Подруга

      Октябрь встречает кучными облаками, холодным ветром и наполненной дождливой прелью тёмной землёй. Свинцовое небо давит, не давая вздохнуть полной грудью. Серое солнце скрывается за тучами, и днём становится темно, как вечером. От бесцветности городских крыш и блёклости асфальта воротит до тошноты.       Осень обещает быть зябкой и мерзской.       В ветровке уже холодно, но в свитере всё ещё жарко.       Ему не нравится восьмой район. Он кажется не в пример простым и скучным — одинаковые серые стены домов, унылые газоны, невыразительные заборы и тусклые, едва работающие фонари. Раньше ему казалось, что улица была намного красочней. Может, потому что было лето. А может, он просто не вглядывался в пейзаж. Глэм не знает.       И это всё так… посредственно. Безнадёжно. Парень обходит лужи, перепрыгивает через тротуары и старается не оглядываться. Он знает, что на него смотрят — на него всегда смотрели. Только дотоле игнорировать чужие взгляды было нетрудно, а сейчас хотелось зарыться в воротник кофты, спрятаться от царапающего грудь незнакомого интереса и осуждения.       В восьмом районе редко увидишь таких, как Глэм. Парень чувствует, что ему здесь не место — он как яркая клякса на безжизненно-сером, неискренне-идеальном холсте. И от этого душно. Странно. Удручающе. Он испытывает много чувств, двигаясь по нешироким каменным дорожкам, но каждое из них меркнет на фоне единственного.       Глэм чувствует вину. И, в отличие от незнакомых прохожих, от неё спрятаться нельзя. Она будет гораздо глубже и коренастей поверхностной критики, немых укоров и бичующих шепотков. От неё не уйдёшь, и она не исчезнет со временем. Есть только один способ, чтобы перестать её чувствовать.       Бордовый дом с засохшими клумбами выделяется среди других зданий броским пятном. Парень цепляет взглядом знакомый забор заброшенного дома рядом и с удивлением не находит чёрного кота. Что случилось? Неужели Моринготто убежал? Или она его перенесла? Всё-таки дыра под деревянной оградой не самое безопасное место.       Глэм проходит мимо завядших кустов и ступает на каменный порог. Он смотрит себе под ноги и сжимает кулаки.       Что сказать Мухе? Как попросить прощения? Стоит ли? Из-за чего Муха заплакала? Он чересчур сильно сжал ей руку или, напротив, сказал что-то неправильное? Глупое? Глэм предлагал ей помощь. Разве помощь — глупость? Почему она отказалась? Почему кричала? Неужели парень правда виноват или это Муха слишком эмоционально среагировала?        Глэм устаёт от вопросов. Он долго думает, мысленно перебирает варианты событий, предугадывая возможные исходы. В бесконечном выборе путей и диалогов, он останавливается на самом подходящем сценарии и, собравшись, стучится в дверь.       Муха должна быть дома. Сегодня пятница, день, когда у девушки нет занятий, а у её отца ночная смена. Она не может никуда уйти: у всех её знакомых всё ещё продолжается учёба, а Муха редко когда выходит из дома без причины.       Глэм хмурится. Рука тянется к дверному звонку, но юноша вспоминает, что тот не работает. Он ещё раз стучится и ждёт. Ждёт достаточно, чтобы начать заново анализировать ситуацию, ища ответ, куда же могла уйти девушка. Глэм почти что вздрагивает, когда слышит по ту сторону шаги. Шорох, и ключ за дверью начинает поворачиваться.       Щелчок. Гитарист на секунду жмурится и быстро поднимает взгляд. Он теряется, когда видит на чужом лице что-то чёрное.       Очки. Это были очки.       Зачем Муха носит очки дома? Предположение о том, что она куда-то собралась, отпадает: не с кем и не за чем. В продуктовый магазин она обычно ходит по субботам, на дополнительные занятия по уголовному праву по понедельникам. Да и на ней сейчас домашняя одежда, а Муха даже мусор выносит наряженной.       — Глэм? — удивлённо спрашивает она.       От её голоса Глэм приходит в себя.       — Боже, я уж подумала, что папа пришёл. Ну, знаешь, — девушка неопределённо махнула рукой, прислонившись плечом к дверному косяку. — Мало кто знает, где я живу.       Муха расслабленно склонила голову к плечу. Парень собирает мысли в кучу, вспоминая, что хотел сказать. От вида девушки он немного… опешил.       Глэм не видел Муху около месяца. Учёба была в самом разгаре, начинался последний для девушки год колледжа. Глэм не связывался с Мухой с двадцать пятого августа, давая себе время осознать сделанное, подумать, как будет правильнее поговорить об этом и, возможно, преподнести извинения. Чес после того вечера лишь однажды сухо обмолвился, что Заглавная заболела и на репетиции ходить не будет. Лорди и Боб вопросов не задавали, хотя и подозревали, что что-то произошло.       Он знал, что за месяц мало что может измениться. Девушке нужно было время, чтобы успокоиться и, как ему, подумать о случившемся. Глэм предполагал множество выводов, которые Муха могла сделать, и многие из них, самые вероятные и возможные, ему не нравились. Но, несмотря на это, поговорить всё равно нужно было.       Муха не была инфантильной, несмотря на свою временами проскакивающую в поведении ребячливость. Девушка умела мыслить наперёд, анализировать и, конечно, договариваться. Иногда она внезапно злилась из-за мелочей, однако быстро отходила — Муха не держала долго обид.       Но в её спокойствии что-то напрягало. Девушка почти всегда была находилась в состоянии покоя, но этот покой являлся умиротворённой сдержанностью. Сейчас же казалось, что девушка буквально засыпала в снисходительной ласке. Что-то странное проскальзывало в её движениях: во взмахах рук, покачиваниях плеч, кивках самой себе. В плавном шевелении пальцев, в полусогнутых коленях. Муха болтала с несвойственной для неё ленцой, растягивала слова в непривычной манере, иногда проглатывая фразы и путая буквы, хотя до этого девушка всегда имела чёткую, уверенную речь и проговаривала каждый звук. Её голос хриплый, почти надломанный, но это можно оправдать последствиями болезни. Но эта её улыбка…       Всё это казалось неправильным. Неестественным. Это не её движения, не её мимика. Улыбается Муха по-другому: ярко, широко и легко. В этой же улыбке сквозило вязкое, противное тепло: неприятная тягучая ласка — зыбучая, фальшивая.       Глэм молча насторожился: что-то было не так.       Щебет Мухи о каких-то мелочах затерялся в мыслях. Из почти панической задумчивости его вывела фраза:       — Ты по делу или просто, на чай? Чес что-то говорил о «Свете», он новую песенку сочинил?       От удивления гитарист даже отшатнулся назад, на ступеньку вниз.       На чай?       Она что, не помнит? Забыла о том вечере?       Муха будто не заметила его замешательства. Девушка неспешно отпрянула от дверного косяка и отошла глубже в дом, шире открывая дверь.       — Заходи. Отца нет, я говорила?       — Говорила, — ответил Глэм и, поколебавшись, принял приглашение.       В доме девушки ничего не изменилось. Тот же красный ковёр, тот же пейзаж в чёрной рамке. Та же ваза на микроволновке. Только теперь без цветов. Засохли? А разве те календулы не были искусственными?       Муха указала на табуретку и развернулась к тумбе. Глэм неловко присел и положил руки на колени. Сплёл пальцы в замок и застыл, снова растерявшись. Парень, не зная, куда деть взгляд, настороженно следил за движениями девушки.       Муха разливала чай. Достала кружки, кинула пакетики, плеснула кипяток. Вдруг замерла над сахарницей и обернулась. Чёрные очки тревожно блеснули в тусклом луче солнца, пробившегося через щель между оконными жалюзи.       — Без сахара, да? — спросила девушка.       Глэм кивнул и немного расслабился. Факт, что Муха помнит о его предпочтениях, его успокоил.       Девушка протянула кружку, случайно задев его пальцы. У неё руки, в отличие от Глэма, холодные. Юноша прошептал благодарность и подул на жидкость, отгоняя клубы пара. Муха села рядом и обхватила ладонями керамику, сразу же сделала несколько глотков.       — Как ребята? — спросила она.       — Стабильно. Лорди заболел, Чес ищет басиста для следующего концерта.       Девушка замерла.       — Концерта? Разве «Свет» уже готов?       Глэм рассматривал пол. Его снова одолевали сомнения.       — Мы решили повременить с ней.       Запах.       Этот запах.       Глэм узнал его.       Муха потянулась к стеклянной конфетнице.       — Пло-плейсист… Плейлист почти готов, да? Скоро можно будет сингл выпускать, — девушка вновь растворилась в бессмысленном монологе. — С Робертом надо будет договориться, я ему давно не звонила…       Глэм растерянно моргнул. В голове образовалась гипотеза, в которую он не хотел верить. Разве Муха… разве она может… может…       Парень вновь себя не контролировал.       Зелёные глаза скрывали за подрагивающими ресницами сузившийся зрачок. Веки краснели алым ободом, а в стеклянном взгляде Глэм видел своё мутное отражение.       — Муха… — скатилось с губ. Чёрные очки в руках тихо треснули.       Девушка опустила голову. Парень молча смотрел на её раскрасневшееся лицо.       В тёмной кухне собиралось напряжение.       Заторможенная речь, пристрастие к сладкому, сонливость, запах, напоминающий уксус. Сложить два и два было несложно.       Тишина неестественно затягивалась. Муха прикусила губу и подняла ноги на стул, обняла колени.       — Прости, — шепнула она.       Глэм продолжал смотреть. Девушка спряталась за волосами. Плечи дрогнули раз, второй; по помещению прокатился всхлип. Муха заплакала.       Парень снова не знал, что нужно делать. Тело действовало на автомате: он встал, обошёл стол, неуклюже приобнял девушку. Юноша неудобно наклонился, спина и плечи наверняка скоро затекут, но думать об этом почему-то не хотелось. Голова впервые за долгое время была совершенно пустой.       За окном вечерело. Комната медленно погружалась в темень. Муха скатилась с табуретки и размякла в его руках. Глэм незаметно для себя упал на колени. Кажется, он даже ей что-то сказал. А, может, и нет — момент слился в одну секунду.       Очнулся он не сразу. Словно вышел из дрёмы: проморгался, осмотрелся, машинально прикинул время. Посмотрел на чёрный, почти распавшийся хвост девушки, разглядел старое пятно на серой растянутой кофте. Кислый запах стал не так сильно заметным.       Глэм, прогнав сон, слабо потряс Муху за плечо. Испугавшись, что она не реагирует, нащупал на её запястье пульс и облегчённо выдохнув, почувствовав ритм. Чуть припустил рукав, провёл большим пальцем по тонкой белой коже, в которой проглядывались синие нити вен: синяки зажили. Парень оголил руку до конца предплечья и рассмотрел локтевой сгиб, не найдя чёрных точек. Куда же тогда?..       Глэм удивлённо понял, что девушка заснула. В тишине он разобрал её тихое сопение.       Разговор придётся отложить.       Парень привстал, раздумывая, как поступить. Будить Муху казалось очень неправильным, поэтому вопрос стоял в том, как будет правильней перенести девушку на диван.       На второй этаж, в её комнату, Глэм навряд ли сможет подняться.       Юноша аккуратно вылез из чужих объятий, подхватил Муху за подмышки. Хватит ли ему сил дойти с девушкой на руках до дивана? Возможно. Глэм перекинул руку под её колени, другой обнял за плечо и приподнял, чуть не завалившись в сторону. Удержавшись на ногах, парень медленно побрёл в сторону гостиной и, дойдя до дивана, аккуратно положил Муху на мягкую поверхность. Она сонно промычала и повернулась набок, лицом к стенке дивана. Глэм укрыл девушку пледом, найденном на рядом стоящем кресле, и подложил под голову подушку, взятой оттуда же. Парень подоткнул тёплую ткань и, излишне задержав ладонь на её предплечье, отошёл.       На выходе из дома Глэм понял, что, когда он уйдёт, закрыть входную дверь будет некому. Подвергать Муху опасности он не хотел, поэтому, повернув ключи в замке изнутри, он вытащил железку и положил её на тумбу, а сам направился обратно в гостиную. Юноша открыл окно, высунулся из него и осмотрел местность. Расстояние от подоконника до земли небольшое, перелезть вполне возможно. Глэм занёс одну ногу через оконную раму, затем другую, зацепившись пальцами за наружный подоконник. Парень спрыгнул и захлопнул за собой створку.       Взгляд вновь замер на мирно спящей девушке, лежащей на сером диване. Глэм проглотил горький комок в горле и, пересиливая себя, отвернулся и как можно быстрее пошёл прочь от дома с бордовыми стенами.       Юноша не знает, куда деть себя от дурного предчувствия.       Что-то назревает.