Resistance is futile

      Джон никак не может решиться покинуть исповедальню. Он голодный и уставший. И почему-то чувствует себя мерзко и отвратительно, хоть и пальцем не притронулся к Салаге.       Это так похоже на вину. Похоже на стыд. Именно они преследовали его годами ранее, появляясь каждый раз, когда он, растянувшись на шёлковых простынях, пытался перевести дыхание. На коже остывали сперма, смазка и пот, всё болело, а партнёры оставляли его в одиночестве, как только эйфория утихала.       Джон напоминает себе, что не сделал ничего постыдного. Нет повода бояться. Или плохо себя чувствовать. Скорее наоборот, он герой. Он остановил Иосифа, совершавшего ужасную ошибку. Он в порядке. В порядке. Всё в порядке.       Тем не менее, он не может заставить себя открыть дверь. Обхватить ручку пальцами и просто открыть.       В конце концов, решение принимает его желудок: Джона накрывает сочетанием тошноты, головокружения и тех спазмов, что появляются, если забыть о еде на долгое время. Приходится резко похлопать себя по щекам и всё же выйти из исповедальни вскоре после того, как звенит сигнал ко сну. Он настолько истощён, что едва переставляет ноги. Тускло освещённые галереи пустынны и наполнены только тихим жужжанием вентиляции, приглушённым свистом, раздающимся от труб, и эхом его собственных шагов.       Первая остановка — душевые в конце галереи. Джон умывается и пьёт прямо из-под крана — вода холодная, с резким привкусом металла. В глаза своему отражению он не смотрит. Вторая остановка — кухня. Он берёт из холодильника бутылку французской минералки и накладывает себе еды из остатков — остывший картофель, несколько ломтей запечённого мяса и пережаренная морковь с зеленью. Да плевать, что это, он голоден.       Закончив с едой, Джон моет и убирает посуду, намереваясь вернуться в свою спальню, которую делит с Иосифом. К Салаге можно заглянуть и утром. А сейчас ему необходимо поспать. И с Иосифом объясниться тоже можно утром. Пойти помолиться в часовне, надеясь, что Отец услышит его ещё раз.       Однако в плане обнаруживается маленький изъян. Потому что в спальне горит свет, просачиваясь янтарными струйками сквозь щели дверного косяка. Иосиф наверняка не спит — он никогда не мог уснуть с включённым светом. Из-за двери доносится едва слышный шёпот.       Значит, Иосиф молится.       Всё будет хорошо. Иосиф наверняка не станет с ним говорить. Ничего не произойдёт. Он просто пойдёт, упадёт в кровать и заснёт — так же неловко и немного унизительно, как и всё в последнее время, — но и только. Всё будет хорошо.       Поднять руку и взяться за ручку двери не получается. Хоть всё и будет хорошо. Не выходит даже подойти ближе, даже дышать нормально. Хоть всё и будет хорошо.       Джон понятия не имеет, как долго стоит, безуспешно пытаясь заставить себя сдвинуться с места. В конце концов он делает шаг назад и дышать сразу становится чуть легче.       Возможно… возможно, он мог бы сделать что-нибудь ещё. И вернуться позже, когда Иосиф уснёт — неловкости не прибавится и всё станет ещё лучше. Наверняка есть куча проблем, требующих его внимания прямо сейчас. На ум ничего не приходит, но Джон уверен — что-то должно найтись обязательно.       Нельзя шуметь и к тому же, он слишком устал, чтобы начинать уборку в часовне. Но…       Но можно проверить, как там грешники. И Салага. Мельком взглянуть, как они обустроились, посмотреть на помощника — выглядит ли он хоть немного лучше, чем когда его увозили. Это поможет убить добрых минут двадцать, особенно если быть потише, повнимательнее, и ходить помедленнее.       Чем дальше от спальни, тем легче идти. К тому моменту, когда он добирается к общежитиям грешников, горло наконец перестаёт сдавливать удушьем. Джон почти чувствует облегчение — всё ровно так, как он того ожидал. Верные, что охраняют комнаты, не обращают на него внимания. Двое грешников — по одному в каждом общежитии — бодрствуют, приглядывая за своими спящими братьями и сёстрами во грехе. Грэйс просто провожает Джона взглядом, а Ник вскакивает со стула и открывает дверь, чтобы зашипеть ему прямо в лицо: — Ты зачем пришёл? Хочешь и нас покалечить? Мы видели, что ты с помощником сделал — его провезли тут, всего в крови и с переломами. Пошёл нахер отсюда.       Джон поднимает бровь и ускоряет шаг. Очевидно, здесь его видеть не хотят. Пытаться указать Нику на его ошибки бесполезно — слишком зол, чтобы выслушать. Да он в любом случае не стал бы слушать. Зато утром, когда он немного успокоится, Салага и Иосиф ему всё расскажут.       В медблоке почти пусто, только доктор сидит в кабинете. Она смотрит в окно на проходящего мимо Джона, а потом вспоминает, что его не существует, и опускает взгляд обратно в бумаги.       Помощник шерифа — единственный пациент в палате. Кровать задёрнута шторой. Однако прикроватная лампа горит и из-за шторы раздаётся едва слышное мурлыканье. Похоже, помощник не спит. Джон бросает взгляд на часы. Уже половина двенадцатого.       Ну что ж. По крайней мере, сейчас есть возможность объясниться с Салагой наедине, без остальных грешников. Джон громко прочищает горло и отодвигает шторку.       Помощник лежит в груде мягких подушек, а сломанная нога покоится на большом клиновидном валике. Сверху она накрыта хлопковой простынёй, но, судя по виду, нога либо ужасно опухла, либо её обмотали десятками слоёв марли. А может, и то, и то.       Салага поднимает взгляд и хмурится при виде Джона. А Джон разглядывает шины на пальцах правой руки и повязки — на левой. Вокруг глаз, опухших от слёз, наливаются некрасивые синяки. Нос явно сломан, но его вправили и зафиксировали повязкой. Да и вообще, не осталось почти ни сантиметра кожи без синяков, порезов или повязок сверху. Салага, разумеется, заслужил всё это, но… вот опять то мерзкое чувство.       Неожиданно Салага широко улыбается, приподнимаясь на локтях. — Джон! — оживлённо восклицает он. — Хорошо, что ты зашёл. Слушай, ну здесь пиздец, как скучно, я прямо с ума схожу.       У него возбуждённая, невнятная речь, все слова смешиваются в неразборчивую кашу.       О. Должно быть, он под кайфом от тех обезболивающих, которыми его накачали. А ещё у него проявился отчётливый канадский акцент. Интересно. Подробности придётся выспрашивать потом, когда помощник с большей вероятностью сможет запомнить разговор. — Как ты себя чувствуешь? — от вопроса Салага беззаботно отмахивается. — Отлично, — похоже, это он всерьёз. — Я даже не знаю, почему я здесь. — Ты здесь, потому что тебе нужна была помощь медиков. — А, — выдаёт тот и замолкает. Окидывает комнату блуждающим взглядом, следит за какой-то галлюцинацией и затем вновь останавливается на Джоне. Наверняка не скажешь — у него такие тёмные глаза. Но Джон представляет, что там широкие-широкие зрачки с едва заметным ободком радужки вокруг.       Несколько долгих мгновений Салага пристально его рассматривает. — А ты «Звёздные войны» смотрел? — внезапно спрашивает он. — Ты выглядишь как тот парень. — Который? Люк? — вопрос застаёт Джона врасплох. Он их уже много лет не смотрел. Родители и Иосиф запрещали эту богохульщину, так что он смотрел только оригинальную трилогию — всего однажды, ещё в колледже, в перерыве между экзаменами и запоями. — Не, не, я про сексуального, — проясняет Салага. — Э-э-э… который на вулканической планете был. Оби-Ван. С бородой и британским акцентом.       Джон на мгновение задумывается. Кажется, в тех фильмах такого не было. Но звучит знакомо… — Которого Юэн Макгрегор играл? — Джон надеется, что речь о нём. Но опять же, у Салаги, похоже, фетиш на жирных деревенщин, так что и престарелые наставники тоже могут оказаться в его вкусе. — Э-э-эм… Не знаю. Но, знаешь, ты вот прямо как он. Красивые тёмные волосы, ухоженная борода, симпатичное лицо, стильные вещички… Вот Оби-Ван бы так и выглядел, если бы был американцем, — Салага морщит лоб. — И ситхом. — Думаю, ты ещё поймёшь, что я скорее джедай, — поправляет его Джон.       Помощник снова хмурится. — Что такое «джедай»? Это что-то британское? Я вообще-то не смотрел фильм. Но если бы я листал Grindr и там был Оби-Ван, — Салага замолкает, а потом добавляет с ухмылкой, — я бы его выбрал.       Джон вздыхает. Наверное, зайти сюда было ошибкой. Помощник, кажется, не замечает незаинтересованность Джона в его предпочтениях, потому что продолжает болтать: — … и Хёрка тоже. Я ему говорил, что он вообще «медведь». Ну, знаешь, большой, волосатый и очень сексуальный. «Медведь» же. Только он гетеро, — Салага задумывается ненадолго. — А как называют гетеро-«медведей»? — Хуесосы, — отвечает Джон. Как же он устал. Наверное, нужно вернуться в мастерскую и попробовать заняться сортировкой трупов. — Так и называют. Твой Хёркулес Драбмен — хуесос. — Эй! — рявкает Салага. — Не смей так говорить о Хёрке. Он мой лучший друг. Обожаю его. Он добрый. Внимательный, весёлый и во бомбах разбирается. Я знаю, он прикроет, если что. Прямо как Грэйс. Она тоже моя лучшая подруга. И Акула. И Джесс. И… — Лучший друг бывает только один, — перебивает его Джон. — В этом вся суть. — Да тебе откуда знать? — возмущённо восклицает Салага. — У тебя их вообще нет!       У Джона от удивления буквально отпадает челюсть, но прежде чем он успевает выплюнуть в ответ что-нибудь хлёсткое и уничижительное, Салага наклоняется до неловкости близко и едва не падает с кровати. Джон открывает рот, чтобы поставить Салагу на место, но тот хватает его за руку, проводит пальцами по татуировкам. — Вот эти — самые крутые, — восхищённо выдыхает он и поднимает на Джона взгляд. Они сидят почти вплотную. — Кто сделал? — Я. — Так нечестно, — Салага недовольно хмурится и снова прослеживает татуировки кончиками пальцев. — Сексуальный, умный, ещё и художник. Всё себе забрал. Мудак.       Джон действительно не понимает, как на это реагировать. Он открывает рот. И захлопывает обратно. Секунда, вторая.       Салага поднимает взгляд и, прищурившись, пялится на рот Джона. Его слегка покачивает и он хмурится. — Держу пари — ты всех девушек во Вратах перецеловал, да? — мрачно ворчит он. — И парней тоже, — на автомате, без малейшего участия мозга отвечает Джон. Чёрт.       Салага разевает рот. На секунду он выглядит почти оскорблённым. — Так нечестно! — на удивление капризно хнычет помощник. — Я тоже хочу!       Что ж, это интересно. Есть, о чём подумать. Ещё как есть. Но кое-что лежит на поверхности: Салага назвал его сексуальным уже дважды. Один раз ненамеренно — во время этого бессмысленного сравнения с персонажем «Звёздных войн», а второй — открыто. И в придачу признался, что хотел бы поцеловать его. Влюбился?       Возможно, получится этим воспользоваться… — Тебе нельзя, — через секунду отзывается Джон. — Я целуюсь только с верующими. — Я верующий! Я же дал твоему брату-говнюку убить себя! — Иосиф не говнюк, он пророк. И он тебя не убил, ты ещё жив, — сквозь стиснутые зубы цедит Джон. Говорить с ним — всё равно что с кирпичной стеной. Сейчас, когда он накачан под завязку Бог знает каким коктейлем из наркотиков, всё даже хуже, чем обычно. Чёрт возьми. Но тем не менее, его подозрения подтвердились. Салагу к нему влечёт.       Помощник закатывает глаза и плюхается обратно на подушки. — Пофиг, — невнятно бормочет он. — Ты мудак. — Засыпай, помощник. Твоё Искупление, как и было задумано, состоится завтра. — Сам засыпай, уёбок, — злобно бубнит Салага, но всё же закрывает глаза и скрещивает руки на животе. — И лучше сдержи обещание.       Джон цокает языком и выходит из палаты. В спальню он возвращается не через общежития грешников, а через библиотеку и старый отсек запуска ракет. Этот путь в два раза длиннее обычного, но так можно избежать новых воплей в свой адрес.       Когда он подходит к спальне, свет по-прежнему включён. Тихий шёпот тоже никуда не делся.       Джон сглатывает, напоминая себе, что всё хорошо.       И всё равно не может заставить себя сомкнуть пальцы на дверной ручке. Так что он направляется в мастерскую. Раскладушка неудобная, от неё до сих пор пахнет помощником Хадсон и застарелой кровью, но сейчас сойдёт.       Джон проваливается в сон, стоит только закрыть глаза.