает головой. Проглатывает еду. Молчит. Ставит миску на стол. — Мне страшно.       Хоть Джон по-прежнему справедливо зол, он не намерен упускать возможность. Так что он протягивает руку и кладёт ладонь Салаге на плечо. — Не нужно бояться, — мягко говорит он. — Я пойду туда с тобой, присмотрю, чтобы всё было в порядке.       Салага не выглядит убеждённым, так что Джон немного наклоняется и смотрит прямо в эти чёрно-карие глаза. — Покаяние — это не наказание. Это просто ещё один способ очистить твою душу. Давай… я расскажу тебе, как это происходит? Это поможет? — Я… думаю, да, — неуверенно отвечает Салага и на удивление легко поддаётся, когда Джон сталкивает его в офисное кресло, достаёт лист разлинованной бумаги и маркер, который всегда использует для объяснения разных процессов и рисования схем. Он оставляет ладонь на плече Салаги, успокаивающе поглаживая его большим пальцем. — Я останусь до самого конца, — обещает он самым вкрадчивым тоном, на какой только способен. — Прослежу, чтобы Иосиф делал только то, что необходимо. Ты мне веришь?       Тишина держится примерно пятнадцать слишком долгих секунд, по истечении которых Салага наконец кивает. — Да, — хрипит он совершенно неубедительно.       Джон вздыхает. Что ж, это хотя бы начало. Салага настроен достаточно миролюбиво по отношению к нему, чтобы солгать из вежливости. — Хорошо.