Resistance is futile

      Усилиями Джона исповедальня была готова задолго до прихода Иосифа. Джон продезинфицировал каждую поверхность, каждый инструмент, привязал новую верёвку к подлокотникам кресла, предназначенного для грешников. Оставил на рабочем столе копию Слова Иосифа, позаботился о том, чтобы в случае необходимости у Отца под рукой была вода и Блажь.       А затем он погрузился в ожидание, пытаясь скоротать время за чтением собственной копии Слова. Терпение — это добродетель, развитию которой ему следует уделять больше времени. Его нынешнее положение на самом деле только к лучшему, независимо от того, насколько ему плохо сейчас. Пути Господни неисповедимы — так же говорят?       Дверь открывается ровно в восемь тридцать. Верный заводит Салагу, который выглядит так же дерьмово, как обычно. Не выспался, не побрился, не причесался даже. Однако он в той же простой мешковатой одежде, что и Джон. Они оба стараются хотя бы выглядеть так, будто знают своё место.       Помощник смотрит на Джона, прислонившегося к стене неподалёку от лестницы. Джон кивает, беззвучно напоминая: не забудь, о чём я тебе говорил. Он потратил несколько часов на скрупулёзные объяснения процесса не для того, чтобы Салага пустил под откос его шансы на спасение.       Помощник кивает в ответ. Занимает предназначенное ему место, не возмущается, когда Верный привязывает его, а просто упирается взглядом в пространство перед собой. Он явно боится, но ведёт себя послушно. Хороший знак. Может, всё пройдёт не так уж плохо…       Мгновение спустя заходит Иосиф, не обращая внимания на Джона. Ожидаемо, но всё равно больно. Всё внимание Иосифа приковано к Салаге. — Доброе утро, помощник, — говорит он. — Как ты себя чувствуешь сегодня? — Нормально, — через секунду отзывается тот. Он выглядит напряжённым, поднимая взгляд на Иосифа. — Это хорошо, — непринуждённо отвечает Иосиф. — Помни, мы делаем это не для того, чтобы причинить тебе боль. Этот шаг необходим, чтобы возродиться и вступить в Новый Эдем.       Помощник снова молчит, прежде чем ответить: — Ясно.       Он сжимает кулаки до побелевших костяшек — или злится, или нервничает. Джон надеется, что второе. Избавиться от страха куда проще, чем от гнева.       Иосиф наклоняется к нему, на секунду прижимается своим лбом к его — так, как делал со своими братьями: — Я молю Господа, чтобы Он открыл твои глаза, — Иосиф отходит на шаг назад и даёт отмашку Верному, который стоит у стола. — Прошу, начинай.       Верный кивает Отцу. Берёт скальпель и принимается за работу, рисует длинную красную линию на предплечье Салаги. Затем ещё одну рядом с ней же, а после этого загораживает Джону вид своей спиной. Дилетант.       Джон вздыхает, захлопывает книгу и сдвигается в левую часть комнаты. Хорошее место, чтобы наблюдать за техникой Верного и при этом недостаточно близко, чтобы помешать и, следовательно, вызвать полностью оправданный гнев Иосифа.       Очень быстро становится ясно, что Верный понятия не имеет, что делает. Он слишком груб. Исповедь — кропотливый процесс, который нельзя торопить. Это нужно делать медленно. Суть в том, чтобы извлечь каждый грех, не оставить ни малейшего ростка зла в душе. Джон совершенствовал и оттачивал это годами, он мог бы провести его даже с закрытыми глазами.       За последние несколько недель Джон придумал кое-что, что можно назвать отличным планом, созданным специально для того, чтобы растопить холодное сердечко Салаги словом Отца. Джон бы начал с краткого обсуждения того зла, что помощник сотворил за последние месяцы — как для того, чтобы узнать и позднее проанализировать нынешние убеждения и мысли Салаги, так и затем, чтобы заставить его сомневаться в себе и задавать самому себе вопросы. Он же на удивление слабовольный и неуверенный в себе, несмотря на все попытки казаться сильным и решительным. Позже Джон бы добавил остроты, спрашивая Салагу о конкретных действиях, которые тот предпринимал, осторожно выпытывая дополнительные детали. Салага, сомневаясь в себе, проделал бы большую часть работы самостоятельно. Он бы стал спрашивать себя, не застрял ли он в бесконечном цикле одних и тех же поступков, нет ли примера иных методов прямо перед его носом. Джон бы целенаправленно терзал его идеями, сворачивая разговор в нужное русло. Разумеется, однажды наступил бы момент, когда ему бы пришлось соскрести, срезать, выжечь все грехи из души Салаги, но он бы перемежал это добрыми словами и нежностью. Чётко направленной психологической манипуляцией.       Салага — просто падкая на внимание шлюха, он отчаянно жаждет слышать, какой он хороший и благородный. А последние недели показали Джону, что он буквально шлюха, что он готов отдать своё тело любому мужчине, который его захочет. И он даже не стесняется этого: он открыто демонстрировал свою похоть по отношению к Кейси Фиксману — к нему, из всех людей на земле. Отвратительно. Но Джон мог бы воспользоваться этим. Он красив и обаятелен, он легко мог бы подцепить Салагу — как рыбку на крючок. Всё, что для этого понадобится — немного доброты и обещание чего-то большего. Для достижения результата придётся упорно потрудиться пару-тройку дней, но в итоге Джон получит преданного верующего. Возможно, наиболее истового из всех, что когда-либо видели во Вратах Эдема, а это чего-то да стоит.       А вот Верный в конце этого безобразия не добьётся от Салаги ни веры, ни преданности. Он неряшлив. Он почти не расспрашивает помощника, вместо этого вонзая в его плоть ножи и обжигая золотистую кожу до воспалённой красноты. Вместо того, чтобы предпочесть максимальную боль серьёзным повреждениям, Верный, кажется, одержим тем, чтобы полностью вывести Салагу из строя. Через двадцать минут после начала у помощника три пальца загнуты так, что это далеко за пределами возможностей человеческого тела. Три! Даже это у Верного получается плохо — незачем было ломать сразу три пальца! Это нужно было растянуть, заставить Салагу по-настоящему в себе сомневаться. Но он этого не сделал. И дальше лучше не становится. В бедро помощника втыкается отвёртка, с предплечья срезают кусок кожи, его бьют в челюсть и затем в висок. Да бога ради, зачем по голове-то бить? Как он должен внимать Слову Иосифа с грёбанным сотрясением?       Но и это не самое худшее.       Хуже всего то, что Иосиф ничего не делает.       Иосиф должен следить за процессом. Он должен вести Салагу к истине, к свету. Но всё, что он делает — просто стоит возле стола и молится, чтобы Бог заставил Салагу прозреть. Нет, само по себе это не плохо — Джон провёл много часов в молитвах о том же. Но сейчас не время для них, сейчас нужно показать Салаге, в чём он ошибался. Сейчас нужно проследить, чтобы Салага осознал, в какой ситуации он находится; нужно привести его в паству. Иосифу это известно: Джон часами старательно объяснял ему свои методы, прикладывая все силы для того, чтобы Иосиф понял, почему эта мнимая жестокость так необходима для исправления и спасения грешников. Чтобы он одобрил этот процесс.       Иосиф знает, что всё идёт неправильно, но не вмешивается.       Секунды становятся минутами, минуты растягиваются в часы. Надо отдать должное Салаге — он ведёт себя в точности так, как Джон ему говорил. Сначала он превозносил свою гордыню, затем перешёл к смирению, и в конце — к извинениям.       Они делают несколько перерывов, но Салаги это не касается. Джон изредка наливает себе воды или отлучается в уборную, когда возникает нужда. Поест он попозже. Верный несколько раз выходит из комнаты минут на десять, возвращаясь с яблоками и большими сэндвичами для себя и Иосифа. Пока Верный ест или отсутствует, Иосиф склоняется над Салагой, читает ему Библию и своё Слово и вкладывает пальцы в раны, надавливая до тех пор, пока Салага не заплачет от боли. А затем они продолжают Исповедь с того, на чём остановились.       Когда помощник умоляет о передышке под предлогом посещения туалета, Верный закатывает глаза и берёт тонкие плоскогубцы. Затем приседает, придерживает руку Салаги на месте и прихватывает кончик ногтя на указательном пальце левой руки. — Что ты делаешь? — хрипит Салага. — Нет… Нет, я серьёзно, пожалуйста, не надо, я же на самом деле…       Верный резко дёргает, вырывая ноготь, и Салага взрывается криком. Выбросив ноготь, Верный принимается за средний палец. Потом за безымянный. Вопли Салаги превращаются в бессвязный вой, прерываемый ругательствами и поминанием Господа всуе. — Зачем ты это делаешь? — помощник задыхается, не в силах совладать с ломающимся голосом. — Я же сказал, мне жаль! Боже, прости меня!       Иосиф поднимает на него ледяной взгляд. — За что именно простить? — мягко спрашивает он. — За всё! Прости меня за всё! Что убил твою семью и твоих людей! За то, что они все пострадали из-за меня, и за то, что разрушил твоих планы на спасение. Прости, что уничтожил Блажь и вообще пытался тебя арестовать, — плачет помощник. — Мне жаль, что я… я не ходил в церковь, не звонил маме, спорил с отцом, трахался с мужиками и… и… и что я ленивый, алчный, и гордый, и… — Салага трясёт головой и слёзы стекают неровными каплями по его лицу. — Мне жаль, что я вообще родился… Я не знаю, чего ты ещё хочешь. Не знаю!       Если спросить Джона, на этот раз плач хотя бы оправдан. Иосиф кивает и берёт монтировку со стойки над рабочим столом. Протягивает её Верному. — Для начала хорошо, — он отступает на шаг и кивает Верному. Верный наоборот подходит ближе к Салаге и, замахнувшись, с такой силой бьёт ломом по колену, что Джону слышен хруст костей. Помощник вновь кричит.       Иосиф наблюдает за этим, скрестив руки и наклонив голову набок, и на этот раз… на этот раз он не выглядит бесстрастным, как того ожидал Джон. На его губах играет лёгкий намёк на довольную улыбку. Такой незначительный, что любой другой бы даже не заметил, но Джон знает брата почти так же, как себя. Он знает, как тот выглядит, когда счастлив — и сейчас тот самый момент.       У Джона по спине пробегает холодок.       Иосиф вообще не пытается спасти Салагу. Он его наказывает. Пытается лишить тех крупиц достоинства, которые у него остались, заставляет страдать. Джон определённо не станет спорить — помощник этого явно заслуживает… Но Иосиф выше этого. Он не должен опускаться до такого. Он должен быть лучшим среди всех. — Что ты делаешь? — вмешивается Джон.       Верный бьёт монтировкой с очередным влажным треском и Салага взвывает опять, отчаянно дёргаясь в путах.       Джон бросается вперёд, хватает Верного за руку и тот отскакивает, будто обжёгшись, роняя инструмент на пол между ними. Он пялится на Джона широко раскрытыми глазами, в которых плещется паника, а затем переводит взгляд на хмурого Иосифа. Наверное, это из-за того, что Верный случайно признал существование Джона. До того, как они успевают что-либо сделать, Джон начинает говорить. Он прекрасно знает, что потом пожалеет об этом. Нельзя сомневаться в Отце, и он бы никогда и не подумал. Но всё это неправильно. Иосифу будет только лучше, если он всё же скажет. Это не так, как было на крещении. — Исповедь — это не наказание! Ты же знаешь, что не стоит прибегать к бессмысленной жестокости!       Иосиф смотрит на Джона. Взгляд держится всего долю секунды, даже меньше, но он смотрит, он видит, и даже более того — он слышит. Момент тишины, а затем Иосиф велит Верному: — Отметь его грех: гордыня, — бормочет он. Он выглядит разъярённым — Джон не уверен, зол он на себя или на Джона за то, что тот заговорил. Джон надеется на первое. Иосиф переводит взгляд на Салагу, осматривает мокрое пятно на его штанах и в отвращении морщит нос. — Потом приведи его в порядок и отправь к врачу.       Иосиф выходит из помещения и Салага тихо всхлипывает. Верный берёт тату-машинку, приготовленную Джоном заранее вместе с чернилами, которые тот налил в одноразовую ёмкость. Он наклоняет голову Салаги в сторону, подносит машинку к щеке и… — Не смей, — рычит Джон. — Метка — не публичное унижение. Это личное напоминание. Под одеждой.       Верный колеблется. — Я освежую тебя заживо, пока ты будешь спать, — обещает Джон.       Верный тянет вверх рубаху Салаги и придерживает над ключицей, кривясь с немалой долей отвращения на влажность подола. Сам виноват. Надо было слушать. Идиот. Верный смотрит на мокрое от крови и пота тело помощника, а затем выбирает место справа на рёбрах. Там же, где его отметил Джон в своём сне.       У него уходит почти двадцать минут на то, чтобы сделать татуировку Салаге — в основном, потому, что этот Верный нихера не умеет бить татуировки. Выглядит ужасно — линии волнистые, неровные, всё кровит и растекается. Через пару недель, когда татуировка немного заживёт, Джону придётся исправлять её.       Когда Верный наконец заканчивает, рубаха помощника падает обратно. Он сам уже не плачет, а сидит тихо, едва осознавая происходящее. Может, это шок? Джон решает, что это уже проблемы врачей. Он сделал всё, что мог.       Верный выкатывает кресло с грешником из помещения, предположительно, следуя второму приказу Иосифа. Джон остаётся, намереваясь привести всё в исходное состояние. Он вытирает с пола кровь и мочу. Чистит и дезинфицирует все поверхности. Тщательно обрабатывает инструменты, прежде чем разложить их обратно.       Он занимается этим целую вечность — а потом ещё час или два, потому что никак не может заставить себя выйти из помещения, когда работы больше не остаётся. Сегодня он пересёк черту.       Иосиф будет злиться… может, потом он простит и поймёт, почему Джон сегодня заговорил, но прямо сейчас… Джон не сможет посмотреть ему в глаза. Ни за что. Ни в коем случае. Джон до самого сигнала к ужину читает Слово, чувствуя, как от нервов крутит живот. А затем выжидает ещё немного, отчаянно молясь о том, чтобы у него ещё остались шансы на искупление.