* * *
Замок возвышался привычной взору древней громадой, окутанной трясинным седым туманом, который оседал моросью на коже и путался в непослушных волосах. Пики башен терялись в низких облаках, словно пытались дотянуться до укрытого сумеречным покрывалом неба. И на первый взгляд можно было подумать — ничего не изменилось, но свежие трещины, бороздящие многовековую кладку извилистыми морщинами, и печаль обновленных витражей, в этот час темнеющих пустотой, напоминали, что изменилось все. Молчание замка замерло отголоском непростительных заклятий. Она была уверена, что до сих пор ощущает привкус пепла под языком и запах гари, осевший в легких горечью и смертью. А фантомы тех, кого она когда-то знала и кто остался лишь оттиском в памяти выживших, все еще сражались за свободу. Среди железных опилок собственных мыслей она вытаскивает одну, звучащую отчаянием. Ты живая. Но ей слишком часто кажется, что жизнь и она сейчас, вчера, год назад, — антонимы. — Я боялся сюда возвращаться, до смерти боялся, — Гермиона почти подпрыгнула на месте из-за неожиданности, а Гарри успокаивающе погладил ее по спине. — И понимаю, что боялся не зря. В моей голове битва продолжается, а дорогие мне люди умирают. — В моей тоже, Гарри, — выдохнула Грейнджер, прислоняясь к теплому плечу друга. — Прошло слишком мало времени. — Я не уверен, что когда-нибудь прошедшего времени станет достаточно. Они замолкают, обращая внимание на друзей, также замерших возле них, и тех, кто, не останавливаясь, спешит скрыться от вечерней прохлады, знающих о решающем сражении лишь из газет да по слухам, что утоляли их любопытство на протяжении лета. Гермиона не могла сказать, кто первым решился продолжить путь, но спустя несколько минут они уже приближались к гостеприимно распахнутым дверям главного входа Хогвартса и ощущали отголоски тепла на замерзших кончиках пальцев. Каменные ступени центральной лестницы тянулись к Большому залу и смиренно принимали топот десятков ног вернувшихся студентов. Жалящие воспоминания, снова поднявшие свои отвратительные головы страхи и трусливые мысли, уверяющие, что еще не поздно вернуться в поезд и отправиться обратно, проползали под кожей и вплетались в нее иголкой. Но Грейнджер продолжала подниматься и щурить отчего-то покрасневшие глаза от отсвета сотен свечей, проникающего сквозь дверной проем. Большой зал встретил их сводом неба из звездной пыли под потолком. По периметру также знакомо расположились факультетские столы со свисающими над ними гобеленами с гербами. Большинство учеников уже заняло свои места, правда вместо радостного гомона их приветствовал смущенный шепот, сожалением вмерзший в воздух. Отчетливый запах растаявшего воска бередил ее сознание намеками. Когда последний студент опустился на деревянную скамью, Минерва Макгонагалл вышла вперед и остановилась в центре преподавательского помоста, кивком головы разрешив Хагриду привести первогодок. Аплодисменты, заполнившие зал, были громкими, но бессловесными. Директриса поднесла волшебную палочку к шее, а Гермиона обратила внимание на седые пряди в волосах, не скрытых остроконечной шляпой, и печаль, застывшую в обрамленных морщинками глазах. Большой зал погрузился в тишину. — Добро пожаловать! Я рада приветствовать всех вас в стенах Школы чародейства и волшебства Хогвартс! Прежде чем мы приступим к распределению первокурсников на факультеты и праздничному пиру, я бы хотела сказать несколько слов. Со дня битвы, положившей конец тирании Волдеморта, прошло слишком мало времени, и, уверена, многие из нас все еще скорбят по ушедшим. Возвращение сюда не восполнит ваши потери и не подарит утешение, однако может дать сил, чтобы вы смогли двигаться вперед и найти свое место в мире бок о бок с друзьями и однокурсниками. Поэтому я искренне надеюсь на ваше благоразумие и сострадание, которое позволит вам простить прошлые ошибки и дать шанс тем, кто не разделял когда-то ваших взглядов. И надеюсь, что архаичные представления о превосходстве одних волшебников над другими, не важно, руководствуются ли они идеей преимущества чистоты крови или выбором в минувшей войне другой стороны, останутся лишь на страницах книг по истории. Разделение на факультеты не предполагает вражды и не должно позволять вековым стереотипам туманить ваш разум. Поэтому я хочу напомнить, что ни один из факультетов не будет опираться на происхождение волшебника и ни один из факультетов не культивирует лишь одно определенное качество. Принадлежность к факультету означает только то, что одна особенность характера немного превалирует над другими. Гриффиндорец может быть амбициозным, в той же степени, что и слизеринец, а слизеринец, напротив, храбрым. И все мы знаем примеры, подтверждающие мои слова. В завершение, хочу попросить вас всех почтить минутой молчания тех, кто не смог дожить до этого дня, — закончила Минерва и, опустив палочку, закрыла глаза. Безмолвие ощущалось на языке грустью и сожалением. Когда началось распределение первокурсников, Рон немного склонился над столом, привлекая к себе внимание друзей. — Как по мне, — полушепотом изрек он, проводив взглядом милую девочку с россыпью веснушек на щеках, которая опасливо отправилась к слизеринскому столу, — Слизерин вообще нужно было распустить. — Рон! — осуждающе практически воскликнула Гермиона, но вовремя себя остановила. — Что «Рон»? — фыркнул тот. — Гарри, разве ты со мной не согласен? Они должны сидеть по своим замкам и не высовываться, а лучше присоединиться к родственничкам в Азкабане! — Рональд Билиус Уизли, — размеренно проговорила Гермиона, сдвинув брови. Она поверить не могла, что несмотря на последствия, к которым привели разногласия в волшебном мире, этот упрямец все еще продолжает опираться на прошлые ошибки, — все, кто находится здесь, были признаны невиновными и не обязаны нести клеймо неверных решений их родителей всю оставшуюся жизнь! Ты понимаешь, что именно такие убеждения и такое поведение провоцирует новые конфликты? Чтобы избежать повторения истории, мы должны быть терпимее друг к другу и научиться спокойно жить в одном мире. Ты вообще слышал, о чем сейчас говорила профессор Макгонагалл?! — То есть ты считаешь нормальным, что мерзкий хорек сидит с этим своим лицом «я-властелин-всего-гребаного-мира» в окружении пускающих по нему слюни припевал как ни в чем не бывало?! — начал повышать голос гриффиндорец, яростно сверкая голубыми глазами. Грейнджер пришлось силой удерживать собственную голову, чтобы не обернуться на стол слизеринцев. Понимание, что Драко Малфой находится так близко, наполнило вены обжигающей холодом ненавистью, и подобная реакция на его присутствие напугала до дрожи в коленях. Она не такая. — Я согласен с Гермионой, — как-то обреченно выдохнул Гарри и, сняв очки, потер пальцами переносицу. — Я до смерти устал, Рон. От ненависти, от вражды, от постоянной беготни и битв. Я просто хочу спокойствия в этом году. Забудь. Война окончена. На веснушчатом лице Уизли читались неверие и обида. Он насупился, складывая на груди руки, и девушка невольно отметила, что еще детское поведение совсем не сочетается с высокой фигурой и складками в уголках губ, являвшими собой доказательство пережитого. Она положила ладонь на его плечо и крепко сжала, давая знать, что понимает неосознанное стремление к выплеску скорби хотя бы в старой, уже закостенелой и поросшей мхом, но такой знакомой факультетской вражде. — Мы должны преодолеть это, Рон. Прости.* * *
— Из семи первогодок, по-моему, только двое чистокровные, — проговорил Теодор Нотт и отхлебнул отличного огденского десятилетней выдержки. — Что скажешь на это, Драко? Младшекурсники разбрелись по комнатам, в гостиной же остались те, кому не удалось в прошлом году окончить Хогвартс. Вернулись не все из них. На кожаных диванах помимо Тео сидели Драко и Блейз, также со стаканами крепкого напитка в руках, и Милисента с Дафной, цедящие эльфийское вино. Блетчли и Монтегю развалились на подушках у стола, а Пэнси единственная восседала в кресле у камина. Гойл примостился практически в углу гостиной, низко опустив голову. В помещении царила атмосфера едкой недосказанности. — Что я должен на это ответить? — огрызнулся Малфой. — Мне посрать. — Не будь идиотом, Нотт, — подала голос Паркинсон, залпом осушив бокал огневиски. — Хочешь сказать тебя действительно волнует этот вопрос? Или мне напомнить, где сейчас твой отец? — Да ладно вам, ребят, — хохотнул Тео и заметно расслабился, откинувшись на спинку. — Я стратегически прощупывал почву. А то, что бывший глава моего древнего семейства гниет в темнице… Будем откровенны — он был тем еще ублюдком. Да и ты сама, Пэнс, не слишком лояльно отнеслась к нашему знаменитому герою. — Я была напугана, дегенерат, и всего лишь опиралась на логику, а не на шило безрассудства в заднице, — фыркнула девушка и несколько напряженно пожала плечами. — Меня, скорее, интересует, как наш слизеринский принц с меткой на руке вышел сухим из воды. Моя семья сохраняла нейтралитет, но нам все равно пришлось отстегнуть Министерству больше половины состояния. Но счета Малфоев не заморожены, недвижимость не изъята, а Люциус не сидит в Азкабане. Поделишься секретом, Драко? Блейз уже хотел приструнить сокурсницу и заодно разрядить напряженную обстановку, но друг его опередил. Сохраняя стоическое спокойствие, Малфой перевел на девушку насмешливый взгляд и отсалютовал той стаканом. — Мне ли тебе рассказывать о влиянии моей семьи? Позволил обыскать мэнор, предоставил информацию о Пожирателях и их сторонниках, оплатил обучение всех маглорожденных в Хогвартсе на ближайшие лет двадцать, выделил кругленькую сумму на восстановление Министерства и Святого Мунго, — Драко хмыкнул, — надавил на жалость. И вуаля: у меня в руках свобода и титул лорда. Твоему отцу следовало быть гибче, радуйся, что отделались малым. — Картина вырисовывается красивая, Драко, вот только здравомыслие подсказывает — что-то здесь не чисто. Твоя семья всегда была такой скользкой, что могла пролезть в любую дырку без смазки, но выбраться из такой кучи говна и не запачкать ботинок не получилось бы даже у вас. Пара взяток и информация? Не смеши меня, этого недостаточно для такого грандиозного представления. — Фу, Пэнс, какая вульгарщина! Где ты этого понабралась? — шутливо скривился Блейз, надеясь, что друг, от которого волнами исходило сдерживаемое раздражение, все-таки не взорвется. — Паркинсон, — ледяным тоном, понизившим температуру в комнате на несколько градусов, отчего Пэнси непроизвольно поежилась, отреагировал Драко, — я все сказал. Если не хочешь, чтобы твоя семья лишилась остатков богатства, не советую и дальше развивать эту тему. Молчание в гостиной было громче любых слов. По крайней мере, Малфой надеялся, что четко обозначил свою позицию и даже обрадовался болтливости Пэнс, благодаря которой сумел пресечь будущие вопросы и возможные слухи. Иерархия восстановилась — а это все, что ему требовалось в данный момент. Виски практически не обжигал и абсолютно не пьянил. — Грэг, — встрепенулся Нотт, до этого насмешливо наблюдавший за спором, — ты чего там расселся с видом оскорбленной невинности? Присоединяйся, мы тут как раз делимся сокровенным и впадаем в депрессию — все как ты любишь. — Иди к черту, — буркнул Гойл, нахмурив густые брови и сжав пальцами стакан с так и не тронутым алкоголем. Его плечи были опущены, взгляд затуманен, а губы слишком сильно жались друг к другу. Все они понимали причину, но ни у кого из них не нашлось бы слов, которые могли бы стать поддержкой или сочувствием. И даже не потому, что им все равно — это просто они. Лишь Дафна открыла рот, собираясь как-то отреагировать, однако Блейз чуть заметно качнул головой. Драко расслабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, ощущая уже привычный ком в горле. Крэбб, как и любой из них, был ребенком, завороженный красивыми словами и ничтожными обещаниями. Иногда Малфой винил себя в его смерти, но чаще ощущал злость на глупость и твердолобость сокурсника. Было столько возможностей зародить зерна сомнений в головах всех этих людей, однако ни тогда, ни сейчас это не было и никогда не станет его приоритетом. Не все жизни важны в равной степени. Для него так точно. Он осушил бокал, со стуком поставил тот на стол и поднялся на ноги, игнорируя метнувшийся к нему взгляд Забини. — Пойду прогуляюсь. — До отбоя всего полчаса, — напомнил Блейз, на что Драко только дернул плечом и покинул гостиную. Подземелья знакомо дышали прохладой и сыростью, практически вызывая ностальгию. Он врал сам себе, когда собирался немного побродить по выученным наизусть лабиринтам коридоров, отчетливо понимая, куда понесут ноги. Во время ужина Малфой не поднимал взгляда от пустой тарелки и надеялся, что у него не треснут ребра, потому что был болезненно истощен мыслью о захваченных краем глаза каштановых кудрях. Его сознание рассыпалось на части вместе с выстроенными в нем стенами и с садистким удовольствием выпускало наружу все то, что он успешно прятал внутри себя на протяжении года. Прочные заслоны, которые не сумел пробить сам Темный лорд, истончались из-за жалкого локона, мимолетно мазнувшего по воздуху в поле его зрения. Ему почти было смешно. Шаг ускорялся, росло нетерпение. Стены, лестницы, сам воздух превращались в нити, пробуждающие самые потаенные воспоминания. Если он действительно окажется глупцом и войдет в ту комнату, то возможно окончательно сойдет с ума. И все оправдания, попытки усмирить неуправляемые эмоции, часы, проведенные в обществе голодного до сомнений страха, обратятся в пыль. Но хоть последняя битва и была выиграна, война — как это наивно, профессор — еще не окончена. Драко взбежал по ступеням и замер у знакомой двери, испещренной сотней царапин. Он осторожно погладил холодный металл резной ручки, ощущая дрожащими пальцами острые неровности, и прислонился к древесине лбом, закрыв глаза и в приступе помешательства пытаясь уловить запах, которого здесь точно не могло быть. Возможно если он шепнет «Алахомора» и сделает один единственный шаг, то сможет ненадолго вернуться в совершенно другое время. Драко сжал ручку до хруста суставов и напряг плечи, отталкиваясь. Он был вырванной страницей, вставленной не в ту книгу. Теперь же все буквы на своих местах. Так и должно остаться.* * *
Она поняла, что зелье Сна без сновидений, предусмотрительно выпитое перед первым учебным днем, не возымело эффекта, когда очутилась в промозглых объятьях мучительно-знакомой тьмы. Все, что ей сейчас оставалось, — это сжимать веки, бессмысленно надеясь, что отчаянье и усталость, царящие здесь, ее собственные, а не принадлежащие двум неясным силуэтам в обрамлении угольной черноты, которые, Гермиона знала, обязательно появятся. Девушка чувствовала себя эфемерным облаком, невидимым наблюдателем, и одновременно активным участником, как будто она была-есть-будет рядом с кем-то. Словно сознание двоилось или троилось — она не понимала. Очертания девичьего силуэта всегда ускользали, то уменьшались, то становились выше, словно не знали, какую форму им принять. Как и у второго гостя, такого же неясного, игравшего в этом паршивом спектакле, порожденном ее нездоровым воображением. Она знала, что сколько бы ни пыталась закрыть глаза — ничего не изменится. Тьма останется на своем месте — в ее голове. Озноб облизывал затылок и позвоночник, лишая подвижности пальцы. По крайней мере, ей так казалось, ведь Гермиона не могла видеть свое тело. Здесь у нее вообще не было какого бы то ни было телесного воплощения. Лишь ощущения, домыслы, надежды, что все быстро кончится. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста. Пусть это кончится. Она давила в себе отсутствие осознания времени: будто все часы мира замерли, и ей приходилось самостоятельно толкать секундные стрелки. Силуэтов все не было, а тьма сгущалась и сворачивалась, практически бурлила и создавала иллюзии движения, вынуждая прислушиваться к кладбищенской тишине и пытаться почувствовать хотя бы что-нибудь. Первым всегда просыпалось обоняние. Ноздри начинал щекотать запах кислых яблок. Покрывались мурашками предплечья из-за нотки терпкости и пряностей в недвижном воздухе. И дуновение таявшего воска подцепляло нечто в ее подсознании, что-то важное, но перманентно неуловимое. Силуэты же появлялись вспышками молний на сером холсте грозового неба. Вначале молчаливо мерцали, видоизменялись, перетекали друг в друга и отдалялись. Гермиона пыталась закричать, но не могла вымолвить и звука. Не ощущала собственного дыхания. После нарастал гул разговора, слов которого она никогда не могла разобрать. Девушка почти чувствовала неловкость, потому что представляла себя подслушивающей у наглухо запертой двери. Но сильнее всего ужасали касания, приходившие в конце и пробуждающее в ней все нервные окончания. В эти мимолетные секунды трескалась Вселенная, задевая саму жизнь и смысл существования. Она неосознанно тянулась к ним, но еще ни разу не смогла полноценно в них погрузиться. Кто-то аккуратно тянул прядь ее волос. Крылом бабочки задевал уголок глаза и мочку уха. Скользил по шее и гладил косточки на ее запястьях. Ей хотелось плакать. Где-то в самой глубине всполохами огня взрывалась невозможность ответить на эти прикосновения и боль от понимания собственной беспомощности пробивала насквозь. Иногда Гермиона так сильно жалела, что не может дотронуться до груди, уверенная, что обнаружит там сквозную кровоточащую дыру. Призрачное дыхание с ароматом яблок поцеловало ресницы, а силуэты серой краской растеклись по темноте. Ее трясло. — Это все, что от нас осталось. Гермиона подавилась собственным вздохом и, резко открыв глаза, рванула с постели, путаясь в перекрученном одеяле и пытаясь поймать ускользающий воздух. Она шарахнулась дальше от кровати, спотыкаясь о собственные ноги, сморгнула слезы с покрасневших глаз и согнулась пополам с хрупким стоном сквозь закушенную губу. Легкие отказывались работать. Нервно замотав головой, Гермиона отшатнулась, как в пьяном дурмане, и с глухим звуком врезалась в стену. Грудь вздымалась так быстро, а кислорода было так много — мало, — что перед расфокусированным взглядом все расплывалось и смазывалось, не позволяя отделить сон от реальности. В голове нарастала боль, сжимаясь металлическим обручем вокруг черепа. — Гермиона? Грейнджер стиснула волосы мокрыми от пота ладонями и сильнее вжалась в стену. Ее тело дрожало так сильно, что она слышала клацанье зубов. Ей хотелось содрать с себя кожу, добраться до мозга и раздавить его, чтобы прекратить, наконец, эту выворачивающую внутренности боль. Чьи-то тонкие руки осторожно обняли и притянули к теплу, принявшись гладить влажную спину с острыми позвонками. — Все хорошо, все хорошо. Девушка всхлипнула и прижалась к Джинни, а потрескавшиеся губы продолжали мелко глотать кислород. В виски вколачивались сваи, но постепенно становилось легче, и она смогла ощутить холод каменной стены, резь в глазах и пустоту в районе сердца. — У тебя кровь, — шепнула Уизли и вытерла рукавом пижамной рубашки у подруги под носом. Гермиона закрыла глаза, облизывая губы с солено-металлическим привкусом и понимая, что впервые он с ней заговорил. Ей хотелось истерически рассмеяться, потому что она, как идиотка, была извращенно рада услышать прозвучавшие слова. Возможно, это и есть безумие.* * *
День полз склизким слизняком. Вчерашний вечер, проведенный в теплоте факультетской гостиной в окружении друзей, который подарил ей долгожданное чувство покоя и умиротворения, был нагло стерт ночным кошмаром. Она до сих пор нервно вздрагивала, когда улавливала схожие запахи. Сконцентрироваться категорически не получалось. Гермиона даже не помнила, что происходило на Чарах и Трансфигурации, как будто блуждала в тумане все утро. Ее это неимоверно раздражало. Планы погрузиться в учебу и наверстать упущенное рушились как хлипкие карточные домики — в таком состоянии у нее вряд ли получится хотя бы попытаться услышать, о чем говорят Профессора. Может быть, ей стоит обратиться к мадам Помфри или сразу отправиться в Мунго, иначе ее блестящий ум будет утерян для магического мира. — Ты не будешь есть? Грейнджер встрепенулась и перевела непонимающий взгляд на Гарри, который, судя по нахмуренному виду, имел представление об ее состоянии во всех подробностях. Недовольно зыркнув на Джинни, ковыряющую жаркое с виноватым лицом, Гермиона отрицательно мотнула головой. — Я не голодна. — Ты должна что-нибудь съесть, — выделив слово «должна» ответил Поттер. — Ты очень похудела в последнее время. Я знаю, что это такое, Гермиона, но ты обязана нормально питаться и восполнять силы, или станет хуже. Поверь мне. — Он смотрел на нее почти умоляюще и в глазах предательски запекло, но ком в горле был таким гигантским, что она боялась, ее стошнит, если в рот попадет хоть что-нибудь кроме воды. Девушка схватила со стола булочку и попыталась сложить губы в нечто, напоминающее благодарную улыбку. — Я перекушу в классе. Хочу пробежаться по учебнику. Гермиона схватила сумку, сбивчиво пожелала всем «приятного аппетита» и почти вылетела из Большого зала, надеясь урвать несколько минут тишины. Коридоры и лестницы ожидаемо пустовали, а у нее темнело в глазах от резких движений. Тревога нарастала ежедневно. Ей необходимо найти выход из этой ситуации, прошерстить школьную библиотеку, посоветоваться с колдомедиками, да хоть с психиатром. Но почему-то девушка не могла себя заставить рассказать о происходящем в ее голове даже самым близким друзьям. И это было совершенно ненормально и нехарактерно для нее. Разложить по полочкам, использовать все возможные источники знаний — вот, что она должна делать, а не надеяться на какое-то чудо, которое избавит от кошмаров и постоянного ощущения нехватки чего-то жизненно необходимого. Дверь легко поддалась и Грейнджер даже немного обрадовалась, что Зелья больше не проходят в подземельях, — она с утра не могла согреться, собрать ледяными пальцами частички тепла. Девушка шагнула в кабинет и мгновенно отшатнулась, будто врезалась в непреодолимую преграду. В комнате стоял насыщенный запах мужского парфюма с пряным послевкусием. Растаявшего снега. Горячего воска. И яблок. Ее повело в сторону и, если бы не ближайшая парта, она бы не смогла удержать себя в вертикальном положении. Липкий воздух с трудом проникал в легкие, заставляя их сжиматься все уже и уже. Гермиона принялась с нарастающей паникой осматривать помещение, как будто где-то в его недрах скрывался источник всех этих ароматов, угрожающих ее здравомыслию. Почти в центре класса на столе расположилось несколько котлов, от содержимого которых поднимались спиралевидные пары. На негнущихся ногах Грейнджер медленно приблизилась к зельям, иррационально надеясь, что это не то, о чем она подумала. По глазам резанул перламутровый блеск. Гермиона замерла и закрыла рот дрожащими пальцами, теряясь в сумбуре из мыслей, предположений и возможностей, атакующих ее мозг. Амортенция. Кажется, именно так должен ощущаться радиоактивный распад. Приложив ладонь к груди, она согнулась и тихо рассмеялась, чувствуя, как в уголках глаз собираются слезы, а сердце стучит слишком оглушительно в царящей тишине. Это невероятно, но она точно видела, как под ногами содрогается пол. Запахи душили и, боже, Гермиона так сильно устала от всего, что с ними связано. Она — это слово «вдребезги».